В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах, стр. 52

Я скомандовал привал и послал двух людей поглядеть, что случилось с верблюдом; они на несколько минут скрылись в туман, но затем вернулись, говоря, что и следов наших уже не осталось и что они побоялись отбиться от каравана. Таким образом мы потеряли третьего члена нашего каравана.

Мало-помалу чувства наши притупились, и мы стали равнодушными к таким потерям. Дело шло теперь о спасении нашей собственной жизни! И, выступая в путь утром, я думал обыкновенно: чья-то очередь сегодня отправиться в последний путь?

В 6 часов мы, пройдя 20,6 километра, сделали привал. После краткого совещания мы решили бросить все, кроме самого необходимого, и я с Ислам-баем пересмотрел весь наш багаж. Запас провианта на 3 месяца: сахар, мука, мед, рис, картошка, разная зелень, макароны, консервы — все было разобрано и лишнее отложено в сторону. Отложили также несколько шуб, войлоков, подушек, книги, большой тюк с газетами, походную кухню, котел, фарфоровую посуду и многое другое.

Уложив все эти предметы в ящики, мы покрыли их циновками и поставили между двумя барханами; на ближайшей высокой вершине, видной издалека, водрузили шест, а к нему вместо флага привязали номер шведской газеты. Мы полагали вернуться сюда, если найдем воду, поэтому мы вечером нащепали из крышки одного из ящиков десятка два лучинок и к каждой прикрепили по номеру газеты, с тем чтобы втыкать их по дороге на вершинах барханов. Эти путевые знаки должны были указать нам путь обратно к лагерю № 17, где мы оставили наши ящики.

Запасаясь в путь консервами, я выбирал преимущественно содержащие влагу, вроде шампиньонов, омаров, сардин. Люди мои, убедившись, что в моих коробочках нет свиного мяса, охотно лакомились этими деликатесами. Остаток консервов и был взят нами из лагеря 17 и съеден в течение следующих дней.

Остаток воды, около двух литров, сохранялся в двух железных кувшинах. Последнюю пару железных резервуаров мы решили взять с собой на случай, если найдем воду. Верблюдов удовлетворили, пожертвовав еще одним седлом. Но они ели неохотно — у них пересохло в горле. Я в последний раз напился чаю и закусил основательной порцией консервов.

29 апреля. На восходе солнца мы выступили в путь с пятью верблюдами, которые еще держались на ногах. Ислам-бай грустно сообщил мне новость: один из железных кувшинов оказался пустым. Все подозревали Джолчи, который ночью ползал вокруг и рылся в темноте. Но доказать его виновности нельзя было.

Наши подозрения увеличились, когда он подполз ко мне, плача и жалуясь на боли в груди и в желудке. Мы полагали, что он притворяется. Но на мне лежало подавать добрый пример и поддерживать в других мужество, и я отдал ему половину своей порции. Затем мы потеряли его из вида, и только на следующее утро он опять присоединился к каравану.

Путешествие наше стало безнадежным блужданьем, тщетным высматриванием «земли». Не видно было и признака жизни. Песчаное море, казалось, не имело границ. Барханы тянулись на север и на юг, а крутые склоны их были обращены к западу, что еще более затрудняло наше движение.

Весь день мы шли по глубокому песку. Погода стояла тихая, но воздух был еще насыщен пылью. Люди справедливо говорили, что это просто Божья благодать, что погода в последние дни прохладная, — по крайней мере, мы не страдали от солнцепека, иначе верблюды бы давно пали, да и мы находились бы на краю смерти. Мы сделали целых 27 километров. По-прежнему не замечалось, чтобы барханы на востоке редели; море песчаных волн по-прежнему сливалось на краю горизонта с небом, взору не на чем было отдохнуть.

30 апреля. Минимальный термометр упал за ночь до +5,1°, и даже утром было довольно свежо. Тонкая пыль все еще носилась в воздухе, но атмосфера все-таки прочистилась настолько, что светлая полоса показывала высоту солнца. Верблюдам скормили еще одно седло и весь запас масла, так что рассчитывали поддержать их силы еще на день.

В кувшине оставалось всего два стакана воды. В то время, как другие люди были заняты навьючиваньем верблюдов, Ислам-бай поймал Джолчи, который, стоя спиной к товарищам, приставил к губам кувшин с водой. Тут произошла одна из тех тяжелых сцен, которые неизбежны в таких случаях. Ислам-бай и Касим с яростью бросились на Джолчи, повалили его, били по лицу, пинали ногами и убили бы его до смерти, если б мне наконец не удалось остановить их.

Воды уцелела половина, около ¹/₆ литра. В полдень я позволил людям помочить губы, остаток же мы должны были разделить вечером на 5 равных частей. Мы соображали — сколько дней можем мы пробиться таким образом, и Магомет-шах припомнил, что он много лет тому назад целых тринадцать дней то брел, шатаясь, то полз по безводной дороге в Тибете.

Вот опять зазвенели колокольчики, и караван выступил в путь по направлению к востоку. Уже в самом начале пути мы спохватились, что Джолчи нет с нами. Люди полагали, что ему не под силу было идти дальше. Все были озлоблены против него. Это он уверил, что нужно запастись у последнего озера водой только на четыре дня, и ручался, что мы найдем в этот срок колодезную воду. Люди даже подозревали, что он с самого начала составил себе план погубить нас, нарочно завел нас в такую часть пустыни, где мы должны были погибнуть, и хотел еще украсть остаток воды, чтобы спасти себя самого, добраться до населенных трактов, набрать там шайку таких же золотоискателей и вернуться ограбить оставленные нами сундуки. Нельзя было знать наверное, насколько такие предположения были основательны.

Я все еще каждый вечер делал чернилами нужные отметки в моем дневнике, и эти записи и послужили основой для подробного описания этого ужасного путешествия. Последние строки, которые могли буквально стать «последними», были написаны вечером 30 апреля. Привожу их здесь. «Остановились на вершине высокого бархана, где верблюды упали в изнеможении. Мы исследовали в бинокль всю местность к востоку: горы песку всюду, нигде ни былинки, ни признака жизни. О Джолчи ни слуха ни духа. Люди думают, что он вернулся к оставленному нами багажу, чтобы там, питаясь консервами, дождаться помощи. Ислам считал его погибшим. Утром осталось еще около стакана воды. Половину отделили, чтобы помочить губы около полудня. Вечером, когда хотели разделить последний остаток между всеми, оказалось что Касим и Магомет-шах, которые вели караван, выпили его. Все мы, и люди и верблюды, слабы до крайности. Боже, помоги нам!»

В течение следующих дней я набрасывал только самые краткие заметки чернильным карандашом на сложенном листе бумаге. Но я ни разу не упустил записать показания компаса и число пройденных шагов. И первой моей заботой, когда я оправился на берегу Хотан-дарьи от испытаний последних дней, было дополнить на свежую память эти краткие заметки.

XXV. Караван распадается и гибнет

1 мая. Ночь была холодная; минимальная температура оказалась +2,2°, т.е. самая низкая за все время нашего странствования по пустыне. Воздух был чист, звезды сверкали удивительно ярко. Утро обещало чудную, ясную и тихую погоду; на небе не было ни облачка; ни малейшего веянья не проносилось над барханами. Вскоре по восходе солнца стало жарко.

Рано утром явился в лагерь считавшийся погибшим Джолчи. Он опять ожил и не постеснялся уверять, что сегодня мы непременно найдем воду. Остальные не хотели и говорить с ним. Все сидели молчаливые, печальные и ели старый хлеб, облитый остатками кунжутного масла, взятого для верблюдов.

Меня страшно мучила жажда — накануне я не имел во рту ни капли воды, — я и выпил рюмку отвратительной китайской водки, употреблявшейся, собственно, для аппарата Примус. Она обжигала горло, словно серная кислота, но что из этого! Все-таки в организм было введено немного влаги.

Джолдаш, увидев, что я пью, подошел ко мне и завилял хвостом. Когда я убедил его, что это не вода, он отошел, повесив хвост и жалобно взвизгивая. Люди, к счастью, не захотели отведать водки, и я с отвращением швырнул бутылку в песок.