Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!, стр. 68
— Ты их поешь?
— Редко. Аккомпанирую себе на гитаре.
— Ты — прелесть! Теперь я понял: любовь всегда неожиданна, главное — не пропустить ее.
— Наверное, ты прав. Но я долгое время остерегалась, до тебя я пережила глубокое разочарование, — это потрясло меня. Когда мы с тобой встретились, я ужасно волновалась, поймем ли мы друг друга. Война ужасна, превращает людей в зверей. Как хорошо, что ты не стал таким, сумел сохранить в себе чувства. Теперь мне не страшно, ты здесь, ты вошел в мой дом, стал частью моей души…
Я слушал ее, целовал и мучительно думал об одном: как нестерпимо летит время, даже любимая женщина не в силах остановить его, какая это глупость — «счастливые часов не наблюдают». Она — мой идеал! Суждено ли нам снова встретиться?..
А она все говорила — и такое, что можно было сойти с ума:
— …Не знала до тебя, что можно стать такой счастливой, не верила в искренность, чистоту отношений; теперь я знаю, что обманывала себя, ты помог мне это понять.
А потом мы замерли — просто смотрели друг на друга и молчали, и это молчание сказало нам больше, чем самые высокие слова…
Нет сна — одно желание…
— Я люблю тебя, Роза.
— Все мужчины, когда близки с женщиной, клянутся в любви — так говорят мои пациентки, они многим делятся со мной.
— Ты мне не веришь?
— Верю.
— Тогда я буду краток. ЗАГС, наверно, открывается в десять. Мы пойдем в ближайший, и я уговорю расписать нас. Оттуда прямо на вокзал — ты проводишь меня.
— Уверен? Почему ты так решил, почему так торопишься?
— Я боюсь тебя потерять.
— Ты подумал о своих? Как они отнесутся к твоей идее? А мои родители! Я не имею права их обманывать. Нет, лучше ты пиши мне. А я буду ждать тебя, очень ждать.
— Может, ты и права, — неожиданно для себя согласился я. — Я буду писать тебе.
Почему вдруг охладел мой пыл?..
За окном брезжил рассвет, я гладил ее волосы и думал о ней — женщине, с которой собирался прожить целую жизнь, ее любовь чиста и безмерна — дар, посланный мне судьбой.
Говорят, молодость подобна жаворонку, она полна собственных утренних песен — во славу самой молодости и во славу любви.
Я не написал ей ни одного письма.
Провожал меня отец. Приехала и Неля. Втроем мы стояли на платформе. Вот-вот должен подойти поезд, уже к вечеру он доставит меня на фронт.
Шутили, смеялись, а на сердце у всех тревога, не отпускавшая ни на миг, — свидимся ли? Утром, провожая меня, мама плакала, я говорил ей, что буду писать, целовал, успокаивал, но что я мог сказать ей в утешение? Папа бодрился, только чаще, чем обычно, курил.
Подошел состав из шести вагонов. Побольше и пассажиров — в основном офицеры после госпиталей. Процедура проверки документов, билетов, и уже началась посадка. Папа вздохнул, кивнув на мой саквояж, и горестно произнес:
— Провожаю сына с чемоданом, полным водки, но без единой книги.
Мы расхохотались. Действительно, мой саквояж был до отказа набит бутылками водки, чесноком и луком.
Неля попросила разрешения минуту поговорить со мной. Мы чуть отошли в сторону. Она сунула мне в руки симпатичного игрушечного медвежонка:
— Вот тебе талисман, он тебя спасет: я заколдовала его у одной известной московской цыганки. Как ты его назовешь?
— Вася, — назвал первое пришедшее на ум имя.
Милый Вася прошел со мной всю войну. Он и сейчас хранит меня. Я отношусь к нему не только как к реликвии, но как к солдату и другу.
— Держись, сын, — сказал папа на прощание и похлопал меня по плечу.
С Нелей расстались нежно. Поцеловала она и медвежонка Васю.
Состав тронулся.
Набрав скорость, поезд несся на запад, я стоял у окна, глядя на мелькавшие мимо картины. Но мысли были далеко. Две дивные женщины подарили мне свою любовь, еще одна стала другом, — редко выпадает такое нашему брату… И всех трех я очень скоро забуду. То ли причиной тому ветреность юности, то ли «толстая солдатская кожа», как сказала Неля, или бездушие?.. Ответ был, пожалуй, иной. Фронт жестко, точно клещами, держал нас всех, от него не уйдешь, он никому не позволит надолго и без остатка отдаться собственным чувствам.
А кони все скачут и скачут,
А избы горят и горят… — и пока это так, ты — солдат, ты не принадлежишь себе. После Москвы я на многое смотрел по-новому. За два года войны каждый из нас — в тылу и на фронте — столько пережил, что хватило бы на три человеческие жизни.
…Как изменился пейзаж за окном. В Подмосковье, куда ни взглянешь, всюду возились в земле люди: каждый свободный клочок во дворах, возле домов, даже у полотна дороги обрабатывался под огороды. А теперь пошла израненная земля, словно поработал здесь дьявольский гигантский каток. Сожженные дотла села. Пустые, заросшие пустоцветом поля. Изрытая окопами и противотанковыми рвами земля. Сплошь израненные леса, изрубленные снарядами и осколками. Хилые перелески; избитые, грязные большаки и дороги. Разрушенные до последнего кирпича поселки. Снесенные с лица Земли элеваторы и железнодорожные станции. И землянки, землянки на пепелищах… Лишь изредка замаячит одинокая фигура человека. И так всю дорогу до Вязьмы.
Москва уже казалась мне далекой планетой — мы, фронтовики, и москвичи, с которыми я встречался, были чужими друг другу: я не почувствовал в них гордости за нашу армию, наши боевые дела. Выходит, мы еще плохо воюем? А люди в тылу ждут побед, ждут скорого окончания войны…
К вечеру поезд прибыл в Вязьму.
Глава семнадцатая
Освобождение Смоленска
Апрель — сентябрь 1943 года
Уход 9-й армии Моделя с Ржевского треугольника открыл Красной Армии путь на запад. Преследуя арьергарды противника, войска Западного и Калининского фронтов вплотную подошли к Смоленскому плацдарму — огромной Среднерусской возвышенности, расположенной между Днепром и Западной Двиной. Идея скорого освобождения от немецких оккупантов древнего русского города Смоленска захватила солдатские сердца. Из номера в номер дивизионная газета публиковала очерки об историческом прошлом города и Смоленщины, в особенности — о народной борьбе с наполеоновской армией. Каждый понимал, что всякое селение на нашем пути переплетено с судьбами Отечества.
В 1941 году Гитлер объявил на весь мир, что немецкая армия, открыв «смоленские ворота», скоро завоюет Москву. Но жизнь опрокинула планы захватчиков. В тяжелых боях за Смоленск Красная Армия задержала вермахт на два спасительных для Москвы месяца. Без тех кровавых сражений в сентябрьские дни сорок первого трудно сказать, как сложилась бы Московская битва. Мне кажется, историки не в полной мере оценили Смоленское сражение — первый крупный удар по противнику в начальный период войны.
Нам предстояло открыть те же «смоленские ворота», которые до Гитлера почти 130 лет назад открывал Наполеон. Только мы должны были распахнуть их не на Восток, а на Запад. За ними нас ждали истерзанные Белоруссия и Польша, а далее — Германия…
Гитлеровское командование отчетливо понимало всю серьезность сложившегося положения на Центральном фронте, поэтому сосредоточило на Смоленском плацдарме огромные силы — более 40 дивизий, оборонительные рубежи простирались в глубину до 120–130 километров, представляя собой шесть основательно оборудованных полос.
Однако Гитлер и его стратеги не учитывали в своих планах несколько новых существенных фактов. Во-первых, Красная Армия набиралась силы и гнева. В сорок третьем она стала иной, пройдя суровую школу боев, в частности, и под Ржевом. Во-вторых, каждый боец, идя на запад, вовсю — до кровавых ран сердца! — нагляделся на «новый порядок» оккупантов, и это была не пропаганда, а живые трагические картины того, что сотворили враги с Русской землей.
И сейчас, стоя в обороне, мы готовились к наступлению.
Дивизия получила крупное пополнение. За четыре месяца, с апреля до начала августа, солдаты, перекопав горы земли, оборудовали крепкие узлы обороны, построили оснащенные пулеметами ротные и взводные опорные пункты. На танкоопасных направлениях отрыли противотанковые полосы, установили противотанковые рогатки, ежи — и все, что можно, заминировали. Были вырыты и опоясаны колючей проволокой десятки километров окопов, траншей с ходами сообщений. С утра до поздней ночи Василий Алексеевич Полевик, новый комдив 220-й, обходил полки и батальоны. Отдельные офицеры скептически относились к ежедневному изнурительному труду, затеянному комдивом: