Семь минут до весны (СИ), стр. 44
— Обопритесь на меня…
Опирается.
Он слишком тяжелый для девушки, и та едва ли не падает. Ругается. Леди не должны ругаться, впрочем, эта — не леди… маска… он помнит.
Два шага до диванчика, на который ему позволяют упасть.
И мутит… качает на волнах, точно диванчик — это не диванчик, а колыбель… все из-за чая… конечно, из-за чая… не стоило его пить.
— Спите, — говорят ему.
И Райдо проваливается в сон. С другой стороны это даже хорошо, он давно не высыпался нормально, а потом, на свежую голову, и думать будет легче.
О королевском ювелире.
О королевских драгоценностях… об Ийлэ… альва… глаза зеленые и сама дикая-дикая… она позволяет Райдо жить, потому что от его жизни зависит ее собственная. И в этом есть высший смысл, правда, Райдо пока не понял, какой именно… но ведь есть же… есть…
Надо дышать.
И выбираться из сна.
Мирра несколько секунд сидела, прислушиваясь к дыханию пса. Она надеялась, что отец не ошибся с дозировкой. Он вечно все делал не так.
Слабый.
И матушка при всей ее кажущейся хитроумности ничуть не сильней.
Мирра подошла к двери.
— Спит? — поинтересовалась Дайна.
— Спит. А второй?
— С твоей сестрицей… чай уже подала.
Она все-таки заглянула в комнату.
— Сам дошел?
— Сам, — поморщилась Мирра, потирая плечо. Неподъемным он оказался. Неповоротливым.
— Повезло. Не перетянули бы. Он тяжеленный, как… иди сюда, — Дайна склонилась над телом. — Подержи… раздеть надо, иначе не поверят…
Мирра прикрыла дверь: в доме нет лишних людей, не считая дорогую сестрицу, которая совершенно ненадежна, но вместе с тем не особо умна. Однако Мирра не любила рисковать.
Ключ повернулся в замке.
— Помоги, говорю, — прошипела Дайна, которая отчаянно пыталась стянуть с пса рубашку…
— Оставь. И так сойдет. А вот штаны лучше снять… и ботинки.
Дайна нахмурилась, но возражать не стала. Правильно. Молчание — золото… а золото Дайна умела ценить, впрочем, как и собственную жизнь. Мирра дернула за ленту и поморщилась от боли… ничего, немного боли не повредит… в боли есть своя прелесть, которую не каждый способен оценить.
— Ударь меня, — велела она Дайне, и та не стала медлить, отвесила звонкую пощечину.
— Еще…
Разбитые губы.
И сладкая кровь, которую Мирра слизала, зажмурилась от удовольствия… жаль, зеркала нет… она сунула пальцы под жесткий воротничок, рванула с неожиданной для самой себя силой. И ткань затрещала, разрываясь…
— Корсаж… — подсказала Дайна, которая наблюдала за представлением. — И юбки тоже…
— Сама знаю.
Мирра улыбнулась: все будет так, как хочет матушка… почти так… она даже поверит, что план этот сочинила сама…
Глава 14
— Моя сестрица — ужасна, — сказала Нира, досадуя, что как раз-то ее сестрица не ужасна, а напротив даже. Красавица.
И умница, если матушке верить.
А вот Нира — напротив, чудовище, которое не понятно как появилось на свет в семье столь уважаемой. Наверняка, виновата отцовская кровь, потому как со стороны матушки были люди исключительно достойные…
Нира не достойная.
И в пуговицах запуталась. А она не виновата, что пуговицы в полушубке тугие, и что полушубок этот слишком велик, и вообще…
— Много говорит, — Нат вот с пуговицами управился легко, и Ниру вытряхнул. Взял за руки. Нахмурился. — Мерзнешь?
— Нет.
— У тебя руки холодные!
— И что? Я же с мороза…
Он был таким серьезным. И забавным. И вовсе не уродливым, что бы там Мирра не придумала… и не страшным… вот Райдо — да, жутковатый, Нира до сих пор в его присутствии терялась, пусть и чувствовала, что пес не причинит вреда.
Да и Нат сказал, что не причинит.
А Нату она верила.
— Видишь, — она взяла его руку, широкую и шершавую, пятнистую — Мирра назвала его лишайным, а он же не кот, это коты лишайными бывают, а у него просто кожа еще не восстановилась. Но главное, Нира прижала руку ко лбу. — Теплый. И значит, мне тепло.
— А если холодный?
— Если будет холодный, то значит, я умерла… да шучу! Ну как можно быть таким серьезным? Ты улыбаться умеешь?
Нат послушно оскалился.
— Это не улыбка… это ужас какой-то! Если бы я тебя не знала, я бы испугалась.
— А ты не испугалась?
— Нет, конечно. Я же тебя знаю.
Она поправила выбившийся из прически локон. Вечно они… стараешься, стараешься, вычесываешь, чтобы не сбивались, воском смазываешь в попытке хоть как-то в порядок волосы привести, а они все одно… вот у Мирры, у той прическа идеальна.
И платье — невозможно представить, чтобы то измялось, хотя в одном экипаже ехали, и Нира в кои-то веки сидела смирно, дышать и то боялась, ан нет, подол мятый, прическа того и гляди рассыплется… никакого совершенства и близко нет.
Зато Нат улыбается.
— Я рад, что ты приехала.
И действительно рад. Нат никогда не говорит слов, просто ради того, чтобы сказать.
— И я… рада…
Нира почувствовала, как вспыхнули щеки.
Она вовсе не смутилась. У нее вообще нет привычки смущаться по пустякам. У нее просто кожа тонкая и сосуды близко, и вошла она с холода в тепло, вот они расширились и кровь к щекам прилила.
Так папа говорит.
А папе Нира верит… верила…
И эта пошатнувшаяся вера причиняла ей боль. А Нат чувствовал.
— Что случилось?
Если не ответить, он допытываться не станет, но… Нире очень надо с кем-нибудь поговорить. Раньше она говорила с отцом, и тот понимал.
И не считал ее глупой.
Мечтательной — это да, но ведь глупость и мечтательность — разные вещи. Но после того разговора… она не хотела подслушивать… она просто оказалась в ненужное время и в ненужном месте… и Нира отдала бы многое, чтобы не знать.
Но она знала.
И как теперь быть?
— Случилось, — со вздохом призналась она.
Сказать Нату? И тогда получится, что она, Нира, предаст своих родителей, а она их, несмотря ни на что, любит… и Мирру любит с ее занудством, высокомерием и страстью подчеркивать Нирино несовершенство. Маму любит, пусть и не оправдывает, и никогда не оправдает маминых надежд… и папу, конечно…
Промолчать?
Тогда получится, что Нира такая же… это ведь подлость, а она не подлая. Но разве кто будет слушать ее оправдания потом? Точно не Нат…
И вот что делать?
— Расскажешь? — он придержал ее, не позволяя пойти вслед за сестрой, которая уже скрылась в огромном этом доме. И в очередной раз Нира почувствовала, что дому этому одиноко.
— Я… не знаю… это… прости… если я… и…
Снова она мямлит.
Ей мама всегда пеняла, что Нира не способна собственные мысли внятно изложить. А что делать, если мысли эти путаны-запутаны?
— Твоя семья? — догадался Нат.
Ему не нравилось, что его девочка волновалась. Ее запах от волнения становился горьким, и руки еще дрожали, несмотря на то, что были уже теплыми.
— Семья.
— Они тебя обидели?
— Что? — Нира откровенно удивилась. — Нет, что ты… не обидели… они не знают, что я знаю…
…а если бы знали, наверняка не отпустили бы Ниру сюда.
Заперли бы дома в лучшем случае. А в худшем, вновь бы отправили к тетке на деревню, как тогда… нет, Нира ничего против деревни не имеет. Скучно там, это да. И тетушка престарелая со своими нотациями… но зато сад удивительный и речка… и снегири прилетают к кормушке… и сорока еще, которую теткин дворник поймал и говорить научил… лошади, пруд и коньки…
Редкие визиты соседей… сплетни и прошлогодние газеты, которые тетушкина компаньонка не читает — рассказывает едва ли не наизусть. А свежие газеты — это всегда повод для вечернего чаепития. Или утреннего, или не для чаепития, но просто посиделок со сплетнями. Но на деревне не будет Ната, а без него… без него Нира не хочет оставаться. Это не любовь, конечно… любовь — вообще глупость неимоверная, так мама говорит, но… симпатия. Имеет Нира право на личную симпатию?
Симпатия — это очень даже по-взрослому.