Беби из Голливуда, стр. 12

Глава 7

В булонской киностудии царит шум, как на поле битвы. Об этом фильме трубят все газеты, о нем же галдят завистники. Рабочее название «Последнее люмбаго в Париже». Сюжет до банальности прост. Отпрыск семьи Лафайет подхватывает люмбаго во время путешествия в горах Самтыдуранды. Он при смерти. Один-единственный человек способен его спасти — ученый американец из племени сиу, ненавидящий Лафайетов и отказывающийся прийти на помощь. Жена отпрыска садится в самолет и пускается на поиски ученого. Она соблазняет последнего — волнующая эротическая сцена в его лаборатории среди реторт и газовых горелок. Наставив рога мужу, героиня возвращается и спасает его от неминуемой смерти, привезя в кармане заветное снадобье.

Лавми играет ученого американца, Дрозофила Умхват Радбы-Аннет (Для удобства называемая журналом «Мир кино» Д. У. Р. А.) играет жену. Отпрыска изображает дебютирующий на экране молодой французский актер Жан-Жак Втрусо (его настоящее имя Игор Вострояни), а в роли люмбаго были загублены лучшие бациллы, взятые на факультете медицины университета Сент-Кукуфы на Корсике.

Едва войдя в огромный зал студии, я замечаю стаю журналистов со вспышками наперевес, чтобы ни в коем случае не пропустить малейший чих великолепного Фреда.

Энергичная рука опускается на мое плечо. Поворачиваю голову и вижу перед собой своего друга Альбера Галиматье из «Парижских сумерек». Этот парень умеет держать ручку в руках и исписывает несусветной чепухой целые простыни. У него потрясающий дар описывать еще не произошедшие события. И он не утруждает себя опровержениями, если они вообще не происходят. Он автор знаменитой статьи о встрече Эйзенхауера с Хрущевым в пивной «Вселенная» за партией в домино, а также захватывающих очерков со строительных площадок тоннеля под Атлантикой с ответвлением в Гималаи.

— Сан-Антонио! — взрывается он. — Как это тебя сюда занесло? Я не сомневался, что с твоей фотогеничной физиономией ты в конце концов приземлишься в кино! Ты ведь всегда был лучшим в ринге на вашей легавой псарне!

Неожиданная встреча беспокоит меня и одновременно радует. Беспокоит, поскольку с таким лихим писакой, как Галиматье, можно запросто обнаружить в следующем выпуске «Сумерек», что я снимаюсь в главной роли какого-нибудь порнофильма с названием «Маленькие девочки предпочитают побольше», а радует, поскольку этот дьявольский бумагомаратель запросто введет меня в высшую киношную среду.

— Заткнись, писака, я в отпуске и решил немного оттянуться.

— В таком случае ты явился не по адресу, — утверждает он. — На этой идиотской тусовке вряд ли расслабишься.

Если судить по оживлению, царящему в студии, то, полагаю, парень недалек от истины. Классный малый, этот Альбер… Высокого роста, с широкими залысинами на передней части крыши, рыжеватый блондин с очень бледным лицом и прищуренными насмешливыми глазами, носит страшно дорогие костюмы в дико мятом виде и сумасшедшей цены галстуки, висящие как тряпки поверх рубашек, на которых вечно не хватает пуговиц. Впрочем, на манжетах, навернутых поверх рукавов пиджака, пуговиц также нет. Поскольку он все время в беготне, то смог найти себе лишь пару обуви, которая не трет ноги, но выглядит, будто с помойки.

Он прижимает меня к кулисе, где изображена улица Риволи. Задницей я упираюсь в табачный магазин, а локтем — во второй этаж дома, где находится парикмахерский салон для лысых. Типично парижский антураж!

Инквизиторский взгляд моего друга упирается в мои глаза, как две вязальные спицы.

— Послушай, легавый красавчик, — шепчет он, — не надо только заливать и морочить голову такому прожженному волку, как я. Если хочешь усыпить мою бдительность своими историями об отпуске, то не стоит. Что ты тут задумал, малыш? Если решил меня обойти, то я помещу серию твоих портретов на первой странице «Сумерек» во все периоды жизни — начиная с момента, когда ты сосал палец, и до тех пор, когда ты совал этот палец в глаза клиенту, чтобы пригласить к разговору…

Ах мой милый Галиматье! Он еще больший болтун, чем я.

— Занятно, — отвечаю я, нежно направляя свое колено ему в пах и тем самым намекая, что пора ослабить хватку, — занятно, Бебер, только потому что я имею некоторое отношение к легавым и пришел сюда поразвлечься, сразу находятся люди, воображающие, что где-то рядом лежит труп в холодильнике! Можешь поверить на слово: я пришел из чистого любопытства. Начитался твоих нечистот в «Сумерках» и решил сам посмотреть, что тут происходит. Узнал, на какой студии снимается Фред Лавми, и пришел. Все, в том числе и ты, только и трубят об этом малом… Вот и все!

Галиматье продолжает внимательно изучать мои глаза, затем соображает, что в плане конфиденциальной информации все равно не вытянет из меня ровным счетом ничего.

— Хочешь, проведу на площадку? Посмотришь на съемки голливудского идола. Парень стоит того!

— Я как раз хотел просить тебя об этом…

— Ладно, сделаем! Пошли со мной, я в списках допущенных на съемки. Главный режиссер парень что надо, его зовут Жив О’Глотт. Он мне устроил местечко среди аккредитованных, после того как я ему приволок целый выводок девиц, чтобы скрашивать вечера.

Галиматье знает киностудии Франции лучше, чем свою собственную квартиру, куда он вообще редко заходит. Он ведет меня через широкие, заставленные декорациями и аппаратурой коридоры. Под ногами валяются километры смотанных в рулоны кабелей. Мы проходим мимо ряда стульев в стиле ампир, заворачиваем за голландскую печь с фальшивыми изразцами, затем перешагиваем через деревянный манекен, который удивленно таращится невидящими глазами на снующий во все стороны народ, и, наконец, останавливаемся перед широкой и настолько толстой дверью, что внутри легко могла бы квартировать целая семья из дюжины человек.

Над дверью горит красный фонарь.

— Красный свет! — произносит Альбер, подмигивая самому себе.

Он снова смотрит на меня изучающе. Взгляд настолько липкий, что его, кажется, можно использовать в качестве липучки для мух.

Чтобы немного разрядить обстановку, я спрашиваю:

— Классный фильм?

— Как сказать, — строит гримасу мастер восклицательных знаков. — Меняются нравы, появляются новые спецэффекты, но нет достойных сюжетов.

Разбираясь в тонкостях кинематографической кухни, он решает выплеснуть на меня свои знания и шепчет с жаром:

— Понимаешь, комиссар, сюжет в кино заключается в том, что один господин хочет прыгнуть на даму, но по разным причинам может это сделать только в конце фильма или книги. Ситуации разные, а сюжет один и тот же. Типичный в новом кино. В наше извращенное время если господин хочет даму, то он ее возьмет в натуральном виде, быстро, не спрашивая мнения семейного совета. Понял? А как следствие — кризис жанра.

Красный фонарь гаснет. Механик сцены открывает тяжелую дверь.

— Пошли! — бросает Альбер. Он широким шагом входит в студию площадью с общественный туалет. Этот Галиматье везде как дома. В его присутствии хозяева начинают чувствовать себя гостями.

В студии царит страшный гвалт. Включенные прожекторы ослепляют меня. По студии мечутся люди с очень озабоченным видом. Из-за жары и духоты я несколько теряюсь. Народ в основном одет в вельвет, замшу и кожу. Вперемешку слышится английская и французская речь.

Галиматье перешагивает через загородку, и мы выходим прямо под свет прожекторов на съемочную площадку, изображающую великолепно воссозданную улицу Марселя. На полу настоящая булыжная мостовая, а в глубине виден старый порт.

— Вон смотри, — говорит Альбер, — малый, который крутится возле кинокамеры и лысый, как орех, — это Жив О’Глотт, самый главный режиссер. Знаешь, сколько ему платят за работу во Франции? Двадцать штук в день — только суточные! Ему не удается переварить такие бабки, зато местные девочки называют его Сайта-Клаусом.

Мы пробираемся через лес трехногих юпитеров. Чуть поодаль я замечаю Фреда Лавми. Должен признать, у него обалденная внешность. Парень развалился в кресле, на котором написано его имя. На нем светло-бежевый костюм с переливом, кремовая рубашка и вишневый с бежевыми разводами галстук. Супермен сидит, чуть прикрыв глаза. Зато его рот открыт как ворота, и здоровый малый с загорелой блестящей лысиной пульверизатором что-то прыскает ему в глотку…