Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты, стр. 194
Кто-то сказал:
– Сегодня утром загарпунили. Всплыл под самым бортом. Тонны полторы – не меньше…
Я опустился на колени и погладил холодную, скользкую руку гиганта.
– Это он… – сказал подошедший Болл.
Нас обступили.
– Интересуетесь? – спросил высокий синеглазый человек. – Хороший экземпляр. Препарировать будем.
Болл крепко держал меня за запястье.
Я высвободил руку, поднялся. Сказал синеглазому:
– А мозг постарайтесь не повредить. Передайте его в Ленинградский институт бионетики, Керому. Это мозг его дочери… Очень любопытная вещь для науки.
Повернулся и пошел прочь.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Отпуск я решил провести в Ленинграде. Хотелось посетить знакомые и очень памятные мне места. Рисовал в своем воображении, как я, уставший от одиночества, растворяюсь в толпе счастливых собственной жизнью людей, ни с кем не заговаривая, не встречаясь, бреду по набережным, мостам и проспектам, перечитывая строки архитектурных поэм огромного и всегда необычного города…
Однако отпуск начался по-другому. В первый же день мой гостиничный номер был атакован отрядом наших и зарубежных корреспондентов. Я отправил Керому ампулы от регистраторов сенсолинга, сопроводив посылку запиской с кратким перечнем обстоятельств находки, и переехал в загородный кемпинг. Но тайна моего нового убежища была раскрыта журналистами так быстро, что я пожалел: напрасно не принял приглашение Болла провести отпуск вместе с ним на безлюдных озерах северной Канады. И совсем неожиданно в кемпинге появился Кером.
Я вышел из палатки, повесил у входа табличку «Свободно». Обернулся и увидел его, идущего по хвойному насту, поставил у ног саквояж, подождал. У меня в кармане был билет на самолет в Варшаву, до отлета оставалось три часа.
Кером приближался неторопливо, прихрамывая. Высокий, как всегда респектабельный, с горделивой осанкой. Ослепительно белый костюм, белая шляпа и неизменный светло-розовый галстук. Пристальный взгляд серых внимательных глаз, седина на висках, загорелые скулы… Обнял меня, тяжело навалившись грудью. Сказал:
– Прости, мой мальчик. Я за тобой. Самолет на Варшаву сегодня уйдет без тебя.
Я смотрел в его по-стариковски жесткие усталые глаза. Хотел и не мог ничего возразить…
– Мы занимаемся этим не ради праздного любопытства, – говорил Кером, вышагивая по голубому ковру своего кабинета. – Мы уверены, что поиски молекулярных основ овладения процессами старения человеческого организма вообще, и мозга в частности, дадут эффектный результат. Исследования последних лет позволяют ожидать крупных событий в этом секторе знаний. Нам удалось вырвать… да, вырвать проблему старения мозга из области эмпирики и поставить ее на прочную фактическую основу. Изучение вредных возрастных изменений мозга на всех этапах его индивидуального развития, поиски средств, могущих влиять на этот процесс, – генеральная линия нашего института…
По-утиному звонко закрякал гудок вызова. Кером нажал клавиш селектора:
– Алевтина Ивановна, предупредите сотрудников, что я очень занят.
– Александр Карлович, – возразил женский голос. – Прошу извинить, но в приемной вас дожидаются гости из Англии. Профессор Мерих…
– Виноват, – перебил Кером. – Миллиард извинений, но даже для Мериха я сейчас не мог бы сделать исключение. Придумайте способ занять англичан на тридцать-сорок минут. И отключите, пожалуйста, все мои телефоны…
– Так вот, – продолжал Кером, глядя куда-то в пространство поверх моей головы, – именно ради этой гуманной, благородной цели мы вынуждены создавать в своих лабораториях биоаналоги мозга реально существующих людей…
– Да, – сказал я. – Существуют живые люди и существуют гуманные цели. И еще существуют средства для достижения этих целей. Кто дал вам право выбирать средства, руководствуясь лишь собственными, возможно, неверными соображениями?
– Никто. Занимаясь этой проблемой, мы вторгаемся в бездну неведомого, идем впереди собственных знаний. Идем иногда почти вслепую. Естественно, правовой аспект наших исследований пока скрыт в тумане неведения. И если не считать философских концепций, поступающих из ведомства научной фантастики, мы не представляем себе, какая система общечеловеческих взглядов утвердится по результатам наших работ.
Он прав… К сожалению, наверное, прав…
– Результаты ваших работ уже ощущаются даже на дне океанов. Вас это не настораживает?
– Очень волнует. Мы получили доказательство того, что биоаналоги организованы на порядок выше обычных моделей мозга, построенных на белковой основе. Кто мог предполагать, что они способны проявить такую самостоятельность в действиях!
– Иными словами, случайно вы создали нечто такое, что выходит за пределы вашего разумения.
– Положим, не совсем случайно… Как это часто бывает в науке, отвоеванные в борьбе с неведомым крупицы знаний не только не становятся решением проблемы в целом, но расширяют и углубляют ее. И даже открывают перед исследователями одну или несколько новых проблем. Вдруг выясняется способность биоаналогов самостоятельно передавать заложенную в них информацию другим белково-мозговым системам!.. Мы это обязательно используем.
Я вздрогнул.
Возбужденно лавируя между разноцветными мягкими креслами, Кером нечаянно задел и опрокинул одно из них – белое. Быть может, Лотта любила сидеть именно в нем…
– Вы, – сказал я, – уже собираетесь использовать то, чего еще не успели толком осмыслить. В таком случае, будьте готовы к тому, что я постараюсь вам помешать. Я подниму на ноги мировую прессу и заставлю ее дебатировать этот вопрос. Думаю, общественность планеты заинтересуется тревожными предупреждениями очевидца. Вы правы возразить, что закрыть уже открытое невозможно. Но это и не входит в мои намерения. Просто я хочу, требую, умоляю: не забывайте хорошенько обдумывать и обсуждать возможные последствия ваших чудовищных экспериментов. Во имя памяти вашей дочери, Кером.
Я поднял кресло и поставил на прежнее место. Кером, казалось, о чем-то думал, глядя себе под ноги. Внешне он был спокоен. Но крылья ноздрей его орлиного носа нервно подрагивали.
– Ты и я, – сказал он, – мы оба потеряли самого близкого нам человека. Не знаю, кому тяжелей, тебе или мне… Я стар, мой мальчик, и уже не дождусь решения проблемы долголетия. Однако пока я дышу, не оставлю эту работу – дело всей моей жизни. Не мог бы оставить, даже если б хотел, и ты, конечно, понимаешь, почему… Моя работа перешла в такую стадию, когда необходим расширенный эксперимент. Да, с участием человека. Этим человеком буду я, потому что эксперимент может окончиться для подопытного мозговой катастрофой… Нет, нет, помолчи, дай мне сказать все до конца. Математические и белковые модели в этом отношении не могут соперничать с живым человеческим мозгом, и пусть мой маленький секрет останется строго между нами… Так вот, во имя памяти Лотты я предлагаю союз. И даже шире: во имя идеи.
– Это будет странный союз… Я не враг вашим идеям, но то, что я сказал, остается в силе.
– Ты сказал: «Обдумывать и обсуждать последствия»… Много ли проку, если обсуждать и обдумывать будут сами экспериментаторы? Почти никакого. В науке работает много горячих голов. Вроде моей. Ты прав, назревает необходимость как-то согласовывать направленность наших экспериментов с общечеловеческой моралью. В связи с этим предвижу возникновение новой научной дисциплины. Я бы предложил назвать ее «этической эргономикой». Дисциплина, надо прямо сказать, эвристическая…
Я слушал Керома со все возрастающим удивлением. Он совершенно очевидно подсказывал мне путь к практической реализации того, что стихийно зрело в моей голове. В замкнутый круг лабораторных исследований подключаются звенья эт-эргономики. Это отдушина, через которую узкоспециальная идея подготавливаемого эксперимента становится достоянием самой широкой общественности, фокус, в котором сосредоточиваются мнения, отклики и пожелания относительно этики этих идей. И, наконец, это авторитетный орган, которому предоставляется право последнего слова для этической характеристики того или иного научного замысла. В заключение Кером сказал: