Сильвия и Бруно. Окончание истории, стр. 39

ГЛАВА XIX. Сказочный Дуэт

 Год — а насколько же полон событиями оказался для меня этот год! — подходил к концу; короткий зимний день едва-едва позволял разглядеть в своём тусклом свете дорогие предметы, связанные со столькими счастливыми воспоминаниями, пока поезд огибал последний поворот перед станцией и вдоль платформы проносился хриплый крик: «Эльфстон! Эльфстон!»

 Печально было моё возвращение в эти места, и с печалью я думал, что никогда больше не увижу радостную улыбку приветствия, которая встречала меня здесь всего несколько месяцев назад. «А всё же, если бы я снова встретил его, — пробормотал я, одиноко шагая за носильщиком, катившим на тележке мой багаж, — и если бы он „своей рукою сжал мою И стал расспрашивать про дом“, уж я бы его „призраком не счёл“!» [70]

 Дав указание свезти багаж к бывшему дому доктора Форестера, я зашагал сам по себе, чтобы перед тем как обосноваться на прежнем месте, нанести визит милым старым друзьям — а для меня они были именно таковыми, хоть едва ли полгода прошло с нашей первой встречи, — графу и его дочери-вдовице.

 Кратчайший путь, как я хорошо помнил, вёл через церковный двор. Я отворил крохотную калитку и неспеша направился мимо торжественных памятников тихой смерти, размышляя о тех немногих, кто покинул этот мир за последний год — ушёл, чтобы «присоединиться к большинству» [71]. Не успел я сделать и пары шагов, как мне в глаза бросился знакомый облик. Леди Мюриел, облачённая в глубокий траур и с закрытым длинной креповой вуалью лицом, коленопреклонённо стояла перед небольшим мраморным крестом, на котором висел венок.

 Крест высился на участке гладкого дёрна, совершенно не потревоженного могильным холмиком. Я понял, что это всего лишь памятный крест в честь того, чей прах покоится не здесь, — понял даже раньше, чем прочёл простую надпись:

С любовью в память

АРТУРА ФОРЕСТЕРА, Д.М.,

чьи бренные останки покоятся у моря,

чья душа вернулась к даровавшему её Богу.

____________

«Нет больше той любви, как если кто

положит душу свою за друзей своих» [72].

 При моём приближении леди Мюриел откинула вуаль и поднялась мне навстречу со спокойной улыбкой и с большим самообладанием, чем я от неё ожидал.

 — При виде вас я словно переношусь во времени назад, — сказала она. В её голосе звучала искренняя радость. — Вы уже виделись с моим отцом?

 — Нет ещё, — ответил я, — но направляюсь как раз туда. Проходил здесь, чтобы сократить путь. Надеюсь, граф в добром здравии, как и вы сами?

 — Да, благодарю вас, мы оба в добром здравии. А вы? Лучше себя чувствуете, чем прежде?

 — Не совсем чтобы лучше, но и не хуже, благодаренье Богу.

 — Давайте посидим здесь. Поболтаем немножко, — предложила она. Спокойствие, почти безразличие её движений сильно меня удивили. Я нимало не догадывался о той суровой сдержанности, на которую она себя обрекла.

 — Здесь можно побыть в тишине, — продолжала она. — Я прихожу сюда каждый... каждый день.

 — Умиротворяющее место, — согласился я.

 — Вы получили моё письмо?

 — Получил, но задержался с ответом. Это так трудно высказывать — на бумаге...

 — Я знаю. Вы очень добры. Вы были с нами, когда мы в последний раз... — Она на минуту замолчала, а потом торопливо продолжила: — Я несколько раз ходила в гавань, но никто не знает, в какой из этих больших могил он лежит. Но они показали мне дом, в котором он умер, хоть это утешает. Я побывала в той комнате, где... где... — Напрасно она пыталась совладать с собой. Шлюзы открылись, и я стал свидетелем самого отчаянного приступа горя, какое только видел в жизни.

 Я встал и оставил её одну. У дверей графского дома я помедлил, прислонился к косяку и стал наблюдать закат, предаваясь воспоминаниям — то приятным, то печальным, — пока леди Мюриел не присоединилась ко мне.

 Теперь она снова была спокойна.

 — Входите, — сказала она. — Отец будет вам очень рад!

 Пожилой граф с улыбкой поднялся мне навстречу, но самообладание удавалось ему хуже, чем дочери, и когда он обеими руками схватил мою и с жаром её стиснул, по его щекам заструились слёзы.

 От избытка чувств я не мог говорить, и минуту-другую мы сидели молча. Затем леди Мюриел позвонила, чтобы подавали чай.

 — Вы же пьёте чай, как наступит пять часов, я знаю! — обратилась она ко мне с такой знакомой милой игривостью. — Даже когда вы не в силах воспрепятствовать Закону Тяготения, а чашки только и ждут случая, чтобы наперегонки с чаем сбежать от вас в Открытый Космос!

 Это замечание задало тон беседе. В эту первую нашу встречу после ужасного события в жизни леди Мюриел мы по молчаливому согласию избегали болезненных предметов, занимавших наши мысли, и болтали словно дети с неотяжелёнными сердцами, не ведающими забот.

 — Задавали вы себе когда-либо вопрос, — спросила вдруг леди Мюриел, меняя тему, — каково главное преимущество в том, что ты человек, а не собака?

 — Нет, не задавал, — ответил я. — Но думаю, что и на стороне собаки есть свои преимущества.

 — Несомненно, — ответила она в своей милой насмешливо-строгой манере, — но на стороне человека, по моему убеждению, то основное преимущество, что у него имеются карманы! Это пришло мне в голову... нам, следовало мне сказать — мы с отцом тогда возвращались с прогулки, — только вчера. Нам повстречалась собака, она несла домой косточку. Зачем она была ей нужна, понятия не имею, ведь на косточке не было ни капельки мяса...

 Странное чувство овладело мной — будто я всё это уже слышал, или что-то похожее; я даже мог предсказать, что её следующими словами будут: «Может, она хотела сделать из неё пальтишко на зиму?» На самом деле леди Мюриел сказала совсем другое:

 — ...но мой отец в качестве объяснения неуклюже пошутил насчёт pro bono publico [73]. А собака положила кость на землю — но не потому, что каламбур внушил ей отвращение, из чего следовало бы, что хоть она и собака, но и у неё есть литературный вкус, — а просто желая дать отдых челюстям, бедное животное! Мне стало так её жалко! Предлагаю вам вступить в мою «Благотворительную ассоциацию по наделению собак карманами». А вам бы понравилось носить свою трость в зубах?

 Даже не пытаясь решить сложный вопрос о том, зачем может понадобиться носить трость в зубах — а руки-то на что? — я рассказал им про курьёзный случай с задумавшимся псом, чему сам был свидетелем. Один господин вместе с женой, ребёнком и большой собакой стояли на самом конце причала, по которому я прохаживался. Этот господин, чтобы позабавить, как я понимаю, своего ребёнка, положил на доски настила свой зонт и женин зонтик от солнца, а сам направился на другой конец причала. Там он приказал собаке принести ему оставленные вещи. Я с любопытством наблюдал за ними, стоя почти у самых зонтиков. Собака подлетела прямо к моим ногам, но когда она хотела поднять эти вещи, перед ней возникла неожиданная трудность. Стоило большому зонту очутиться у неё в пасти, как её челюсти оказались так широко раздвинуты, что она уже не в состоянии была ухватить ими ещё и зонтик от солнца. После двух или трёх неудачных попыток собака остановилась и стала обмозговывать ситуацию.

 Затем она отложила большой зонт и начала с зонтика от солнца. Для того чтобы взять его, ей уже не понадобилось так широко разевать пасть, и потом она смогла также крепко ухватить и второй зонт. Собака с триумфом понеслась к хозяину. Разве можно сомневаться, что она мысленно выстроила настоящую цепочку логических рассуждений?

 — Я согласна, что не следует в этом сомневаться, — сказала леди Мюриел, — только ортодоксальные учёные осудят такую точку зрения как низводящую человека на более низкий, животный уровень. Они ведь проводят непреодолимую границу между Разумом и Инстинктом.