Лето в Жемчужине, стр. 34

Вовка сильно, до боли сжал Витину руку. Матвей Иванович повернулся на бок, сказал:

— Получишь свое, отсидишь… Ох, Илья, не бегай. Домой возвращайся.

— Вернусь, — глухо сказал Илья. — Вернусь! Хотите, клятву дам?

— Я же тебе верю, чудак…

— Пятерку влепят, — хмуро сказал Илья. — А, может, трояк?

— Будем надеяться на лучшее. Адвоката сам тебе найду. А сейчас — работай. Завтра иди к Кудинову Николаю Спиридоновичу. Заместитель мой. Был сегодня у меня. Он тебя устроит.

— Да, Матвей Иваныч! — с жаром сказал Илья. — Любую работу. Вот! Именно! Работу! Чтоб в руках ее подержать.

— Эх, Илья, Илья… Ты вот что. Ты с матерью поласковей. Вовка потянул Витю за рукав. Присели — и уже нельзя было разобрать, о чем говорят в больничной палате.

— Пошли, — прошептал Вовка. — В другой раз придем.

Больница стояла на пригорке, и мальчики видели всю деревню, сейчас неясную, поглощенную сумерками. На Птахе, у дебаркадера, покачивался ярко освещенный катер, и от него долетала, заглушенная расстоянием, веселая музыка.

Медленно шли по пыльной теплой дороге.

— Хороший у меня брат! — с вызовом сказал Вовка.

— Хороший, — сказал Витя. — А кто такая Аня?

— Невестой Ильи была, — Вовка нахмурился. — Вышла за Юрку Захарина. Ну, тракторист. Ничего парень. Только Илья его — одной ручкой. А Анька… Могла бы и еще два года подождать.

Витя не знал, что на это ответить.

Дома Витю ждали папа и мама с подозрительно напряженными лицами. Папа нервно напевал, мама хмурилась.

— Ну, как здоровье Матвея Ивановича? — спросил папа.

— Лучше, — сказал Витя. — Кризис прошел. Разговаривает.

Мама сердито — показалось Вите — поставила на стол сковородку с макаронами и мясом.

Ужин проходил в молчании.

— Совсем ты уже стал взрослым, — сказал папа. — И столько всяких событий…

Мама отодвинула тарелку, и щеки ее порозовели.

— Есть еще одна новость, не очень радостная, — продолжал папа. — Скажи, ты давно получил последнее письмо от Зои?

— Давно, — сказал Витя, и сердце его прыгнуло. — Что с ней случилось?

— С ней ничего не случилось, — почему-то раздраженно сказала мама.

— Понимаешь, Витя… — Папа прямо посмотрел в Витины глаза, и взгляд его был суровым. — Арестовали отца Зои, Владимира Петровича.

— Арестовали? За что? — и Витя подумал: «Вот почему так давно не было ничего от Зои». И мгновенно вспомнил день рождения Зои, зануду Люську, ее слова о том, что Зоин отец ворует. — За что?..

— Еще ничего не известно. Что-то нашла ревизия в его фирме. Владимира Петровича вызвали с юга, а Зоя там осталась с сестрой.

— Она знает? — спросил Витя.

— Наверно. И, представляешь, каково ей сейчас? — Надо, сын, написать ей письмо, дружеское, ободряющее. Ведь она-то, как ты понимаешь, ни в чем не виновата.

— Я не понимаю, — раздраженно сказала мама. — Зачем такая спешка? Им сейчас не до писем.

— Ты еще поймешь, Лида, — очень тихо и очень спокойно сказал папа, и Витя понял, что у них уже был разговор обо всем этом.

«Мама не хочет, чтобы я писал письмо Зое? Но почему?»

— Папа! Я… я не понимаю. Владимир Петрович, как ты, был солдатом, воевал с фашистами.

— Нелегкое это дело, сын, быть настоящим человеком. — Папа задумался. — Это, знаешь, как экзамен. Экзамен на звание человека. И длится он всю жизнь. Легко сорваться, разменять свою честь на пустяки, на побрякушки. А за счастье, за его предел, принять холодильник и «Москвич» последней марки. Подумай, Витя, разве, например, Матвей Иванович о таком счастье думает?

Витя увидел белую палату, большие, натруженные руки поверх одеяла.

— Нет, папа…

— Конечно, нет! — и папа внимательно взглянул на маму, мама мыла посуду, стараясь не греметь, и ни на кого не смотрела. — Слов нет, — опять заговорил папа. — Хорошо иметь холодильник… ну «Юрезань», а «Москвич» — так совсем здорово. Только к ним еще для счастья надо что-то прибавить, самое главное.

— Что прибавить? — спросил Витя и даже подался вперед.

— Вот ты об этом и думай. Сам. А поймешь, что еще надо, скажи себе — «Эврика!», что, как тебе известно, означает по-латыни «Нашел!» Да! — Папа азартно потер руки. — Через несколько дней в нашем колхозе начинается сенокос. Звали желающих на помощь. Людей у них не хватает. Я думаю, мы всей дружной семьей, а? И трудодни заработаем.

— С какой стати? — громко сказала мама, и по ее красивому лицу пошли розовые пятна. — Я приехала сюда отдыхать, а не… — В голосе ее послышались слезы. — И вообще… вообще… мне надоели твои причуды!

И мама, прижав фартук к глазам, ушла с террасы в комнату.

— Лида! Лида! Ну что ты, ей-богу!.. — Папа пошел за мамой, и показался Вите каким-то суетливым и виноватым.

Витя ничего не понял. А папа и мама больше так и не вышли из своей комнаты. Только их тихие голоса слышались за дверью.

«Надо все записать в дневник», — решил Витя.

Но ничего не записывалось. Витя не мог сосредоточиться, собраться с мыслями. Получалась полная неразбериха.

И мысли смешались.

Вот Гвоздь. Ведь был бандит! Но он оказался хорошим человеком! Витя представил Илью на белом табурете. А Зоин отец? Бывший солдат, всегда такой вежливый и представительный — и его арестовали! А мама? Мама… Витя весь сжался. Чем она недовольна? Почему боится… Да, да! — Боится, что Витя напишет письмо Зое? И не хочет работать на сенокосе. Но раз надо! Даже не только потому, что коровам необходимо сено, а то они умрут с голода. Хотя бы для того, чтобы было молоко. Для всех. И для мамы — тоже… А она не хочет. И злится чего-то… Но ведь у Вити замечательная мама!

«А мама Репы любила Пузыря, — подумал Витя. — Да как его можно любить?»

Еще совсем немного написал в этот вечер Витя Сметанин в своем дневнике. А именно:

Утром он писал письмо. Долго ничего не получалось. Вначале Витя описал путешествие по Птахе. Подробно — о столкновении с бандитами. Но, написав все это, понял, что Зое сейчас все неинтересно, что она, конечно же, ни о чем не может думать, кроме своего отца. И письмо получилось коротким.

Он опустил письмо в почтовый ящик и сейчас же почувствовал, что написал совсем не то, что следовало, но он не знал, что надо написать, не нашлись какие-то единственные, самые нужные слова. И он не мог понять, почему они не нашлись.

Витя окончательно запутался в своих мыслях.

25. Сенокос — страдная пора

Через два дня в колхозе «Авангард» начинался сенокос. Витя и Вовка договорились с Федей, что он их возьмет на левый берег Птахи, в пойменные луга. Папа поедет в третью бригаду, где будут работать две сенокосилки.

— К технике поближе, — сказал он.

А мама осталась дома. С папой они почти не разговаривают — поссорились.

Теперь, когда Витя встречал взгляд мамы, ему становилось не по себе. Вите казалось, что и мама чувствует то же.

Что случилось?

Двадцать девятого июня, в пять утра — как и договорились — за Витей приехал Федя. В телеге уже сидел Вовка и зевал до самых ушей.

Хотели с собой взять Альта и Сильву, но собаки еще раньше убежали куда-то по своим делам.

Поехали. Утро было солнечное, теплое, несмотря на ранний час; все кругом курилось легким паром — таяла роса.

— Давай, Пепел, к парому, — сказал Федя.

И Пепел заржал от удовольствия.