100 великих вокалистов, стр. 34

Он был очень хорош собою – высокого роста, чудесно сложенный, с обворожительной улыбкой и огромными черными глазами южанина. Это, конечно, тоже содействовало его успеху.

Великолепен он был и в «Дон Жуане» (я пела с ним Церлину). Баттистини всегда пребывал в отличном настроении, смеялся и шутил. Он очень любил петь со мной, восхищаясь моим голосом. Я до сих пор храню его фотографию с надписью: «Alia piu bella voce sul mondo»».

Во время одного из триумфальных сезонов в Москве, в августе 1912 года, на представлении оперы «Риголетто» многочисленная публика была так наэлектризована, так неистовствовала и вызывала на бис, что Баттистини пришлось повторить – и это не преувеличение – всю оперу от начала до конца. Спектакль, начавшийся в восемь часов вечера, окончился только в три часа ночи!

Благородство было для Баттистини нормой. Джино Мональди, известный искусствовед, рассказывает: "Я заключил с Баттистини контракт в связи с грандиозной постановкой оперы Верди «Симон Бокканегра» в театре «Костанци» в Риме. О ней прекрасно помнят старые театралы. Дела оборачивались не слишком благоприятно для меня, и настолько, что утром в день спектакля у меня не оказалось необходимой суммы, чтобы заплатить оркестру и самому Баттистини за вечер. Я приехал к певцу в страшном смятении и стал извиняться за свою несостоятельность. Но тут Баттистини подошел ко мне и сказал: «Если дело только в этом, то я надеюсь, что сейчас же успокою тебя. Сколько тебе нужно?» – «Мне надо заплатить оркестру, и тысячу пятьсот лир я должен тебе. Всего пять тысяч пятьсот лир». – «Ну вот, – сказал он, пожимая мне руку, – вот тебе четыре тысячи лир для оркестра. Что же касается моих денег, то отдашь их, когда сможешь». Вот каким был Баттистини!

До 1925 года Баттистини пел на сценах крупнейших оперных театров мира. С 1926 года, то есть когда ему исполнилось семьдесят лет, он в основном стал петь в концертах. У него по-прежнему была та же свежесть голоса, та же уверенность, нежность и щедрая душа, а также живость и легкость. В этом могли убедиться слушатели Вены, Берлина, Мюнхена, Стокгольма, Лондона, Бухареста, Парижа и Праги.

В середине 20-х годов у певца появились первые явные признаки начинающейся болезни, но Баттистини с поразительным мужеством сухо отвечал врачам, советовавшим отменить концерт: «Синьоры мои, у меня только два выхода – петь или умереть! Я хочу петь!»

И он продолжал потрясающе петь, а в креслах у сцены сидели сопрано Арнольдсон и врач, готовый немедленно, в случае необходимости, сделать укол морфия.

17 октября 1927 года в Граце Баттистини дал свой последний концерт. Людвиг Прин, директор оперного театра в Граце, вспоминал: «Возвращаясь за кулисы, он шатался, едва держась на ногах. Но когда зал вызывал его, он снова выходил отвечать на приветствия, выпрямлялся, собирал все силы и выходил снова и снова…»

Не прошло и года, как 7 ноября 1928 года Баттистини скончался.

НИКОЛАЙ ФИГНЕР

(1857—1918)

Искусство этого певца сыграло важную роль в развитии всего отечественного оперного театра, в формировании того типа певца-актера, который стал примечательной фигурой русской оперной школы.

Когда-то Собинов, обращаясь к Фигнеру, писал: «Под чарами твоего таланта трепетали даже холодные, зачерствелые сердца. Эти минуты высокого подъема и красоты не забудет, кто хоть раз слышал тебя».

А вот мнение замечательного музыканта А. Пазовского: «Обладая отнюдь не замечательным по красоте тембра характерным тенором, Фигнер тем не менее умел волновать, порою даже потрясать своим пением самую разнообразную аудиторию, в том числе наиболее взыскательную в вопросах вокально-сценического искусства».

Николай Николаевич Фигнер родился в городе Мамадыше Казанской губернии 21 февраля 1857 года. Сначала он учился в казанской гимназии. Но, не дав ему закончить там курса, родители отдали его в петербургский Морской кадетский корпус, куда он поступил 11 сентября 1874 года. Оттуда через четыре года Николай был выпущен гардемарином.

Зачисленный во флотский экипаж, Фигнер был назначен в плавание на корвете «Аскольд», на котором совершил кругосветное путешествие. В 1879 году Николая произвели в мичманы, а 9 февраля 1881 года его уволили по болезни со службы с чином лейтенанта.

Его морская карьера неожиданно прервалась при обстоятельствах не совсем обычных. Николай влюбился в бонну-итальянку, служившую в семье его знакомых. Вопреки правилам военного ведомства Фигнер решил незамедлительно жениться без разрешения начальства. Николай тайно увез Луизу и обвенчался с ней.

Начался новый, решительно не подготовленный предыдущей жизнью этап в биографии Фигнера. Он решает стать певцом. Отправляется в Петербургскую консерваторию. На консерваторской пробе известный баритон и преподаватель пения И.П. Прянишников берет Фигнера к себе в класс.

Однако сначала Прянишников, затем знаменитый педагог К. Эверарди дали ему понять, что у него нет вокальных данных, и посоветовали отказаться от этой затеи. Фигнер, очевидно, был другого мнения о своем даровании.

За короткие недели учебы Фигнер приходит, однако, к определенному заключению. «Мне нужны время, воля и работа!» – говорит он себе. Воспользовавшись предложенной ему материальной поддержкой, он вместе с Луизой, которая уже ждала ребенка, уезжает в Италию. В Милане Фигнер надеялся найти признание у прославленных вокальных педагогов.

"Добравшись до Христофоровой галереи в Милане – этой певческой биржи, – Фигнер попадает в лапы какого-то шарлатана из «профессоров пения», и тот быстро оставляет его не только без денег, но и без голоса, – пишет Левик. – О его горестном положении узнает какой-то заштатный хормейстер – грек Дерокзас – и протягивает ему руку помощи. Он берет его на полное иждивение и в шесть месяцев приготовляет к сцене. В 1882 году Н.Н. Фигнер дебютирует в Неаполе.

Начиная карьеру на Западе, Н.Н. Фигнер, как прозорливый и умный человек, ко всему внимательно приглядывается. Он еще молод, но уже достаточно зрел для того, чтобы понять, что на пути одного сладкоголосого пения у него даже в Италии может оказаться гораздо больше шипов, чем роз. Логика творческого мышления, реализм исполнения – вот те вехи, на которые он ориентируется. Он прежде всего начинает вырабатывать в себе чувство художественной меры и определять границы того, что называется хорошим вкусом.

Фигнер отмечает, что итальянские оперные певцы в массе своей почти не владеют речитативом, а если владеют, то не придают ему должного значения. Они ждут арии или фразы с высокой нотой, с концовкой, удобной для филирования или всяческих звуковых замираний, с эффектной вокальной позицией или каскадом соблазнительных по тесситуре звуков, но они явно выключаются из действия, когда поют их партнеры. Они равнодушны к ансамблям, то есть к местам, по существу, выражающим кульминацию той или иной сцены, и поют их почти всегда полным голосом, главным образом для того, чтобы их было слышно.

Фигнер вовремя понял, что эти особенности отнюдь еще не свидетельствуют о достоинствах певца, что они нередко вредны для общего художественного впечатления и часто идут вразрез с намерениями композитора. Перед его глазами стоят и лучшие русские певцы его времени, и созданные ими прекрасные образы Сусанина, Руслана, Олоферна.

И первое, что отличает Фигнера с начальных его шагов, – это необычная для того времени на итальянской сцене подача речитативов. Ни одного слова без максимального внимания к музыкальной линии, ни одной ноты вне связи со словом…

Вторая особенность фигнеровского пения – верный расчет света и тени, сочного тона и приглушенного полутона, ярчайших контрастов.

Как бы предвосхищая гениальную звуковую «экономику» Шаляпина, Фигнер умел держать слушателей под обаянием чеканно произнесенного слова. Минимум общей звучности, минимум каждого звука в отдельности – ровно столько, сколько необходимо, чтобы певец был одинаково хорошо слышен во всех уголках зала и чтобы до слушателя доходили тембровые краски".