Алмаз раджи. Собрание сочинений, стр. 28

Но меня ожидала лучшая участь. К северу от мыса берег загибался внутрь, и во время отлива здесь обнажалась длинная песчаная мель. Еще севернее поднимался другой мыс, названный на карте Лесистым; он был покрыт высокими зелеными соснами, спускавшимися к самой воде. Я вспомнил, что Сильвер рассказывал про течение, которое шло к северу, огибая весь западный берег острова. И, так как я все равно попал уже отчасти в это течение, то и решил попытаться причалить около Лесистого мыса, который выглядел более мирным.

Море было покрыто легкой зыбью. Ветер, на мое счастье, дул с юга, совпадая с течением, так что волны, поднимаясь и опускаясь, не разбивались друг о друга. Если бы было иначе, то я бы давно погиб. Теперь, лежа на дне, я только удивлялся, с какой легкостью поднималась моя лодочка на гребни синих волн и так же легко, точно птичка, спускалась с них.

Мало-помалу я приободрился и сел в пироге, чтобы подгрести к берегу. Но при этом движении моя неустойчивая лодочка вся затрепетала, повернулась и ударилась носом в волну. Облитый волной и испуганный, я улегся в прежнее положение на дно, и тогда мой челнок снова легко и мягко понесся по волнам. Но теперь у меня не оставалось никакой надежды на то, что я когда-нибудь попаду на берег.

Оправившись от испуга, я стал осторожно вычерпывать воду из пироги своей шапкой, а затем задался целью узнать, отчего она шла так ровно и легко, когда была предоставлена самой себе? Дело оказалось очень простым: поверхность волн, как я заметил, вовсе не была одинаковой везде, а имела бугры и углубления, как и поверхность земли; и вот, когда лодка была предоставлена сама себе, она выбирала удобные для себя места, избегая неровностей.

— Хорошо, — сказал я себе, — значит, я буду лежать на дне, чтобы не менять центра тяжести лодки, но это не помешает мне по временам делать один-два взмаха веслом, чтобы направлять ее к берегу.

И вот, лежа и облокачиваясь о дно локтями, я ждал удобного момента и слегка повертывал лодку, куда надо. Работа была очень утомительная и неблагодарная, но я все же видел, хотя и очень медленные, результаты ее. К Лесистому мысу мне причалить не удалось, и я поплыл дальше, хотя был недалеко от берега; я уже различал зеленые вершины деревьев, колыхавшиеся от ветра, и был уверен, что причалю к следующему мысу. Страшная жажда мучила меня, так как солнце невыносимо жгло меня своими лучами, а губы были солоны от мельчайших брызг морской воды. Деревья манили меня своей прохладной свежестью, но течение пронесло меня и мимо следующего мыса. Когда я объехал его, моим глазам представилось такое зрелище, которое совсем изменило направление моих мыслей.

Прямо предо мной, меньше чем в полумиле расстояния, шла на парусах «Испаньола». Теперь я был уверен, что пираты увидят меня и поймают, но чувствовал такую мучительную жажду, что даже не знал, радоваться этому или печалиться.

Ослепительно белые паруса шхуны серебрились на солнце, и она плыла на северо-запад, из чего я заключил, что пираты хотят обогнуть остров и вернуться к прежнему месту стоянки. Затем «Испаньола» начала все больше и больше уклоняться на запад, так что я подумал, что пираты увидели пирогу и погнались за ней. Вдруг шхуна повернула против ветра и остановилась точно в нерешимости.

— Вот так народец! — подумал я. — Они, наверное, напились до бесчувствия. Хорошо бы им досталось от Сильвера, если бы он узнал об этом!

Между тем шхуна снова повернулась, стала под ветер и поплыла несколько минут, а затем опять остановилась. Так повторилось несколько раз, и она плыла по всевозможным направлениям. Ясно было, что никто не правил рулем. Но где же были пираты? Очевидно, они были или мертвецки пьяны, или же покинули корабль. Тогда у меня явилось сильное желание добраться до шхуны и, быть может, вернуть ее капитану.

Но это не так-то легко было исполнить, потому что, хотя течение одинаково увлекало и шхуну, и пирогу на юг, но корабль часто останавливался или неожиданно поворачивался в сторону. Наконец счастье улыбнулось мне: ветер почти стих на несколько секунд, и течение повернуло «Испаньолу» кормой ко мне. Через открытое окно каюты я увидел горевшую лампу, хотя был уже день. Я удвоил старания, но, когда был всего в каких-нибудь ста ярдах от шхуны, снова подул ветер, паруса расправились, и «Испаньола» полетела по воде, точно ласточка. Я пришел было в полное отчаяние, но оно скоро сменилось радостью: «Испаньола» описала круг и вдруг, повернувшись назад, поплыла прямо на меня. Я видел, как пенились около нее волны, и она казалась мне такой огромной сравнительно с моей пирогой.

Но вдруг я понял, какая опасность угрожает мне, если бы шхуна наехала на меня. Она была уже так близко, что нельзя было терять ни секунды. Пирога как раз поднялась на вал, когда шхуна нырнула вниз, и прямо над моей головой приходился бугшприт. Я вскочил на ноги, подпрыгнул и, ухватившись рукой за стаксель, несколько секунд висел в воздухе, пока не отыскал ногами, во что упереться. В это время я услышал глухой удар: это шхуна налетела на пирогу и потопила ее. Отступление было отрезано!

ГЛАВА XXV

Я наношу поражение черному флагу

Едва я очутился на бугшприте, как большой парус надулся от ветра, и шхуна дрогнула всем своим корпусом. Толчок был так силен, что я чуть не упал в море. Не теряя времени, я пополз по бугшприту и скатился головой вниз на палубу. Я был на носовой части ее, и парус скрывал от меня корму. Пол, нечищенный с начала бунта, носил следы грязных ног; пустая бутылка с отбитым горлышком каталась по половицам при каждом движении шхуны, точно живое существо. Вдруг парус отклонился ветром в сторону, и я увидел кормовую часть палубы и обоих пиратов. Один, в красной шапке, неподвижно лежал на спине, раскинув в стороны руки и оскалив зубы. Другой — это был Израиль Гандс — сидел, опустив голову на грудь; лицо его было совсем воскового цвета.

При каждом толчке корабля человека в красной шапке встряхивало, но поза его не менялась, и он по-прежнему скалил свои зубы. Гандс постепенно съезжал, при движениях шхуны, все ниже и ниже, так что наконец лицо его скрылось от меня. Около разбойников виднелись на полу пятна запекшейся крови, так что я начинал уже думать, что они убили друг друга в пылу пьяной схватки.

В то время, как я смотрел на них, Израиль Гандс пошевелился и со стоном принял опять прежнее сидячее положение. Этот страдальческий стон наполнил мое сердце жалостью, но она сейчас же исчезла, как только я вспомнил о том, что подслушал из бочки с яблоками. Я подошел к главной мачте и проговорил с насмешкой:

— Вот я опять на шхуне, мистер Гандс!

Разбойник с трудом повел в мою сторону глазами и даже не выразил удивления при виде меня, а только хриплым и слабым голосом произнес:

— Водки!

Я понял, что нельзя терять времени, и быстро спустился в каюту. Здесь стоял невообразимый хаос. Все сундуки, ящики, все, что только запиралось, было разворочено — очевидно, в поисках карты. Пол был покрыт густым слоем грязи, которую разбойники нанесли на своих ногах из болотистого места, где стоял лагерь. Пустые бутылки, брошенные по углам, звенели друг о друга при качке корабля. Одна из медицинских книг доктора валялась на столе с вырванными, вероятно для закуривания, листами. На весь этот беспорядок бросала тусклый свет чадившая лампа. Из каюты я прошел в погреб. Здесь уже не было ни одной бочки, и невероятное количество бутылок было выпито и брошено. Очевидно, с тех пор, как начался бунт, пираты не протрезвлялись.

Поискав кругом, я нашел в одной бутылке немного водки для Гандса. Для себя я взял несколько сухарей, немного консервов, большую гроздь винограда и кусок сыру. Со всей этой провизией я поднялся на палубу и спрятал ее около руля, подальше от Гандса. Затем подошел к бочке с водой, жадно напился и только тогда протянул Гандсу бутылку с водкой. Он залпом отпил порядочное количество.

— Черт возьми, — проговорил он наконец, отнимая бутылку от рта. — Этого мне и надо было!