Трон фараона, стр. 7

— Этой… собаке, этой гадине не место в гробнице, приготовленной для священного праха моего отца! — крикнул он голосом, полным гнева.

— В свое время ты удалишь труп раба отсюда и с почестями

положишь в гробницу прах твоего отца! — отозвался Оунис спокойно.

— В свое время? Нет, теперь же, сейчас же! Ни минуты дольше! — страстно воскликнул юноша и, схватив тяжеловесную мумию, как перышко швырнул ее на пол.

— Так… я поступлю… со всеми! Да, со всеми, кто виновен в гибели моего отца! — кричал он исступленно.

— Успокойся!

Вместо ответа Меренра схватил лежавшую на полу мумию и поволок ее к выходу. Оунис едва поспевал за ним.

Выбравшись из подземелья пирамиды Тети, юноша бегом донес раззолоченную мумию лже-Тети до берега Нила и с силой швырнул ее в рокочущие волны Отца Вод со словами:

— Прости, великий Нил, что я оскверняю твои святые воды трупом презренного! Прости, и… и донеси этот мой подарок до Мемфиса, до ступеней дворца похитителя короны обоих Египтов 9! Пусть мертвый посланец предупредит живого узурпатора, какая участь ожидает его при жизни, а его тело — по смерти!

Грудь юноши высоко вздымалась, глаза горели лихорадочным огнем. Оунис стоял тут же и молча наблюдал эту странную и страшную сцену.

— Ты не боишься, дитя мое, — сказал он немного погодя, — что боги накажут тебя за святотатство? Ведь священ прах каждого, даже преступника, даже многих животных. Наш древний закон велит…

— Я не хочу знать древних законов, когда речь идет об оскорблении, нанесенном моему отцу! — запальчиво ответил юноша и потом добавил: — Пусть боги судят меня. Но я не мог поступить иначе!

Глубокой ночью, когда, вернувшись после посещения гробницы отца, Меренра задремал тяжелым, тревожным сном, Оунис, неся на руках ворох толстых корявых сучьев, пришел снова на тот же берег Нила.

При помощи кремня и огнива старик высек огонь. Казалось, он собирается развести на берегу костер из принесенных им сучьев.

Но нет, зажегши одно из поленьев, Оунис выпрямился и могучим взмахом швырнул его далеко-далеко от берега. Шипя, оно на мгновение погрузилось в воду, потонуло, но сейчас же всплыло. И, вынырнув, вновь вспыхнуло и поплыло, горя, вниз по течению Нила.

Эти черные сучья были пропитаны тем чудесным составом, тайна которого была ведома древним египтянам, от них перешла к эллинам, но неведома нам. Это был знаменитый «греческий», или, вернее, «египетский» огонь, пылавший и в воде.

Одно полено за другим кидал Оунис в темные воды Нила. Один ярко горящий факел за другим, кружась, быстро плыл по водам раздувшегося Нила вниз, по направлению к царственному Мемфису.

И, провожая их взглядом, старик шептал:

— Плывите из края в край, плывите, вестники грядущего! Плывите, возвещайте друзьям Тети, что день пришел, что новый фараон скоро явится среди них и поведет их дружины на смертный бой! Вы, дети воздуха и огня, вы, неугасимые факелы, несущие с собой искры, от которых скоро вспыхнет пожар по всему Египту, — плывите, плывите, плывите!..

И долго еще стоял старый жрец, скрестив могучие руки на мощной груди, и долго он глядел затуманенным взором вдаль, туда, где, постепенно уменьшаясь, блестели огоньки плывущих факелов…

VI. В зарослях Нила

Спустя три дня простая парусная барка, напоминающая те дахаби, которые и сейчас бороздят воды Нила по всем направлениям от дельты до истоков великой реки, подплыла к берегу неподалеку от убежища, скрывавшего Меренра и Оуниса. С барки донесся странный, несколько заунывный, манящий и зовущий зов — это пела египетская флейта. Услышав эту песню,

Оунис сказал юноше:

— Пора в путь! Наши друзья прислали барку за нами. Это — Ато, старый слуга и спутник твоего отца!

Меренра последовал за старым жрецом и по перекинутому с барки на берег легкому мостику перебрался на легкое суденышко; барка сейчас же подняла сходни и пустилась в путь, подгоняемая мощными ударами тяжелых весел, которыми управляли молчаливые, отлично обученные искусству гребли чернокожие нубийцы. На корме, где расположился Меренра, капитан барки, воинственного вида человек лет сорока, вполголоса вел оживленную беседу с Оунисом. Ато почтительно делал подробный доклад о положении дел, а Оунис принимал этот доклад и давал указания.

— Боюсь, — говорил Ато, — что узурпатор осведомлен о наших планах. Я три дня крейсировал около твоего убежища, не смея приблизиться, потому что за моей баркой, как тень, следили днем и ночью подозрительные суда. Только сегодня, не видя их, я рискнул пристать к берегу.

— Лишь бы выбраться на простор Нила! — ответил Оунис.

— Да, но удастся ли это?

— Почему нет?

— Оглянись вокруг!

— Сэтт! — воскликнул встревоженно жрец. — Его раньше не было здесь.

— Да, не было! — подтвердил Ато. — Но мои преследователи позаботились о том, чтобы эта держи-трава, злейший враг пловцов, закрыла выход из рукава Нила на фарватер. Два часа назад я нашел еще свободным узкий выход; не знаю, уцелел ли, не зарос ли он?

— Поспешим! Боги должны помочь нам! — отозвался Оунис, и гребцы налегли на весла. Барка летела стрелой. Но вот через какой-нибудь час пути она врезалась в запрудившую все русло канала густую траву и остановилась неподвижно.

— Рубите, рубите проклятую траву! — в бешенстве скомандовал Оунис, и гребцы, покинув весла, принялись расчищать дорогу барке среди грозившей, казалось, задушить суденышко травы, известной египтянам под названием сэтт, или держи-трави, составляющей и сейчас истинное бедствие для пловцов по Нилу, так как это странное растение обладает таинственной способностью разрастаться с невероятной быстротой. Достаточно каких-нибудь тридцати-сорока часов, чтобы стебли сэтт сделали непроходимым на несколько недель многоводный рукав реки.

— Это ловушка, приготовленная нам! — бормотал Оунис.

— Будем бороться. Живыми не сдадимся! — отозвался беззаботно Меренра, по-видимому, еще не сознавший всей опасности нахождения на прикованной так близко к берегу почти неподвижной лодке. Берег этот имел довольно обжитой вид: виднелись убогие хижины, развалины какого-то храма, пальмовая рощица, а через некоторое время замелькали и человеческие фигуры.

Прислушавшись, пассажиры барки уловили ясно долетавшие звуки нестройной дикой музыки: гудел маленький трескучий барабан, и дрожали струны арфы, и жалобно и дерзко выпевала что-то флейта.

— Праздник вина, праздник богини Баст 10! — сказал Ато, обращаясь к Оунису.

— Пусть веселятся. Лишь бы не тронули нас! — отозвался жрец.

Но его надежде не было суждено оправдаться: скоро люди, совершавшие мистерии в честь богини пьянства Баcт, уже толклись всего в нескольких шагах от их барки, с трудом прокладывавшей себе путь среди зарослей нильской держи-травы. Увидев ее, они, размахивая факелами, кричали во все горло:

— Странники, чужеземцы! Сюда, к берегу! Кто смеет не веселиться в эту ночь, посвященную всесильной богине? Кто смеет, не воздавая ей чести, проплывать мимо? Или вы хотите, чтобы мы, слуги богини, потопили ваше судно?

Несмотря на усиленную работу, лодку не удавалось отвести от берега, на котором бесновались, размахивая факелами, подпрыгивая, подплясывая и оглашая воздух дикими песнями в честь богини пьяного веселья, почитатели культа вина, культа богини Баст.

— Оставьте нас в покое! — крикнул Оунис.

Но беснующиеся отвечали только хохотом. Один из них швырнул с берега горящий факел в лодку, и только случайно, пролетев мимо борта, он погрузился в воду и погас. За первым факелом последовали другие. Гребцы лодки с величайшим трудом успевали сбрасывать факелы, грозившие лодке пожаром, в воду, но было ясно, что еще несколько минут — и лодка, несущая юного фараона, обратится в пылающий плавучий костер, а между лодкой и чистой водой оставалось еще большое пространство, сплошь заросшее держи-травой.