Таганский дневник. Книга 2, стр. 34
Я так понимаю, что это только часть, связанная с Володей.
Среда, мой день
Губенко:
— Я мечтаю о том, когда я смогу с тобой выпить…
Это делает мне честь, пьяным он меня видел, значит, я не произвожу скучного или скотского впечатления в этаком виде. Я всем говорю комплименты и добрые слова.
Уходит год. Турник был сделан Макаровым для поддержания формы, снятия лишнего жира. Это была мера для подготовки формы к приезду Любимова, к Самозванцу. Можно сказать, что я выиграл это сражение. Когда я умру, я попрошу написать на камне такую эпитафию: «Он жил в ладу со своим ремеслом».
Как бы я хотел встретить Новый год, как Гоголь! Сижу я трезвый за письменным столом и пишу в «зеленую тетрадь», хорошо бы художественное сочинение. И у меня получается! Но тут по радио-теле кто-то из вождей начинает говорить про уходящий год и меня зовут к столу.
— Выпей, Валерий Сергеевич, за уходящий год, за год «Годунова» и Ирбис, за то, что остались живы, за то, что здоровы дети наши! — И я выпиваю рюмку и, пока не брякнуло двенадцать, бегу дописывать неоконченную фразу, и дописываю ее удачно.
Но тут бьют куранты и меня опять от письменного стола зовут к обеденному и говорят
— Выпей, Валерий Сергеевич, за год приходящий, змеиный год, твой год гада, чтоб был он для нас не хуже прошедшего! — И я выпиваю и молю Бога, чтоб все было хорошо и чтоб простил Он мне мои прегрешения и пролил милость свою на семью мою.
Выпил бы я еще один бокал и всю ночь бы писал. И тогда можно было бы рассчитывать, что в 1989 г. я что-нибудь напишу-таки и закончу. Вот как я мечтаю встретить Новый год.
Как говорил И. Карамазов: «Если вздумаю в пропасть прыгать, то прыгну обязательно вверх тормашками, по-русски». Это мне советуют по поводу пельменной действовать с размахом.
Четверг
День вчерашний был занят ожиданием аккумулятора и подготовкой к вечернему прослушиванию. Оно состоялось и, мне кажется, было полезным. Проходило оно в кабинете Любимова — помогали мне бюсты-шаржи Мейерхольда и Станиславского и моя кукла, Водонос. Три с лишним часа я кувыркался с большим для себя удовольствием: читал Рубцова, Пушкина.
— Если бы, — говорю, — не вы, стал бы я так выворачиваться перед этими старушками.
— Стал бы, может быть, хотя и не с такими энтузиазмом и вдохновением и не в таком объеме. Но ведь ты честный мастер, ты все делаешь на полную катушку. Кто-то написал за твоей спиной на стене: «Берегите Любимова, потому что он, слава Богу, сам себя не бережет». Так вот и вы, В. С., себя не экономите.
При выходе из кабинета девочки-секретарши встретили меня возгласами. «Нам сейчас позвонили и сказали, что по ТВ, по литературному видеоканалу, была большая передача о «Годунове», и какой-то немецкий театральный критик сказал, что лучше всех в «Годунове» играл Золотухин. Вы представляете — на всю страну!» Девочки «болеют» за разных артистов, они спорят, ругаются, интригуют.
Суббота, 20.36
Интересно, год Змеи 1989, минус 12 — значит, 1977 год был тоже моим годом? Что же было в нем? Заглянем в дневники.
Это был год «Дребезгов», год скандалов с Шацкой, год выхода книги в «Молодой гвардии», год встречи с Распутиным, год сидения моего на даче в Корае, в Междуреченске, год выхода спектакля «Мастер», год гастролей театра в Париже, год разгара романа моего с Тамарой и, кажется, разгоравшегося романа Шацкой с Филатовым. При всей кажущейся неустроенности года много выпито, мало написано в дневники, что потом я отмечу в другом дневнике. При всем том год был продуктивный, нельзя жаловаться ни на «дракона», ни на «крысу», ни на «свинью». Сделано в нем, вернее, реализовано в нем то, что было задумано раньше. Мы выпили по три рюмки водки, закусили салатами, я вернулся к дневникам. И 1977 год был годом «Анны Снегиной», записи песен и текста, где я каждой строчкой звал Тамару.
Часть 4
Возвращение «Живого»
1989
Четверг
По дороге в К-45 с большой пользой поработал над текстом «Живого». Даже настроение поднялось, так и хочется услышать от Любимова: «Ну что ж, Валерий, время пошло тебе на пользу».
На обратной долгой дороге думал о Шукшине, Высоцком, о себе. Шукшин попал в друзья Высоцкого. Для меня это странно. За 16 лет работы и общения я никогда не видел их рядом. Не слышал о том, что они встречались. Вгиковские общения, безусловно, быть могли. Но, зная, как тогда относились его старшие друзья к Высоцкому, вряд ли стоило в дальнейшем именовать их друзьями. В 1969 г. вышел «Хозяин тайги». До того был «Лакей». В «Хозяине» снимался парень с Алтая, и Шукшин не мог не слышать об этом. Допускаю, что он недоуваживал тогдашнего Можаева, а они, в свою очередь, Васькины рассказы недооценивали. Допускаю, что, если он и видел «Хозяина», он ему был активно противен. Да, но там его друг Высоцкий, который, в свою очередь, друг Золотухина, а Золотухин из Быстрого Истока, той самой пристани, того самого причала, который Макарыч никак не мог миновать. В то время это был, может быть, единственный путь до Барнаула или еще куда… Он был дешевле и доступнее железной дороги. Другого транспорта, кроме гужевого и полуторок, нет… Обо мне писали много, особенно после «Бумбараша». На премьере в Доме кино, по словам Заболоцкого, был и Шукшин и отозвался о моем полупьяном заявлении: «Алтайский дурачок».
В 1973 г. выходит «На Исток-речушку» — этого он мог не читать. Одно ясно, когда мы столкнулись в дверях гримерной и сидели по разным углам и гримировались, кто-то должен был к кому-то подойти первым, и, ясное дело, это должен был сделать я. Но почему? Да потому, что он ведь тоже знал, что я знаю его как земляка, писателя и актера. Я обижался, что он не приглашает меня в свои фильмы. И в театре у нас он не был, а Гамлета играл его друг Высоцкий. Он, говорят, был только на «Деревянных конях», в то время он что-то стал писать для театра. Я не могу поверить, что он был в восторге от Лебедева. А был ли он на «Гамлете»? Не слышал. Во всем этом видится мне какая-то чепуха. Весьма допускаю, что ему (Шукшину) были какие-то мои проявления в обществе малоприятны и даже более. И все равно это ни о чем серьезном не говорит.
Володя к концу жизни компанию себе сочинил из друзей: Шукшин, Тарковский, Тодоровский…
Вторник. А число мое. У Астафьева в Овсянке
Надо все записывать по горячим следам, но даже у меня это не получается, Я видел, как подъехал Астафьев, как без шапки, с седой головой, поднялся он на крыльцо гостиницы. Я засуетился, стал быстро обуваться не на ту ногу, потом подумал, что он зайдет в номер, — не стал до поры убирать со стола тетрадь и перо. Дескать, пусть увидит, что артист успевает писать-графоманить — но звонок снизу, и я понял, что мне надо лететь по всей форме к простому, но не всем доступному писателю.
Как ходил он по Овсянке, ключи от дома забыл. Хвастался или просто рассказывал.
— Зачем ты елки сажаешь, они окна загораживают?
— Пока загородят, я помру.
— Зачем березы сажаешь, на них не растет ничего.
— Вырастет, книжка вырастет.
Подошла соседка в плюшевой, вытертой жакетке.
— В. П., я к вам обращаюсь. Заступитесь за меня — разгородили огород, колодец делают. Колодец бросили — вода тухлая оказалась, а огород не загородили, собаки всю смородину помяли. Я несколько раз обращалась, я ведь одна, как мне справиться. А он говорит: «Возьми брус, да закрой». Я лопату еле поднимаю. Закройте, раз разобрали.
— Ладно, ладно, скажу.
Зашли на почту, заплатили за телеграмму. В библиотеку. Ну, тут, видно, гордость его, уголок «Астафьев — детям». Хороший, теплый уголок, выставлены книжки, крупно написан краткий биографический экскурс.