Большая Берта, стр. 4

Ребекка по-прежнему молчала.

— Дело настолько плохо?

Она едва слышно вздохнула, и только. Видимо, никак не могла собраться с духом. Надо было ее подтолкнуть.

— Послушайте, — замурлыкал я, кладя по-братски руку на плечо девушки (поскольку иначе и ниже — номер не прошел бы), — послушайте, маленькая упрямица, надо решаться. Была же причина, ради которой вы заставили меня карабкаться на террасу? Ага, я кое-что вспомнил… Сегодня утром, когда мы повстречались в коридорах Большой Халупы, вы не искали нужную комнату, вы колебались. Кто-то назвал вам имя старшего инспектора Мартини, и вы отправились к нему, но не для того, чтобы подать жалобу, а чтобы поведать то, что сейчас не осмеливаетесь рассказать мне. В кабинет вы вошли, но не раскололись. Понятно почему: рожа у Мартини не из приятных, даже у закоренелых рецидивистов при взгляде на него начинаются приступы крапивницы. Любой уголовник предпочел бы давать показания маньяку, разрубавшему на части беременных женщин. Вы сплели ему какую-то байку (завтра выясню какую) и сбежали. Случайно на пути попался я, рассыпался в любезностях, и вам пришло в голову использовать меня в качестве исповедника. Ну так давайте же, голубка, действуйте! Особой стратегии не понадобится, я малый легкий, доступный, из породы обаяшек и знаю немало кисок, которые пойдут на что угодно, лишь бы прошептать признание мне на ушко.

Ребекка наконец вышла из полулетаргического состояния, но только для того, чтобы меня уязвить. На миниатюрное личико упал отблеск лунного света, первоначально предназначенный Господом Богом исключительно для освещения памятников Парижа.

— Для полицейского вы очень проницательны! — заметила девушка.

— Ну это так, мелочи, лапуля. Когда я в форме, то по цвету трусиков вашей кузины смогу назвать дату ее рождения и номер телефона.

— Что ж, если вы обладаете такими талантами, господин комиссар, ищите сами, — вдруг разозлившись, сказала Ребекка. — Все козыри у вас на руках. Как найдете, кликнете меня. А пока я возвращаюсь к подругам.

Я не стал заламывать ей руку. Вопрос репутации. Никогда не надо упрашивать и унижаться, как бы мерзко ни обстояло дело. К тому же я был не против поразмыслить в одиночестве.

Я рухнул в раздвижное кресло, сооруженное из гибких стальных реек. Забавное приключение, не правда ли? И самое пикантное — уж признаюсь, потому что никогда ничего не скрываю, — всего пять минут назад, пока мы не поднялись на террасу, я и думать не думал о том, что только что выложил Ребекке. Похоже, ночной Париж стимулирует мозговую деятельность. И вот во время прогулки по усеченному маршруту над столицей в моей голове что-то щелкнуло. Так иногда муж-рогоносец вдруг ни с того ни с сего прозревает. Он берет хозяйку за подбородок и заявляет: “Ты меня обманываешь!” Естественно, она отрицает, и он ей верит. Однако момент просветления все-таки имел место. Ребекка могла взбелениться и начисто отмести мои домыслы. Однако она не возразила ни словом…

Интересно, какого же сорта неприятности у этой занозы? Она и Нини растлили малышку из детского садика? Или, хлебнув лишнего, пришили сутенера с площади Пигаль?

Как романтично сидеть на террасе! Островок уединения, подвешенный в небе Парижа. Вот только запах портит впечатление. И чем дольше сидишь, тем сильнее он шибает в нос. Розы напрасно стараются, запашок тухлятины ничем не перебьешь. Воняет хуже, чем от мусорных баков и от кошачьих лежбищ. Порою такой дрянью несет, что зло берет.

Почему Ребекка, прежде чем слинять, сказала, что все козыри у меня на руках? Значит, есть хороший шанс разгадать, что же ее так мучает? Я встал с кресла и прошелся по террасе. Собственно, терраса представляла собой клетку, сооруженную на уступе крыши. Получается, что вы не на террасе, а внутри нее, поскольку площадка со всех сторон обнесена высокой решеткой. Нет, черт подери, этот мерзкий запах становился невыносимым.

“Дохлая птица, — подумал я. — Наверное, голубь стал жертвой бродячего кота и теперь гниет за трубой”.

Что же, дело житейское. Однако…

Я продолжал принюхиваться, морщиться и соображать. Мне потребовалось десять минут, чтобы понять, где собака зарыта.

Затем я приподнял плексигласовую крышку люка и тихо позвал:

— Ребекка-а!

Видимо, она ждала неподалеку, потому что почти тотчас же появилась у подножия винтовой лестницы.

— Да?

У нее был растерянный и несчастный вид, словно у маленькой пансионерки, которую надзирательница собирается наказать за оплошность.

— Можно вас ни минутку, мисс Шарада? Похоже, я обнаружил причину вашей тревоги.

И вот она приближается, боязливо, голова повернута в сторону, глаза, как у стриптизерки [3].

Она поняла, что я не блефую, когда ее взгляд упал на плетеное кресло, придвинутое к деревянному шпалернику, крашенному зеленой краской и делившему террасу на две части. Меньшая примыкала к стене здания.

— Ах!.. — выдохнула Ребекка. — Как вы его нашли?

— Не очень свежим.

Глава вторая

ПАФ!

Как известно, я отличаюсь исключительной воспитанностью, потому и объявил его “не очень свежим”. На самом деле он уже начал подванивать, что называется, был с душком.

А я-то, мрачный идиот, уверял вас в первой главе — что ж, первый блин всегда комом! — в том, что, мол, так пахнет Париж!

Чересчур увлекся поэзией ночи… Плоть, да, она так пахнет, но не столица мира!

Бывают моменты, когда я задумываюсь: не снабжать ли книги рисунками? [4] Дело пошло бы быстрее. Какая экономия времени и слов, дети мои! Нацарапать парочку-другую закорючек — и готово: сцена обрисована в полной мере.

Зачем потеть, подбирая слова, и выбиваться из сил, стараясь объяснить то одно, то другое без всякой уверенности, что тебя поймут правильно. А какой выигрыш во времени принесли бы фривольные сцены! И вообще, почему бы не изобразить в картинках “Хромого беса”, “Собор Парижской Богоматери”, “Мадам Бовари”? Все сразу станет ясно с первой секунды!

В конце концов, лучше быть Рембрандтом, чем Виктором Гюго, и журнальным карикатуристом, чем Сан-Антонио.

В данный момент, когда мне нужно описать место действия, я бы с удовольствием обменял полную коллекцию шоинопентаксофилиста [5] на точный штрих рисовальщика. Как подумаю, что должен дать подробное описание, рассказать, где что находится да как лежит, у меня руки опускаются. Да, тяжкое ремесло у писателя! Однако линия, штрих, по моему мнению, несказанно оживят литературу. Потихоньку мы идем к тому, чтобы сделать мысль наглядной. Начало уже положено: вспомните о разрисованных стенах и заборах! В один прекрасный день я увижу свои работы на старинной башне Сен-Сюльпис. Вместо того чтобы царапать на бумаге, я стану царапать на камне. Придет мое времечко!

А пока приступим к нашей задаче с легким сердцем и твердой решимостью.

Сначала поговорим о террасе. С востока она была ограничена стеной соседнего здания, оно выше, чем дом Ребекки; с юга — обрыв с набережной внизу; на западе терраса примыкала к крыше другого дома, а на севере обрывалась во внутренний двор. Вот эту-то поверхность, дорогие мои, нам и нужно подробно исследовать. Терраса располагалась на довольно пологом скате крыши, за неровным краем зияла пропасть двора.

Экс-индивид, слегка утративший первоначальную целостность, лежал на самом краю в удивительнейшей позе. Честное слово, если в вы увидели нечто подобное в кино, то решили бы, что режиссер совсем очумел. Пологий скат молодой человек практически преодолел, но какая-то невероятная случайность застопорила падение. Верхняя часть туловища болталась над пропастью, руки торчали вилами, голова запрокинута. Зрелище, особенно при свете луны, совершенно жуткое. Добавьте запах, и вы поймете, что по сравнению с этой сценой “ужас-тик” — плетение веночков на лужайке.