Девон: Сладострастные сновидения, стр. 4

Дэвон упрямо выставила свой маленький подбородок, ее нижняя губа дрожала. В зеленых глазах горели боевые огоньки. Из опыта своего общения с папашей она усвоила, что милостей от кровных родственников ей ждать нечего. Леди Макинси, конечно, сейчас пошлет за шерифом, и ее за ее преступление повесят. С недетской отрешенностью она уже смирилась с этой своей судьбой, но она не могла позволить, чтобы эта женщина несправедливо обвиняла Хиггинса. Он был единственный во всем имении, кто хоть иногда находил для нее доброе слово, и он сейчас ей хотел помочь.

— Ваш милость, пусть меня повесят, но в моих преступлениях Хиггинс не замешан. Он хороший человек.

— Ваша милость, — автоматически поправила леди Макинси, чувствуя, как в ней нарастает восхищение перед тем, как себя ведет эта малышка. Она такая смелая, даже вызывающе смелая, готова взять на себя всю вину, но защитить дворецкого. — Почему это он не замешан? Ведь он тебя сюда привел!

— Ваша милость, — Дэвон постаралась отчетливо выговорить правильное окончание, это далось ей не без труда. — Я же не прошу вас меня помиловать, но если Хиггинс в чем и виноват, то только в том, что у него доброе сердце. Он не хотел вас обидеть. Он просто пытался помочь мне. Он хороший человек, ваша милость.

Решительное выражение лица и горящие глаза не могли не произвести впечатление на леди Макинси. Да, эта девочка многое унаследовала от Макинси — не только внешность. Холодок пробежал по спине у хозяйки дома.

Она отвела взгляд от ребенка. Колин, мой дорогой, любимый сыночек, взывала про себя, с отсутствующим видом перебирая складки своей темной юбки. До сих пор она внутренне готова была оправдать все, что Колин натворил за свою короткую жизнь; это было его дело; он был ее сын, она его любила и не хотела быть его судьей.

Она печально вздохнула. Да, конечно, это его ребенок, несомненно. Но признать его это значит и признать, что Колин был порочной и безответственной личностью, что он жил как хотел, не думая ни о ком, кроме себя самого.

Подумать только — обрек на такое существование своего ребенка, свою плоть и кровь!

Тяжело…

Она протянула к Дэвон дрожащую руку и взяла ее за упрямый подбородок. Это и ее вина. Она не обращала внимания на поведение сына, и вот дошло до того, что эта девочка от голода уже начала воровать!.. Она перевела взгляд на своего дворецкого: он стоял весь вытянувшись, с тревогой ожидая ее решения, которое должно было определить не только судьбу Дэвон, но и его собственную. На ее губах появилась слабая улыбка.

— Мне давно надо было бы это понять.

Хиггинс облегченно вздохнул. Он почувствовал, какая мука была в ее словах, и кивнул:

— Каждый может совершить ошибку, леди, это не преступление. Преступление — это когда знаешь правду и не пытаешься ничего изменить.

Леди Макинси тоже кивнула:

— Спасибо, Хиггинс. Я не забуду, что ты для меня сделал.

— Не стоит благодарности, миледи, — ответил Хиггинс с удовлетворенной улыбкой.

Дэвон ничего не понимала: о чем это они там говорят? Теперь уже леди ведет себя так, как будто Хиггинс — это ее старый друг, который ей сделал что — то хорошее. Она переводила взгляд с одного взрослого на другого, пытаясь разрешить эту загадку.

Леди Макинси снова обратила на нее свое внимание; морщины разгладились в широкой улыбке:

— Дэвон, я не пошлю тебя к шерифу, но здесь ты тоже жить не будешь.

Дэвон бросила тревожный взгляд на Хиггинса и быстро — быстро замотала головой:

— Я больше не буду красть. Обещаю. Не отсылайте меня в приют.

— Я тебя пошлю не в приют. Ты будешь учиться. В институте благородных девиц госпожи Камерон.

Дэвон взглянула на леди Макинси как на сумасшедшую:

— Я не благородная девица.

— Скоро станешь. Научишься всему, чему учит госпожа Камерон, и вернешься сюда в качестве моей наследницы.

Наверняка старуха рехнулась. Дэвон отступила назад и красноречиво взглянула на Хиггинса. Он ласково ей улыбнулся:

— Все верно, Дэвон. Ты же внучка леди Макинси.

— Да я знаю! — ответила Дэвон, и в ее тоне прозвучало: а кто же в этом может сомневаться?

— Тогда ты понимаешь, почему надо поступить в институт госпожи Камерон. Моя наследница не должна жить и работать в кухне, не должна поступать и говорить как какая — то судомойка. Она должна быть леди во всех отношениях.

Леди Макинси вновь перевела взгляд на Хиггинса и начала раздавать указания. Вещи Дэвон — в восточный флигель, в комнату под ней. Потом — вызвать портниху из Лондона. Сама она пока напишет письмо госпоже Камерон о том, что к ней в ближайшее время приедет ее внучка и что ей должно быть оказано максимальное внимание; денег она не пожалеет.

Господь распорядился так, что у нее будет другая внучка; пусть же Дэвон заполнит в обществе то место, которое принадлежало ее красавице Юнис. Конечно, то место в сердце, которая занимала погибшая вместе с отцом и матерью Юнис, она не займет, но, по крайней мере, смягчит горечь утраты.

Дэвон ничего не понимала. Она не знала, что она должна чувствовать и как должна реагировать на такой неожиданный поворот событий. Она пришла сюда, ожидая смертного приговора. А теперь ее посылают в школу для настоящих леди, и она будет воспитываться как будущая владелица имения Макинси. Для десятилетней девочки — это было уж слишком. Во всяком случае она поняла одно: та самая женщина, которая еще несколько секунд тому назад предпочитала игнорировать сам факт ее существования, вдруг внезапно перевернула всю ее жизнь.

Глава 2

Густой туман, поднимаясь от реки, холодными щупальцами, как гигантский спрут, охватывал город. Свет от уличных фонарей не проникал дальше нескольких футов. Только большой смельчак или совсем уж отчаянный сорви — голова осмелится в такую погоду и в такое время выйти из дома, а уж тем более — идти пешком по улице. В этих потемках — раздолье для грабителей и налетчиков.

Звонкий стук шагов по булыжной мостовой — и вот из темноты возникла какая-то фигура, больше напоминавшая тень. Она была во всем черном — с головы до пят. Остановившись под фонарем, достала часы. Золотые — они ярко блеснули на черном фоне ее перчаток. Проверила время, спрятала часы обратно. Внимательно прислушалась — никто не преследует? Нет, никого. Порядок — и фигура, похожая на тень, вновь растворилась в темноте.

Это и была Тень — под этой кличкой лондонским богачам уже некоторое время был известен этот смелый и дерзкий грабитель. Сейчас Тень направлялась к Сент-Джеймской площади. Там — трехэтажный особняк, который сегодня является предметом ее внимания. Так, вот и окружающий его забор. Ухватившись за ветки плюща, Тень легко перемахнула на ту сторону.

Сырая земля была ее союзником — она смягчила звук от приземления. Тень постояла некоторое время, не двигаясь, потом сняла черную маску, закрывавшую ее лицо, и осторожно двинулась к дому известного богача, лорда Тревора Монтмейна.

Роскошный особняк этот занимал свое почетное место среди подобных в этом квартале для избранных. Все из кирпича, покрытые черепицей, окна застекленные — тогда это была редкость! — они были местом, где жили и развлекались сливки лондонского света. Каждую ночь в каком-нибудь из них обязательно устраивался бал, главной целью которого было продемонстрировать богатство его владельца. В свете тысяч свечей сверкали и переливались бриллианты, изумруды, рубины; это была ярмарка лондонской знати — она тоже бурлила и переливалась под мягкие звуки музыки Баха и этого нового музыкального гения по фамилии Моцарт. Одно платье для какой-нибудь дамы стоило столько, что на эту сумму можно было прокормить несколько семей бедняков в течение года.

Эта мысль помогла справиться с чувством вины, которое Тень, странным образом, каждый раз испытывала перед своим дерзким налетом. Люди типа лорда Монтмейна не пострадают от того, что расстанутся с несколькими безделушками и парой монет. Сделав решительный вдох, Тень бросила взгляд на окна второго этажа. Если верить наводчику, это именно там, в будуаре лорда Монтмейна, за тяжелыми бархатными портьерами.