Завоевание Англии, стр. 70

— Я благодарен вам за ваше доверие ко мне, — произнес растроганный Гарольд, — но должен заметить, что вы несправедливо относитесь к королю и Витану, если сомневаетесь в их беспристрастности. Вы думали, что доказали вину Тостига, если взялись за оружие, но этого мало. Я верю, что граф Тостиг превысил свою власть и нарушил ваши права, верю, что он слишком увлекся, но вы не должны забывать, что едва ли вам найти другого вождя, который обладал бы таким бесстрашным сердцем и такой твердой рукой, как Тостиг, и был бы способен защитить вас от страшных набегов викингов. Он сын датчанки, помните это и простите его, как одноплеменника. Если вы опять признаете его в качестве вашего графа, то я, Гарольд, ручаюсь его именем, что он никогда не будет нарушать ваших законов.

— Лучше и не говори об этом! — воскликнули все таны. — Мы люди свободные и не хотим иметь своевольных вождей. Наша свобода для нас дороже жизни!

Гарольд понял по лицам своих танов, что они одобряют эти слова и что ему, как он ни любим и уважаем, трудно было бы принудить их поднять оружие на своих земляков, которых они, вдобавок, считали правыми.

Но от Тостига можно было ожидать всего, если Гарольд восстановил бы его против себя; вследствие этого он попросил вождей прийти к нему через несколько дней, чтобы за это время он мог обдумать все их требования.

Невозможно описать, как разгневался Тостиг, когда Гарольд повторил ему все обвинения и предложил оправдаться.

Строптивый граф считал нужным оправдываться не словами, а исключительно оружием, придерживаясь убеждения, что сильный никогда не бывает виноват.

Гарольд, не желая быть единственным судьей, уговорил его передать свое дело на суд танов, находившихся под знаменем короля.

Тостиг явился перед этим собранием, разряженным как женщина; в красной бархатной мантии, вышитой золотом, завитым, надушенным.

Внешний вид имел такое большое значение в то время, что судьи при виде прекрасного, статного обвиняемого, готовы были забыть половину его возмутительных дел. Но как только он заговорил, то мгновенно восстановил против себя всех своей наглостью и грубостью. И чем больше он говорил, тем становился нахальнее, так что таны, выведенные наконец из терпения, не пожелали дослушать до конца.

— Довольно! — воскликнул Вебба. — Из твоей речи видно, что ни король, ни Витан не в праве вернуть тебе прежнюю власть. Замолчи ради Бога! Не рассказывай больше о своих злодействах! Они так отвратительны, что мы сами прогнали бы тебя, если бы нортумбрийцы не догадались сделать это раньше нас!

— Возьми свое золото, корабли и ступай во Фландрию, к графу Балдуину, — сказал Торольд, могущественный англодатчанин из Линкольншира. — Здесь даже имя Гарольда не будет в состоянии спасти тебя.

Тостиг окинул взглядом блестящее собрание, но увидел лишь одно негодование.

— Это все твои холопы, Гарольд! — процедил он сквозь зубы и, резко повернувшись, гордо вышел из залы.

Вечером того же дня он поскакал к Эдуарду, чтобы просить его защиты.

На следующее утро Гарольд снова принял нортумбрийских вождей, которые согласились ждать решения короля и Витана; до тех пор оба войска должны были остаться в боевой готовности. Король же благодаря Альреду прибыл в Оксфорд, куда к нему немедленно отправился Гарольд.

Глава VI

Витан был созван в короткое время, и на него явились Моркар и Эдвин; Карадок, предвидя, что дело не дойдет до кровопролития, с досадой отправился обратно в Валлис.

На этот раз собрание было гораздо многочисленнее, чем во время суда над Свеном, потому что дело было предано широкой огласке, из-за важности предмета: дело шло не только о Тостиге и восставших против него подданных, но и о будущем наследнике престола.

Понятно, что думали только о Гарольде. Король, очевидно, был близок к смерти, а с ним прекращался род Сердика, так как об Эдгаре Этелинге не могло быть и речи. Беспорядки, происходившие в государстве, старые, почти забытые предсказания и предчувствия Эдуарда, что Англии грозит великая опасность, слухи о происках Вильгельма Норманнского, подтвержденные Гаконом, — одним словом, все указывало на необходимость выбора самого опытного полководца и государственного деятеля, а им был, разумеется, только Гарольд.

Больше всех других стояли за Гарольда жители Эссекса и Кента, которые были ядром всего английского населения и имели одинаковое влияние с англо-датчанами; кроме того, его избрания желали таны западной Англии, Кембриджа, Хантингдона, Норфолка, вся просвещенная часть Лондона, торговцы и главное войско.

Многие забыли свою ненависть к роду Годвина, потому что Гарольд, во время своих многочисленных походов, ни разу не отбирал ничего из земель, как делал даже Леофрик; против него были только приверженцы Моркара и Эдвина. Эта партия была тоже велика: к ней принадлежали все, кто чтил память Леофрика и Сиварда: таны Нортумбрии, Мерции, Валлиса, часть населения восточной Англии. Но в конце концов оказалось, что даже эта партия готова присоединиться к Гарольду, она только ждала поощрения с его стороны.

Гарольд решился не высказываться в деле Тостига; с одной стороны, это значило бы поощрять насилие и своеволие, но и против Тостига ему не хотелось высказываться, тем более, что ему было неприятно видеть, как Нортумбрия переходит в руки его соперников.

Баловню судьбы не нужно совершать почти никаких усилий для достижения цели: как только плод созреет, то сам упадет к его ногам. Так и Гарольду корона была предназначена судьбой, и он получил ее, не добиваясь.

Тостиг, поселившийся отдельно от Гарольда, в крепости около оксфордских ворот, очень мало заботился о примирении с врагами и о приобретении новых друзей; он целиком надеялся на заступничество Эдуарда, который не любил семейство Альгара. Хитрый Тостиг постарался уверить короля, что он унизится, если решит дело в пользу мятежников.

До открытия Витана оставалось всего три дня. Гарольд сидел у окна и смотрел на улицу, где сновали взад и вперед таны, монахи и студенты, так как, по распоряжению Эдуарда, был снова открыт Оксфордский университет, закрытый Канутом. Вдруг вошел Гакон с сообщением, что Гарольда желают видеть достойные таны и Альред.

— Знаешь, что привело их ко мне? — спросил Гарольд.

Юноша побледнел больше обыкновенного и произнес почти шепотом:

— Исполняется предсказание Хильды.

Граф вздрогнул, и глаза его радостно вспыхнули, но он овладел собой и попросил Гакона ввести к нему посетителей.

Они вошли попарно; их было так много, что обширная приемная едва смогла вместить всех. Гарольд узнал в них важнейших сановников и удивлялся, замечая, что рядом с преданными друзьями шли люди, которые прежде относились к нему враждебно. Все остановились перед возвышением, на котором стоял Гарольд, и Альред отклонил его предложение подняться к нему.

Достойный старец с глубоким чувством произнес речь; в ней он описал бедственное положение страны, близкую кончину Эдуарда, вместе с которым прекращалась линия Сердика, откровенно признался, что имел намерение повлиять на Витан в пользу Эдгара Этелинга, несмотря на его несовершеннолетие, но что теперь это намерение оставлено им с всеобщего одобрения.

— А потому, — продолжал он, — все, кого ты сейчас видишь перед собой, граф, явились к тебе после серьезного совещания. Мы предлагаем свои услуги, чтобы возвести тебя после смерти Эдуарда на трон и утвердить так, будто ты происходишь по прямой линии от Сердика. Мы знаем, что ты вполне достоин править Англией, что ты сохранишь ее законы в неприкосновенности и защитишь от всех врагов… Моими устами говорит весь народ.

Гарольд слушал, наклонив голову, и его волнение можно было заметить только по сильно вздымающейся под бархатной мантией груди. Когда возгласы одобрения после речи Альреда умолкли, граф поднял голову и сказал: