На нашей ферме, стр. 31
Когда старик болел, угодить ему было трудно. Джо прикинул, если бы отец столько же энергии вкладывал в молитвы, сколько в богохульства, с ним не произошло бы этого несчастья.
Почти все женщины нашей округи пришли к нам наведаться о состоянии отца. Вернее, они воспользовались этим как предлогом. До отца им не было дела; им было глубоко безразлично — жив он или умер. Пришли они к нам язык почесать, чайку попить да прихвастнуть на свой счет и, как водится, позлословить насчет отсутствующих добрых друзей-приятелей.
— Какое несчастье! — вздыхали они, сопровождая свои вздохи уродливыми гримасами.
Женщины всегда уродуют себя, когда хотят изобразить на лице сочувствие. Это они делают для большего правдоподобия.
Все же никто не решился зайти в спальню больного. Соседки расспрашивали мать об отце, садились, вытаскивали носовые платки и снова вздыхали. Чуть ли не в сотый раз мать должна была рассказывать о том, как произошел несчастный случай, и всякий раз, когда она доходила до злополучного эпизода с лошадью, через деревянную перегородку прорывался громовой голос отца: «Ах ты черт! Говорю тебе, кобыла меня не сбросила! Я не сидел на ней!»
Мать конфузилась, щеки ее заливались краской. Одни женщины посмеивались, другие же слушали с серьезным видом. А из спальни непрерывным потоком неслись тяжелые стоны, приводившие мать в трепет, чуть ли не в стояние нервного шока: она так боялась, что отец разразится бранью и непристойностями в адрес гостей. Мать чувствовала себя крайне несчастной. Как ей хотелось, чтобы гости вовсе не приходили! Но они не замечали ее смущения, попивали себе чаек, подчистили все печенье и булочки, которыми их угостила Сара, щебетали наперебой, взвизгивали, шумели, словом, чувствовали себя как дома. Никто больше и не вспоминал, что рядом лежит страдалец, никто не слышал ни стонов отца, ни его свирепого брюзжания: «Черти бы их разорвали! Чего они глотки дерут, проклятые? Убирались бы по домам!» Лишь одна мать это услышала и бросилась в спальню утихомирить своего супруга.
Когда шум и гам несколько улеглись, начались политические дебаты. Речь зашла о приближающихся выборах.
Миссис Браун хотелось узнать, за кого собирается голосовать отец. Мать и рта раскрыть не успела, как в разговор вмешалась миссис Мак-Фластер, сварливая старуха с журавлиной шеей. Она заявила, что ее муж (то есть Мак-Фластер) ни в грош не ставит Гриффита. И по ее компетентному мнению, Гриффит — личность ничтожная. Миссис Мак-Фластер не терпелось отпустить на его счет еще какие-то замечания, но голос отца чуть не сокрушил перегородку: отец был сторонником Гриффита и верил в него как в бога.
Миссис Мак-Фластер навострила ушки.
— Что он там говорит? — спросила она миссис Хиггинс.
— Черта с два! Лучшего кандидата не найдешь! — вопил отец, и голос его прямо-таки дрожал от гнева.
— О ком вы говорите? — крикнула миссис Мак-Фластер.
— О ком? Конечно, о Гриффите!
— Не говорите так! — взвизгнула миссис Мак-Фластер. — Мак-Ильрет! Мак-Ильрет!
— Что??? Дрянцо ваш Мак-Ильрет, вот кто он! — проревел отец, От волнения он даже приподнялся в постели, бросая гневные взгляды на стенку. — Тьфу! Тошно слушать! Вы не знаете этого, подлеца!
Миссис Мак-Фластер вскочила и бросилась к перегородке с другой стороны. Глаза ее извергали пламя.
— Он благородный человек! Это все знают!
— Вранье, женщина. Никто этого не знает.
Миссис Хиггинс и другие соседки дергали миссис Мак-Фластер за юбки, чтобы заставить ее замолчать в интересах мира и спокойствия.
— Благоро-одный! Сделал он хоть что-нибудь для людей? Что он сделал для нашей округи? Назовите хотя бы один факт. Назовите!
Миссис Мак-Фластер так яростно барахталась, пытаясь высвободиться из цепких рук миссис Хиггинс и своей племянницы, что позабыла, о чем шел спор.
Воспользовавшись замешательством дамы, отец окончательно разошелся. Позабыв о своей больной спине, он выпрыгнул из кровати, схватив штаны.
— Назовите хотя бы Один факт! — вопил он, лихорадочно теребя штаны. — Один-единственный факт!.. — И, просунув одну ногу в штанину, он поддернул брюки и кинулся к двери, приоткрыв ее ровно настолько, чтобы гости смогли лицезреть его голову и одетую часть тела остальное было скрыто от их глаз, — продолжая твердить свое: — Что сделал Мак-Ильрет для нашей округи? Назовите хоть один факт! Назовите! Что, не можете?
— А школа? — взвизгнула миссис Мак-Фластер, набрасываясь на отца как пантера. — А школа? Плотина. Дороги… и еще… еще…
— Брось болтать, женщина! Это все сделал Гриффит! Гриффит!
И в состоянии крайнего возбуждения отец наотмашь распахнул дверь. Неистово жестикулируя одной рукой — другой он придерживал штаны, — предстал перед дамами в неописуемом виде. Пустая штанина беспомощно болталась, и все увидели здоровенную голую ножищу, заросшую волосами. Зрелище было поистине сенсационное.
Девушки подняли визг, повскакали с мест и в панике выбежали из комнаты.
Мать старалась удержать отца.
— Ну, полно, полно! Что с тобой? Перестань, отец! — уговаривала она, поглаживая его по плечу.
— Фанни, идем домой! — приказала своей дочери миссис Броуз.
Силы небесные! На нем нет штанов! Какой стыд и срам! — воскликнула, вылетая из комнаты, мисс Мэхони, суровая и набожная старая дева. У двери она обернулась и кинула еще один уничтожающий взгляд на отца, а затем, проходя под окном, еще раз заглянула в комнату, чтобы удостовериться, что была права в своем гневе.
Но миссис Мак-Фластер вид отца ничуть не смутил. Она подошла к нему, топнула ногой и завизжала истошным голосом:
— Это ложь! Ложь!
Она визжала так до тех пор, пока не подоспел Дейв и не утащил отца в спальню.
Отец уже перестал кричать, успокоился и даже благосклонно приложился к миске с кашей, которую ему подала мать, но тут кто-то снова постучал. Мать вышла открыть дверь.
Это был пастор Мак-Фарлэн. Он улыбнулся, пожал матери руку и вдруг состроил необычайно торжественную и печальную мину, словно на похоронах.
— До меня дошли слухи, что мистер Радд лежит в лихорадке, — озабоченно сказал пастор матери вполголоса.
Заходить к отцу он не собирался — зачем тревожить больного? И предложил вместо этого помолиться о его выздоровлении.
Мать послала Сару за мальчиками.
— Ребята, вас домой зовут! — скомандовал Дейв Биллу и Джо.
Они-то ведь не знали, что в доме пастор. Но Дейв знал и потому улизнул закрывать ворота на дальнем выгоне. Он закрывал их до позднего вечера.
Пастор негромким торжественным голосом начал молиться. Вдруг тишину богослужения нарушил зычный голос отца:
— Эл-л-е-е-н!
Джо осклабился. Мать смущенно заерзала.
— Эл-л-е-е-н! — еще громче крикнул отец.
Пастор продолжал кротко и проникновенно:
— Дай силы вынести это испытание…
— Черти собачьи! Где вы там запропастились! Эл-л-е-е-н!
— Ниспошли нашему возлюбленному брату здравие…
Святотатственные крики снова прервали молитву.
— Какого там дьявола! — взревел отец, барабаня кулаком по перегородке так, что весь дом заходил ходуном.
Мать бросилась в спальню.
— Где тебя носило?
Знаками мать просила его замолчать, прошептав, что в столовой пастор.
Но это не остановило отца, и он заорал еще громче:
— Он привел моего Дарки?
Дарки — так звали нашу лошадь — несколько недель назад отец одолжил пастору.
Сообразив, что здесь благоразумнее будет ответить утвердительно, мать солгала.
— Он хорошо ее кормил?
Мать снова покривила душой.
— А он вернул десять шиллингов, что брал в долг?
— У него бред, — шепнул пастор Саре. — В лихорадке люди всегда бредят.
И решив, что ему лучше всего уехать, преподобный Мак-Фарлэн отправился восвояси.
Глава 9. Отец и Кери
Летний вечер. В доме невыносимо душно, на дворе прохладней; во всем спокойствие и безмятежность; нигде ни звука, ни признаков жизни. Заросли безмолвствуют‚ погрузившись в сон. На веранде отец в своем кресле думает думу; Дейв, Джо и Билл растянулись на травке подле ступенек, мечтательно созерцая мириады звезд, усыпавших небо.