Помощница ангела, стр. 2
— Так ты дальше слушай! Он и достал штуку. И мне сунул. И банку забрал. Прошлогоднего. С плесенью. Ну, плесень-то, правда, я сняла.
— Ох, Паша, — вздохнула бабка, ложкой вылавливая из чая конфету, — какая ты…
— Я умная, Тань. Они, может, богаче. Но мы-то умнее. Пользоваться надо уметь. Понимаешь? Что зря в таком месте жить, где богатые с бедными намешаны и не поймёшь ничего?
«В таком месте», — повторила про себя Ангелина, а бабка вздохнула опять.
— Что? — прищурила свои жёлто-зелёные, точно как у Машки, глаза, баба Паша, — осуждаешь, Тань?
Бабка смущенно улыбнулась:
— Да как-то… Грех всё-таки. Людей дурить.
Ангелина закатила глаза. Господи! Ну почему, почему она внучка своей сумасшедшей бабки Таньки, а не бабы Паши, такой умной и ушлой, а? Даже с бабкой не повезло.
— Правильно вы, баба Паша, сделали, — сказала она вслух, — я бы тоже так поступила. Богатеям что штука, что полтинник — без разницы. А вы заработали.
— Вот видишь, Тань? Молодёжь согласна! А ты, Геля, так и поступи.
— Да куда ей на шоссе! — испугалась бабка, — маленькая ещё, украдут.
— Да я пробовала, баб Паш. Не берут у меня ничего. Видно, плохие у нас овощи.
— Скажешь тоже, — проворчала бабка, — всю зиму едим и ничего.
— А ты другие пути поищи, — ласково сказала баба Паша, — у тебя вон в подружках дочка самого председателя «Боярских палат» ходит.
— И что мне с неё, деньги за дружбу брать? — мрачно спросила Ангелина.
— Зачем же деньги… Знакомства иной раз больше денег стоят.
Но Ангелина вечером рассудила по-своему. Ну, познакомится она с Алёниными одноклассниками. Ну и что, они сразу её трюфелями кормить станут?
Так ведь нет. И ежу понятно, она им неровня. А вот стать такими, как они… Быть с ними на равных. Тогда и приглашения в альпийский домик на лыжах покататься будут, и Максим Галкин, и креветки.
А чтобы с ними на равных стать, надо бросить сельскую школу и в их Рублёвскую гимназию пробиться. Там за обучение штуку баксов в месяц берут.
«Где взять денег?» — чуть не завыла Ангелина.
— Гелюшка! — снова послышалось из окна.
«А ведь всё из-за неё», — подумала Ангелина. Большая часть денег, заработанных Жанкой, уходила на лечение бабки. У бабки было плохо с сердцем и давлением, и Жанка постоянно привозила ей то дорогущие тонометры, то чаи для прочищения сосудов, то какой-то биокальций или биоцинк…
Ангелина как-то прочла на баночке: «Жир угря, 1800 р.» и присвистнула. Он что, обязательно нужен, этот жир? Остальные бабки как-то живут без жира. Это, в принципе же, нормально, чтобы у стариканов сердца болели. Им же, стариканам, скоро того… Ку-ку… Освобождать дорогу молодым и сильным.
— Каша стынет!
— Как же, каша, — прошептала Ангелина, просто лопаясь от ненависти к бабке, потому что вспомнила ещё кое-что.
Как-то бабка попросила проводить её до сельпо, потому что одной тяжело было этот геркулес проклятый тащить. А перед ними парень стоял, весь такой качок, в джинсах и чёрной майке, на шее — цепь, на лбу — очки солнцезащитные, и этого геркулеса десять кило запросил. А когда бабка вслед за ним всего три попросила, он, запихивая сдачу в карман, Ангелине подмигнул и говорит:
— Что, тоже собак на диету посадить решили?
Ангелина тогда только на улице сообразила, что он эту «кашу из желудей» собакам берёт, и выронила один пакет, а он порвался и рассыпался. И бабка опять занудела, зажужжала, а парень сел в свой «Форд» и уехал.
— Сейчас сама всё съем, Гелюнька!
— Да чтоб ты подавилась!
— Геля! — ахнула бабка.
Ангелина вскочила и пнула ведро ногой. Так яростно, словно хотела пнуть свой старый почерневший дом, чтобы он упал и развалился, как карточный.
— Ещё гелем назови! — проорала она, — или шампунем!
Она выбежала с участка, хлопнув калиткой.
А бабушка Татьяна Никитична всё стояла у окна и смотрела вслед внучке.
«И в кого она такая? — думала Татьяна Никитична, — вот Жанка, сразу видно, наша. На Катю-покойницу как похожа, вылитая. А эта… Злой заморышек».
Но тут же ущипнула себя за руку, расстроившись, как же это она так — о ребёнке? Значит, сама виновата, где-то недолюбила, где-то не доглядела. Она и правда больше любила Жанну, которая умела улыбаться сквозь усталость, хотя и ноги от целого дня в кафе отваливаются просто, и спину ломит, хоть вой. Но всегда приедет с лекарствами и с улыбкой доброй, которая дороже лекарств.
Татьяна Никитична принялась собирать по дому вещи, разбросанные Гелюшкой. Достала из-под кровати пижаму, прижала к носу. И запахло сразу родным, сладким, как пирожное, как в тот день пахло, когда им новость принесли, что дети в машине разбились. Катюня, доченька её, с мужем Сашей из Звенигорода ехали, а там поворот один нехороший, все там сталкиваются, ну и врезался в них «Камаз». Дождь ведь лил, не видно ничего.
— А Гелюшка маленькая была, — сказала Татьяна Никитична дому, который, в отсутствие Жанны, был её единственным молчаливым слушателем, — и спала. Губками чмокала. Дышала ровненько. А тут гром, молния вдруг! И она закричала. А я накрыла её всем телом и лежу над ней. А сама думаю, Господи, как же это, нет больше Кати моей, быть такого не может!
И она заплакала, прижимая к лицу пижаму Ангелины, а дом скрипнул где-то на потолке, словно утешая. И Татьяне Никитичне стало страшно жалко и себя, и Жанночку, всю измотанную и задёрганную в своём кафе на заправке, и дом этот покосившийся, старый, но родной, а больше всей ей было жалко этого злого заморышка, который, на что-то обидевшись, убежал из дома даже не позавтракав, и будет теперь голодный ходить, ох, больше всех Гелюшку жалко.
Глава 2
Вик
«Бинго» собаку назвала Алёнка. Сказала, есть дикая собака динго, а у них будет дикая собака Бинго. Бинго оказался Бингой. Алёнка каждый день приносила ей мясо или сосиски, чесала пузо и вынимала из ушей клещей. Алёнка вообще двинутая на животных. Наверное, будь её воля, сделала бы из своего дома приют для собак.
Вик хмыкнул, представив лицо Алёниной мамы, такой строгой, с косой вокруг головы, в твидовом пиджаке, с шарфиком на шее, если бы вместо штуковины для барбекю и идеального газона с альпийской горкой она обнаружила бы во дворе свору бродячих собак, дерущихся за халявные сосиски. Нет, у них нашлось место только для супер-пупер породистой овчарки Рины, которую кормят исключительно сырым мясом, чтобы она зверела. Днём она живёт в вольере, ночью её выпускают, и она с ненавистью облаивает отца Вика, патрулирующего посёлок.
Ладно, надо торопиться, надо успеть гипс развести, пока отец не пришёл. При нём всегда как-то неловко заниматься поделками, он вроде не возражает, но лицо какое-то всё равно недовольное.
Вик налил Бинге воды, потом подумал, вылил воду обратно, сполоснул миску и налил чистой. Тяжело ей, наверное, в жару в такой шубе бегать, высунув язык… Он поднялся по ступеням бытовки, в которой жил с отцом. Дверь оставил открытой, чтобы гулял сквозняк. Уселся за стол и принялся лепить из пластилина основы для куполов Рождественского собора. Когда основы были готовы, Вик насадил их на проволоку и развёл гипс.
Зазвонил телефон. Длинные сигналы с коротким перерывом. Междугородняя! Мама!
Он подскочил к телефону, стоявшему на тумбочке возле отцовской кровати.
— Алло?