Сорные травы, стр. 19

Сторож оказался тем же — две ночи через две, удачно вышло. Снова вызвался проводить, видимо, не зря вчера денег оставили. Я шла, внимательно отмечая ориентиры — завтра при свете дня не заблудиться бы. Смех, да и только: ночью заблудиться не боюсь, а вот днем… Хотя черт его знает, с какой стороны завтра днем машина подъедет, оставить у ямы, что ли, знак какой?

— Вот, — сказал сторож. — Здесь вы вчера копали. Сегодня похоронили.

— Знаем, — кивнул коллега. — Сами сегодня и хоронили.

— Ну, тем более, раз знаете. Бывайте.

Еще две могилы. Одна — для двоих. В то, что теперь придется работать без шефа, не верилось никак. Может, завтра поверю. А пока просто махать лопатой и не спрашивать себя, почему нет ни слез, ни скорби. Нет сил на слезы. Вообще на эмоции сил нет. Та крайняя степень усталости, когда сам себе напоминаешь старого заржавевшего робота с севшей батарейкой. Наверное, потом эмоции вернутся, когда все окажется позади. Но с каждым днем мне все меньше и меньше верится в то, что это кончится. Нормально. Просто усталость. Пройдет. Напиться бы…

— Все, — сказал Вадим. — По домам?

Я глянула на часы, подсвечивая фонариком циферблат:

— Меня на работу. Пока туда-сюда… проще не ложиться. Тем более что завтра полдня на похороны уйдет.

О господи, завтра еще придется держать под руку Аню и изображать скорбь, чтобы не услышать очередное обвинение в бесчувственности. Как объяснить безутешной матери, что, если весь мир не проливает слезы вместе с ней, дело не в равнодушии? Похоже, подругу я потеряю. Когда-то мы, две деревенские девчонки, сошлись, чувствуя себя одинокими в чужом городе. Теперь всё. И все. Шеф умер, подруга стремительно отдаляется, муж… кто еще? Эти двое, слава богу, живы — и пусть живут. Кто-то же должен остаться в этом трахнутом мире? А я буду роботом. Роботам не больно, верно?

Как хоронили шефа, я не видела. Только слышала рыдания женщин да обрывки речей коллег. Правда, и Аню под руку не держала — руки были заняты. Ритмично и споро — наловчилась за последние дни — закидывала землей метровый гробик. Могильщики действительно на вес золота, а у Ани здесь никого больше не было. Ее товарищи по работе не в счет — редко кому везет оказаться в коллективе, какой собрал когда-то шеф. Впрочем, в нынешние времена даже самые замечательные люди больше заняты своими проблемами.

— Давай помянем, что ли.

Водка в пластиковых стаканчиках, кутья из пластиковых же контейнеров одноразовой ложкой, пара бутербродов. Выпить не чокаясь, взять еду не благодаря. С поминальным застольем, пусть даже на двоих, Аня не справилась — она плакала, не переставая. Не рыдала, не выла, как многие на кладбище, — просто слезы текли и текли. И замирала иногда с остановившимся взглядом. Кутью сделала и сообразила все упаковать — уже хорошо. А забронировать столик в кафе и так невозможно ни за какие деньги — залы заняты под поминки.

— Все, Аня. Пойдем.

С шефом не попрощалась. Ладно, он понял бы. Приду как-нибудь, поговорю. Глупо разговаривать с могильным холмом, но что делать, если с человеком не договорили?

— Погоди, — подруга положила на могилу две гвоздики. — Вот так. Пошли.

— Погоди, — ответила я. И с размаха хрястнула лопатой по стеблям, ближе к цветкам. — Вот теперь пойдем.

— Зачем?

— Не украдут, чтобы перепродать.

Народа на кладбище было — не протолкнуться. Кто-то громко сказал — побольше, чем на Пасху. Хотя я так и не поняла, почему на Пасху, когда есть родительские субботы. Нынешние православные порой напоминают мне только-только окрещенных язычников: быть причастными к таинству хочется, а как правильно — еще не знают. Зато жаждут подогнать всех остальных под свои понятия о должном с тем неиссякаемым энтузиазмом, что свойственен лишь неофитам.

Где-то здесь должен быть Ив — говорил, коллегу сегодня хоронят. Разыскивать его я не собиралась. Даже если бы меня и пригласили на те похороны — искать чужих людей среди воющих поддатых толп… Домой хочу. Сейчас Аню попрошу подбросить, посплю часик как человек, и можно снова на работу. Хотя, если бы Ив довез, было бы лучше, конечно.

От ворот раздались крики — какие-то бабки от души молотили друг друга, к старухам присоединились и мужики в костюмчиках.

— Ничего себе… — Я остановилась, прихватив Аню под локоть. Та, казалось, вынырнула на миг из своего горя в бренный мир, с любопытством уставившись на потасовку. В толпу ввинтилась черная священническая ряса, драка рассыпалась, а потом грянул хохот, да такой, что меня передернуло. Неуместен он был на кладбище.

Под громкий мужской смех площадка у церкви опустела, остались трое — священник, человек, ростом и фигурой смахивающий на Деменко, доброго знакомого мужа, и сам Ив. Удачно. Попрошу забросить. Даже если он не домой — уж сделает одолжение. Только подойдем ближе, чтобы не орать на все кладбище. Священник направился в церковь, Деменко пошел к воротам, а Ив двинулся навстречу двум бугаям, навевающим мысли о буйных девяностых. Интересные у него знакомые.

— Подойдем? — поинтересовалась Аня.

— Да, сейчас. Кричать неохота.

Не нравилось мне, как Ив шагает навстречу этим ребятам. Слишком напряженная походка, слишком настороженные движения. Недоброе, похоже, знакомство. И, очертя голову, подлетать с просьбами, наверное, не время. Мужчины застыли друг против друга. Услышав разговор на явно повышенных тонах, я поняла, что делать там мне совершенно нечего.

Я покрепче подхватила подругу под локоть.

— Пойдем, доведу до машины.

— Маш, там что-то неладное творится.

— Угу.

Я проволокла ее мимо мужчин, быстро и жестко, думая только о том, чтобы подруга не опомнилась и не начала вырываться. Ив, к счастью, внимания на нас не обратил — оно и понятно, не до того.

— Надо же что-то делать!

— Аня, я похожа на Ван-Дамма?

— Нет…

— Смею заверить, ты тоже. У тебя есть гениальная идея, как справиться с двумя бугаями с пушками?

Стволы у таких ребят всегда есть. Тем более что морды их я вспомнила — приходили как-то к нам «корешей» забирать, которые, напившись так, что между ушей булькало, въехали в «КамАЗ». Я тогда еще долго и занудно объясняла, что, виноват ли водитель «КамАЗа», нужно спрашивать у следователя, а я могу рассказать только про причину смерти и уровень алкоголя в крови.

Я довела Аню до автомобиля, вытряхнула из бесцеремонно отобранной сумочки ключи и открыла дверь.

— Вот твоя машина. Езжай домой, я позвоню.

— А ты?

— Там еще ребятам помочь с похоронами нужно.

Аня села за руль, придержала открытую дверцу машины.

— Маш, ты его совсем не любишь?

— При чем тут любовь? — хмыкнула я. — Расчет, мой друг, расчет…

При чем тут любовь, когда речь идет о банальной логике? Иногда, сталкиваясь с женскими реакциями, которые считаются нормальными, я ощущаю себя каким-то выродком-трансвеститом. Разве наличие женских половых признаков обязывает к атрофии мозга? Неужели так сложно понять, что, пока Ив один, ему приходится думать только о собственной безопасности, стоит влезть — и придется защищать еще и меня?

— Я не думала, что ты такая.

— Езжай, Ань. Я позвоню.

Машина отъехала от ворот. Я достала мобильник и пошла обратно на кладбище.

Глава 4

Три дня пролетели как один. Я за все время так и не заехал домой, а нормально поесть получилось только раз — когда коллеги насильно выпихнули из отделения в период относительного затишья и получилось добраться до столовой. На работе максимум, что удавалось, так это закинуться бутербродами да наскоро заглотнуть чай с конфетами — последних, как всегда, завались, благодарные пациенты заботятся об уровне глюкозы в крови врачей. Спать приходилось урывками — операции следовали за операциями.

Как говаривал отец о себе в такие минуты: в крови — по локти, в кофе — по макушку.

Такое ощущение, что город взбесился — суицидники валились пачками. Прыжки с балкона, неудачные саморезы кухонными ножами, глупые аварии на дорогах. Поступило несколько гражданских с пулевыми ранениями — нашли приключения на задницы. Этих я бы тоже к самоубийцам отнес, ну а кто еще сунется туда, где шанс получить пулю выше, чем на границе с неблагополучными странами Кавказа. Такие районы есть в каждом городе. Но люди с головой на плечах обходят их стороной.