Слишком сильный, стр. 16
— Так как это понимать — «пригласили Дусю»? — Он посмотрел на Дусю, не подающую никаких признаков жизни, потом снова на Латникову.
Та пожала презрительно плечом. Все молчали.
— Я понимаю это так, — после паузы заговорил Данилыч. — Представитель французских «юных борцов за мир» имел в виду того, кто в тот момент, во время собрания, с ней появился и разыграл веселую сценку, которая понравилась нашему гостю. Я думаю так. — Данилыч скромно умолк.
— Так кто же с ней появился? — Инспектор уставился на меня.
Я скромно потупился. Повисло молчание.
— Скажи, — обратился ко мне инспектор, — как ты относишься… к французским молодежным движениям?
— Откуда ж я знаю? — удивился я. — Я же их никогда не видел! Если бы увидел — тогда бы, может, сказал. А так — откуда я знаю?
Учителя переглянулись между собой, некоторые усмехнулись.
— Вы же видите — он совсем не подготовлен! — воскликнула Латникова.
— Что-то ваших подготовленных не очень хотят там видеть! Видимо, они больше куклы, чем Дуся! — яростно воскликнул Данилыч. — А тут появился живой, искренний парень — и вы, конечно, не пускаете его. Ах, ах, неизвестно, что он там натворит! А вы, конечно, хотели, чтобы все заранее было известно!
— Скажите, — проговорил инспектор, — а почему вы… выдвинули свою кандидатуру? — Он посмотрел на Латникову.
— Это мнение всего педагогического коллектива! — с достоинством произнесла Латникова. — Почти всего! — поправилась она, метнув взгляд на Данилыча.
— Тогда объясните мне: французы пригласили… Дусю. Почему именно вы решили ее сопровождать?
— Как видите, — Латникова почему-то указала на встрепанную прическу Дуси, — особа… довольно экстравагантная… тут нужен опытный руководитель.
— А вы что? — не выдержав, вспылил я. — Умеете ею руководить?
— В каком смысле? — надменно спросила Латникова.
— В буквальном! Руками водить! — воскликнул я.
Судя по лицу, Латникова хотела сказать: «Ну разумеется!», но вовремя осеклась.
— Вот так хотя бы! — сказал я, надел на себя балахон, схватил трости. Дуся ожила. Она посмотрела на себя в большое зеркало, поправила прическу.
— Почему раньше не разбудили меня? — Она поглядела на сидящих за столом. — Так все на свете можно проспать! — Оттянув свою мощную челюсть, она смачно зевнула. Потянулась.
Инспектор захохотал.
— Вряд ли бы вы так же смеялись, если подобным образом вел себя ученик! — сказала инспектору Латникова.
— Ой, извините! — всполошилась Дуся. — Не разглядела вас, Серафима Игнатьевна! Извините, ради бога! Простите! — Мелко кланяясь, Дуся попятилась.
Она допятилась до одежного шкафа, не оборачиваясь, нащупала сзади дверку, открыла.
— Извините! — пробормотала Дуся и закрылась в шкафу.
Теперь уже хохотали и учителя. Потом дверка шкафа со скрипом открылась.
— Ладно, подожди немножко у кабинета, — сказал инспектор, — Дусю оставь.
Через десять минут он пригласил меня в кабинет и сказал: во Францию еду я, а поскольку у меня нет опыта международных поездок, со мной едет Данилыч.
Глава XI
Ребята снова обрадовались, снова меня на переменах окружала толпа — просили им что-то привезти, давали поручения.
Даже Эрик не побрезговал подойти однажды после уроков и сказал, чтобы я привез ему видеомагнитофон, — в его роскошный подвал нужен еще, оказывается, и видеомагнитофон.
— А как же я его куплю? — удивился я.
— Подумай, мальчик, покрутись. Там общество свободного предпринимательства — все можно!
— Ну, а если не привезу? — храбро спросил я.
— Тогда я тебя так вырублю, что тебе вовек уже будет не врубиться, — непонятно, но страшно сказал Эрик.
На этом и остановились.
Неожиданно, когда я совсем было успокоился, еще один удар нанесла Латникова. Она уже теперь, когда все было решено, решила вдруг «посоветоваться с ребятами».
— Что я думаю, ребятушки! — на одном из своих уроков задушевно заговорила она. — Я рада, конечно, что Горохов во Францию едет. Но парень он, вы знаете, бестолковый, — она добродушно улыбнулась, — без сопровождающего его нельзя отпускать…
— Ну, знаем. И что? — выкрикнул Пека.
— Александр Данилыч должен его сопровождать… А как же вы без преподавателя будете? — Она «сочувственно» посмотрела на нас. — Иностранный язык, как-никак… — Она вздохнула, сокрушенно покачала головой.
— Если вы позволите, — поднялся Ланин, — я бы мог это время преподавать французский!
Все обомлели.
— А что! Сейчас учеников, говорят, даже директорами выбирают! — воскликнул я.
— Ты бы, Горохов, молчал, ты лицо заинтересованное! — усмехнулась Латникова.
— Я к тому, что Ланин… знает французский лучше… чем даже некоторые русский! — сказал я (все-таки не удержался!).
— В знаниях Ланина я не сомневаюсь! — язвительно проговорила она. — Но сумеет ли он… держать в руках класс в течение урока — вот вопрос! — Она выразительно посмотрела на меня.
— Меня как раз не надо будет держать! — сказал я и сел.
— Мы сами себя будем держать! И учиться будем! Честно! — крикнул Пека. Все завопили то же самое.
— Ну, если сам Иванов обещает… — Латникова развела руками.
Я повернулся на парте, смотрел на ребят. Все передо мной расплывалось из-за слез. Какие ребята, а? Как стараются для меня! Растроганный, я пришел домой. Надо было быстро выйти с Чапой (если мать еще с ним не выходила), потом в темпе перекусить и мчаться к Данилычу — мы у него дома занимались, по плотной программе.
Я вошел в квартиру и сразу встревожился: Чапа не кинулся ко мне с радостным визгом… его вообще не было видно. Гуляют?
Я быстро вошел в кухню. Мать была там, сидела молча и неподвижно. Она мельком посмотрела на меня и сразу отвернулась.
— А где этот охламон? — Я кивнул на пустую подстилку.
Мать всхлипнула. По щеке ее побежала слеза.
— Ты можешь сказать толком, что произошло? — рявкнул я.
— Привязала у магазина… выхожу — его нет! — сквозь всхлипывания проговорила она и выбежала из кухни. Я пошел за нею в спальню. Она лежала на кровати пластом.
— Спокойно! — проговорил я. — Сейчас разберемся!
Надо было мчаться к Данилычу, но сейчас, видимо, не до этого. Новая заморочка! Я вышел во двор… Уж от кого-кого, а от Чапы я такого не ожидал! Жизнерадостный песик своими прыжками и визгами как бы дополнял нехватку восторга в нашей жизни. Глядя в его веселые глаза, как-то неудобно было оставаться мрачным и скучным. Комочек шерсти — ни размера, ни вида — один веселый характер. Когда мы все ссорились, он тоже ходил расстроенный, клал всем голову на колени и заглядывал в глаза: «Давай кончим злиться, а?» Часто орали на него, когда он утягивал со стола куски, но жить без него было бы намного грустней.
Во дворе, ясное дело, стоял Геха с дружками. Обстановка в школе, точнее, то, как отнеслись там к нему с отцом и к их микроминиатюрам, странным образом подействовало на него. Он вдруг перестал общаться с отцом, резко подался то ли в хиппи, то ли в панки, завел себе петушиный гребень фиолетового цвета, обвешался цепями и целые дни проводил во дворе с толпой таких же бедолаг, как он. В школе, естественно, дела его упали — никто из учителей, с ужасом глядя на него, больше тройки ему поставить не решался. Только Данилыч веселился, говорил, что Генку с его цепями могут украсть пионеры и сдать в металлолом… Данилыч один честно ставил Генке отметки по знаниям, то есть те же самые тройки. Латникова уверенно ставила ему два; так что Генка уже и не пытался ей отвечать — поднимался и мрачно молчал.
Я сразу подошел к их живописной компании.
— Здорово! — проговорил я.
Они небрежно, вразнобой ответили. Но это меня не трогало.
— Слышь, Геха, — сразу сказал я. — Ты Чапу тут не видал?
— А что — потерялся? — встревожился Геха.
— Да, отвязался у матери и убежал. Ты же знаешь этого типа!
Ребятки тоже все всполошились. Вот уж неважно, действительно, что на голове, — важно, что внутри!