В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах, стр. 76
Мои проводники называли этот город Такла-макан, мы и сохраним за ним это название, так как с ним связано множество загадок, вопросов и задач, разрешение которых дело будущего. До сих пор никто и не подозревал о существовании этого города. Кто мог в самом деле думать, что в сердце пустыни Гоби, в той ее части, которая является пустыннейшей из всех пустынь земли, находятся развалины больших городов и остатки богатой культуры? И вот я стоял тут, посреди обломков минувшего, среди развалин домов, в которых хозяйничали теперь лишь песчаные бураны! Я стоял здесь, словно принц в очарованном лесу, я нарушил тысячелетний сон города, пробудил его к новой жизни в человеческом знании.
Нет также сомнения в том, что город был буддийский, и мы можем поэтому с полной достоверностью сказать, что он древнее 700 г., т.е. года вторжения в Туркестан арабов под предводительством Кутейбы-ибн-Муслима. Можно с уверенностью утверждать, что жители города, исповедовавшие буддийскую религию, были арийского происхождения. Вероятно, они явились из Индостана и, может быть, и подали повод к многочисленным легендам о народах Тогда-рашид и Нокта-рашид, против которых по преданиям воевал Сеид Арслан (Урдан-Падишах). Может быть, этот город процветал в одно время с Буразаном.
В старом городе распростились с нами наши проводники, ставшие ненужными, и повернули назад по нашим следам с тем, чтобы останавливаться на привалы около вырытых нами колодцев.
25 января мы прошли 8 даванов (барханов); под вечер нашли воду на глубине 1,87 метра. На следующий день песок стал глубже, идти становилось все труднее, но мы все-таки прошли 8 даванов. Перевалив через восьмой, мы нашли во впадине массу кустов тамариска и умирающего камыша, что весьма и соблазняло нас разбить лагерь, хотя мы и прошли в этот день еще немного. К востоку высился колоссальный даван, казавшийся в тумане далекой горой. Посоветовались и решили, однако, посмотреть, что будет за этим даваном. Высота его равнялась 40 метрам, и переход через него оказался страшно трудным. Люди упали духом, верблюды еле брели, ослы порядком отставали.
Наконец мы достигли гребня. Вот так сюрприз! Впереди ни одного давана больше! Далеко-то, впрочем, мы не могли видеть из-за пыльного тумана, носившегося в воздухе после последнего бурана. Скоро мы наткнулись на след лисицы, нашли мертвую утку; кусты тамариска и другие растения пустыни попадались все чаще. Мы с радостью замечали, как толща песку становилась все тоньше; вот показались следы лошадей и людей, мы вышли на равнину, поросшую тополевым лесом, наткнулись на брошенный шалаш, состоявший из крыши, покоящейся на нескольких столбах, и наконец расположились на ночлег на берегу, около скованной толстым льдом Керии-дарьи.
VIII. В лесах Керии-дарьи. Безвестное пастушье племя
Итак, мы благополучно совершили переход через эту часть пустыни и достигли реки. Тучная растительность береговой полосы восхищала наши взоры, не встречавшие в течение целой недели ничего, кроме желтого песка. Ширина реки около нашего лагеря равнялась 32 метрам; река была покрыта толстой ледяной корой; мы прорубили в ней колодец, и верблюды напились ледяной воды всласть.
Закололи последнего барана, развели бивуачные огни, и все чувствовали себя прекрасно; хорошее расположение духа не нарушалось даже тем, что густая пыльная мгла скрывала от нас окрестность и звездное небо. Шалаш служил кому-то приютом не далее, как вчера, если судить по чуть тлевшимся еще угольям от костра и свежим следам, которые ветер не успел замести. Но людей нигде не было видно.
На следующий день, 27 января, мы направили путь к северу, вдоль левого берега реки, занятые одной мыслью — поскорее найти проводника, чтобы добиться от него сведений относительно этой реки, на которой до сих пор не бывал ни один европеец и течение которой к северу от города Керии обозначается на наших картах лишь пунктиром.
Но нигде не было и признака человеческого существования. Час за часом подвигались мы по густому тополевому лесу, продирались сквозь частые кустарники, шагали по кучам валежника и засохшего тростника, обходили барханы, которые порой подступали к самому берегу, окаймляя лесную полосу. Вдруг послышалось блеяние овец, и мы увидели большое стадо, рассыпавшееся в камышах, достигавших высоты человеческого роста. Тут наконец должны были найтись и люди. Мы принялись кричать и свистать, но никто не отзывался, никто не показывался.
Тогда все четверо людей разбрелись по лесу, а я остался ждать около верблюдов. Прошло с полчаса, и Ахмет-Мерген вернулся, ведя с собой пастуха и его жену. Оказалось, что они, испугавшись нашего появления, сломя голову кинулись в чащу и спрятались. Скоро, однако, они успокоились и проводили нас к своей сатме (шалаш из камыша), где мы все вместе и провели ночь. Пастух был осыпан вопросами, весь небогатый запас его сведений был исчерпан до дна и занесен в мою записную книжку.
«Тебя как зовут?» — спросил я и услышал в ответ: «Гуссейн и Гассан!» Я был удивлен двойным именем, и пастух объяснил, что имя Гассан принадлежит, собственно, его брату-близнецу, живущему в Керии, но он, ввиду того, что они близнецы, пользуется обоими именами. Гуссейн сообщил также, что вдоль всего течения реки к северу идут расположенные друг от друга в значительных расстояниях стойбища пастухов, пасущих стада керийских баев.
Стада состояли из 300–2000 голов. Каждый пастух имел свой лесной участок, за пределы которого не имел права выходить. В этом участке он проводил круглый год, переходя с места на место и оставаясь на каждом от 10 до 20 дней, пока хватало подножного корму для стада. В распоряжении Гуссейна было свыше 13 агылов, или стойбищ, расположенных друг от друга в расстоянии двух дней пути.
Владелец стада проживал в Керии и наезжал в лес два раза в год, весной и осенью, для стрижки и счета овец. Вместе с тем он привозил для пастуха маисовую муку и прочее продовольствие на полгода. Сам же Гуссейн бывал в городе раз в два года, хотя город и находился от того пункта (Кочкор-агыл), где мы достигли реки, всего в 4 днях пути. Дальше по течению реки мы встречали пастухов, которые бывали в Керии всего раз в жизни; попался даже один такой, который, несмотря на свои 35 лет от роду, ни разу не бывал в городе и не мог даже представить себе, что такое город или базар.
В лесах Керии-дарьи проживает, таким образом, около 150 человек, живущих в своем особенном замкнутом мирке, вдали от проезжих дорог, от всякого начальства. Пастухи видят только своих ближайших соседей да баев, проезжающих в свои агылы, и поэтому крайне робки и полудики, настоящие лесные дикари. Они не знают и не умеют ничего другого, кроме как пасти стада, стричь овец, отыскивать для них хорошие пастбища, срезывать для них молодые побеги, доить их и вовремя отнимать ягнят от маток. Еще они умеют печь листовой хлеб, мастерить себе шалаши и рыть колодцы, когда река пересыхает или когда они со стадами заходят далеко от нее. Кетмень (заступ) и балта (топор) поэтому у них главные орудия. Топор они всегда носят за спиной, заткнутым за пояс.
В области Хотан-дарьи пастухи живут бобылями без жен и детей, которые остаются в Хотане, что меня очень удивляло. Но по Хотан-дарье идет торговый, хотя и не очень бойкий, тракт. Там ездят китайцы, и пастухи побаиваются со стороны последних слишком вольного обращения с туземными женщинами.
На Керии-дарье дело обстоит иначе. Тут не пролегает никакого пути, и пастухи живут здесь со своими семьями. Жизнь Гуссейна с женой — бездетной четы — напоминала своей уединенностью и простотой жизнь прародителей Адама и Евы, с той лишь разницей, что пастух и его подруга ходили с головы до пят одетыми в овечьи шкуры.
Относительно реки Гуссейн сообщил, что воды ее повыше Керии распределяются на множество арыков, которые орошают окрестные поля, вследствие чего самая река почти пропадает. Это-то обстоятельство отчасти и послужило причиной, что никому из путешественников, посещавших Керию (Пржевальский, Певцов, Громбчевский, Дютрейль-де-Рин, Литледэль), и не вздумалось сделать экскурсию вниз по реке. На картах все они, кроме Певцова, и показали ее течение чересчур коротким.