В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах, стр. 50

Зачем попало это животное в пустыню и как давно лежит оно здесь? Песок пустыни не давал на эти вопросы ответа. Пожалуй, скелет этот лежал тут тысячи лет, так как впоследствии я убедился, что мелкий сухой песок обладает несомненным свойством сохранять органические тела. Таким образом, нет ничего невероятного в том, что скелет этот был погребен под песком в течение веков и обнажен, вследствие передвижения барханов, только недавно.

Все изнемогали от усталости и жажды, а мы прошли еще только два с половиной километра. Привал сделали на небольшой твердой глинистой площадке. И здесь мы нашли диковинки: белые, хрупкие раковинки маленьких улиток, несколько мелких галек, из которых некоторые представлялись округленными и как бы полированными водой, кремней, обломок большой двустворчатой раковины и множество трубочек извести, подобных известковым осадкам, образующимся вокруг стебельков камыша.

Магомет-шах и Джолчи добрели до лагеря только в сумерки, усталые, истомившиеся от жажды, опираясь на посохи. Верблюдов они бросили на произвол судьбы, так как те отказались идти. Оживленные ночной прохладой животные, однако, дотащились до лагеря около полуночи.

В лагере в этот вечер царило необычайное оживление: в бинокль мы открыли, что к востоку барханы становятся все ниже; кроме того, около самого лагеря они имели уже только 10–15 метров высоты. Мы могли, следовательно, надеяться, что завтра, может быть, даже разобьем лагерь в лесах Хотан-дарьи! Эта радостная мысль оживила всех.

Моей палатки больше не разбивали. Нам надо было беречь свои силы. Все спали под открытым небом. Джолчи продолжал сторониться других и говорил, только когда к нему обращались с прямым вопросом. Вид у него был ехидный, и на душе становилось легче, когда он не попадался на глаза.

Чаще всего в течение дня слышалось слово «яман» (худо). Но иногда давал себя знать и юмор — юмор приговоренного к повешению, как говорится на Севере. Так, например, когда мы проходили по кремням, кто-то из людей советовал другим поискать золота. И вообще, как бы ни приходилось худо днем, все подбадривались, когда предстояло сделать привал: ночь с ее прохладой и отдыхом от трудов и разбитых надежд дня всегда была желанным другом, печалиться же о завтрашнем дне мало было толку.

Около шести часов вечера мне вдруг пришло в голову — не попробовать ли все-таки вырыть колодец? Ислам-бай и Касим изъявили живое сочувствие моему плану, и, пока первый готовил мне обед, второй немедленно взялся за дело. Он засучил рукава, поплевал на руки и принялся рыть кетменем, сартским заступом, сухую, скрипевшую под ударами глину, распевая песню.

Когда к нам присоединились и остальные двое людей, все трое стали рыть по очереди. Джолчи на мое обращение к нему презрительно рассмеялся и ответил, что, конечно, вода там внизу есть, но только на глубине 30 кулачей (саженей). Его, однако, пристыдили, и он принялся работать с тем большим рвением, что смешанная с песком глина стала на глубине одного метра сыроватой.

Это открытие оживило нас всех. Я наскоро проглотил свой обед и поспешил с Ислам-баем к колодцу. Теперь мы стали работать все пятеро. Касим рыл так, что заступ визжал. Скоро землекоп скрылся в яме с головой, и ему стало неудобно выбрасывать песок на поверхность. Привязали веревку к ручке ведра и спустили ведро в яму. Один из остальных подымал и опоражнивал ведро по мере надобности. По краям колодца образовался понемногу высокий вал из вырытого материала, и я старался разгрести его по поверхности, чтобы расчистить место пошире.

Песок, хотя и медленно, становился все сырее. Джолчи полагал, однако, что до воды было еще далеко. На глубине 2 метров вырытый материал оказывался уже настолько сырым, что из него можно было лепить колобки, и руки от прикосновения к нему становились влажными. Как приятно было прижаться к нему пылающим лбом!

Так прошло часа два. Люди устали. Пот катился по их обнаженным спинам. Они все чаще и чаще делали передышки и утоляли жажду глотком воды. В этот вечер мы пили, не мучась угрызениями совести, в надежде на колодец, который должен был пополнить наши пустые резервуары.

Тем временем стемнело; в стенах колодца сделали углубления, и в них вставили огарки свечей. Инстинкт привлек всех животных к краям колодца. Верблюды вытягивали шеи, чуя влажность песку, на котором распростерся Джол-даш. Время от времени подходили наведаться и куры.

С отчаянным напряжением продолжали мы работать — ради спасения нашей жизни. Надежда на спасение придавала нам силы. Мы не хотели сдаваться и готовы были, коли на то пошло, оставаться здесь и рыть весь следующий день.

Мы как раз говорили об этом, стоя вокруг зияющей ямы и глядя на Касима, который был на дне ее; его обнаженная до пояса фигура, слабо освещаемая светом огарков, принимала какие-то фантастические очертания. Вдруг он внезапно перестал рыть, выпустил заступ из рук с каким-то сдавленным криком и словно окаменел. «Что такое? что случилось?» — с изумлением спрашивали мы все. «Курук-кум!» («Сухой песок!») — раздался голос, как будто выходивший из могилы. Несколько ударов заступом убедили нас в том, что песок действительно вдруг стал сухим, как трут. Предательская влажность объяснялась, может быть, ливнем или растаявшим тут зимой снежным сугробом.

Только теперь почувствовали мы, что устали и что понапрасну потратили столь нужные нам силы. У нас просто руки опустились; всеми овладело мрачное, тяжелое настроение. Избегая глядеть друг на друга, мы печально побрели каждый к своему ложу, чтобы забыться тяжелым долгим сном от удручающих разочарований дня.

Но прежде, чем лечь, я имел с глазу на глаз совещание с Ислам-баем. Мы не скрыли друг от друга одолевавших нас забот, но условились до конца не падать духом и поддерживать бодрость духа в остальных. До Хотан-дарьи, согласно картам, было уже недалеко, но тем не менее нам следовало приготовиться ко всему худшему. Трое остальных уже спали, когда мы освидетельствовали последний резервуар с водой. Там оставалось воды на один день. Надо было беречь ее, как золото. Да, если бы мы только могли купить воды еще на один день, мы отдали бы за нее весь наш запас китайского серебра.

Последний остаток воды надо было разделить на порции по каплям. Тогда являлась возможность протянуть еще три дня. На каждого приходилось в таком случае по два стакана в день. На долю верблюдов, не получавших в течение последних трех дней ни капли воды, и нельзя было уделить ничего. Джолдашу и овце до сих пор выдавали по чашке воды в день, так что они были еще молодцами.

Наконец улеглись и мы, а терпеливые, кроткие, как жертвенные ягнята, верблюды все стояли в тщетном ожидании около зияющего пустого колодца.

XXIV. Воды нет!

На восходе солнца 27 апреля для верблюдов было сделано все, что только возможно было, чтобы поддержать в них силы еще хоть на короткое время. Из одного вьючного седла было вытащено все сено и разложено перед ними. Они съели сено с жадностью и стали искать воды. Мы помочили им губы и дали по глотку промочить горло. На десерт же они получили целый мешок старого хлеба с кунжутным маслом. На месте стоянки были брошены печка, моя походная кровать, ковер и другие менее важные предметы.

Наскоро выпив чаю, я поспешил отправиться вперед, по тому же направлению на восток. Я сгорал от нетерпения выбраться на ровную дорогу — барханы стали ниже, достигая лишь 10 метров высоты. Я, однако, заметил, что бурая подпочва, проглядывавшая там и сям между барханами, обнаруживает слабую неровность. Меньшая высота барханов, следовательно, могла объясняться волнистостью первоначальной поверхности почвы — песок меньше скоплялся на возвышенностях, нежели вокруг них.

Предположения мои сбылись. Через час я опять был окружен высокими труднопроходимыми барханами. Ни следа жизни, ни кустика тамариска на горизонте, ничего, что указывало бы на близость «земли»! У меня просто голова кружилась среди этого пустынного моря песку. Вооружась биноклем, я напрягал зрение и высматривал с вершины каждого высокого бархана — не покажется ли на горизонте темная полоса лесов Хотан-дарьи; нет, ничего!