Священный меч Будды, стр. 31

— Нет, так как религия Фо была введена в Китае около семьдесят пятого года до нашей эры, во времена императора Хань Минг-ти.

— Откуда явилась эта новая религия?

— Из Индии, а в Китае ее распространил один бонза, принеся с собой изображения этого божества и сорок две заповеди этой религии, начертанные на свитке. Этот святой человек приобрел стольких последователей, что на десятый месяц того же года уже была воздвигнута статуя Фо. Все народы принимали ее с большим воодушевлением, так как ее горячо поддерживал князь Чеон, и почти во всех провинциях было основано громадное число Миао, или бонзерий.

— В чем же состоит эта религия? — спросил американец.

— В любви и милосердии людей ко всякому живому существу, не исключая и самых мелких животных.

Американец чуть не разразился страшным хохотом. Быстрый и угрожающий взгляд капитана моментально закрыл ему рот.

— Душа всякого умирающего человека, равно как и животного, — продолжал бонза, — после смерти переходит в другое тело, более благородное или, наоборот, более низкое, смотря по заслугам покойного.

— Так что вы после смерти, может быть, возродитесь в теле бегемота? — спросил американец, с трудом подавляя смех.

— Очень может быть, — важно отвечал бонза.

— А как теперешний император смотрит на вашу религию? — спросил Лигуза.

— К нашему несчастью, она не пользуется его расположением. Если бы он мог изгнать всех последователей Фо, он наверное так бы и сделал.

— Почему же он вас не изгоняет? — спросил американец.

— Потому что тогда ему пришлось бы изгнать половину своего народа. Впрочем, не думайте, что все императоры ненавидели нашу религию. Один из императоров и одна из императриц уверовали в великую и истинную религию Фо. Этот император — Ку-ти из династии Леанг; он поступил в одну из бонзерий и навсегда бы в ней остался, если бы его силой не извлекли оттуда великие мира сего, заплатившие огромную сумму денег, чтобы только освободить его от данных им обетов. Эти деньги нанесли страшный удар нашей вере, так как громадное число последователей вознегодовали, отреклись от нашей религии и прокляли ее. Императрица Ху Ки была супругой императора Леанг У-ти; она воздвигла великолепный храм богу Фо, сделалась бонзессой и остригла свои великолепные волосы. К несчастью, она была арестована императором Юнг-тсе-гу и утоплена в Хуанхэ.

— Так что ни один из них не умер бонзой, — проговорил американец, насмешливо делая ударение на последнем слове.

— Ни один из них, — отвечал бонза, слегка сдвинув брови.

Мин Си показалось, что при этом глаза бонзы угрожающе сверкнули, и он, боясь столкновения, прервал их разговор, прося позволения пойти отдохнуть, чтобы с первой зарей продолжать путешествие.

Бонзы повели путешественников в небольшую чистенькую комнатку со стенами, обитыми бамбуковой холстиной, и с мягкими циновками вместо постелей. Корсан, капитан, поляк и китаец, убедившись сначала, что в комнате не было секретных входов, и забаррикадировав дверь, улеглись на циновках и заснули глубоким сном.

II. Носорог

На другой день, после почти двадцатичасового сна, четверо искателей священного меча, сидя на крепких лошадях, которых бонзы приобрели в соседнем селении, с хорошим запасом провизии весело покидали Миао, спускаясь с утеса на расстилавшуюся перед ними равнину, которая, по-видимому, тянулась бесконечно до самых истоков Хуншуйхэ.

Американец, в восторге от того, что наконец сидит на хорошей лошади, болтал за десятерых, заставляя своих товарищей умирать со смеху. Шутник предлагал не больше не меньше как основать в этой местности американскую колонию, заставив всех ее жителей принять религию Фо — религию, которая, по его словам, начинала серьезно его привлекать.

— Послушайте меня, — говорил он. — Став бонзой, я буду вести жизнь патриархальную, жить наподобие Ноя. Я так растолстею, что буду в состоянии испугать своим видом даже гиппопотама; хуже того, я сделаюсь настоящим китом. Невзирая на всех Фо со всего земного шара, я начну с того, что буду убивать по быку в день на жаркое, наполню грот возле храма трубками и табаком и помещу бочонок виски на вершине утеса, на то место, которое теперь занимает этот гадкий идол. При этом я, конечно, возьму на себя хлопотливую обязанность ежедневного поклонения новому богу.

— Но ведь религия Фо запрещает убивать животных, — сказал поляк, хохотавший до боли в скулах.

— Плевать мне на Фо, мой мальчик. Хотел бы я видеть того смельчака, который стал бы за мной шпионить. При первой попытке такого рода я бы сбросил шпиона с утеса.

— Какой свирепый бонза! Никто бы не отважился просить у вас гостеприимства.

— О, конечно! Какую восхитительную жизнь я бы стал вести в моей бонзерии! Какие задавал бы обеды! Какие попойки! Кухня топилась бы у меня восемь раз в день и каждый вечер устраивалась бы вакханалия в обществе идолов.

Таким образом, разговаривая и посмеиваясь над выходками размечтавшегося янки, путешественники проезжали, сами того не замечая, милю за милей через леса, кустарники, луга, плантации, холмы, по возможности минуя попадавшиеся на дороге деревушки, полускрытые в лесах, росших на наиболее возвышенных местах почвы.

Вечером, пройдя уже около сорока миль, они переправились через Хуншуйхэ, которая в этом месте не шире обыкновенной речонки, и расположились лагерем на противоположном берегу, возле рощицы из небольших тутовых деревьев. Американец, привыкший к европейской шелковице, был сильно удивлен при виде низкорослой китайской шелковицы.

— Но ведь это кусты! — воскликнул он. — Почему же они так малы в сравнении с их европейскими и американскими братьями?

— Потому что китайцы нарочно выращивают их такими малорослыми, — отвечал капитан. — Китайцы и тонкинцы после многовекового наблюдения заметили, что черви, питающиеся листьями больших и старых деревьев, дают более грубый шелк, чем черви, питающиеся молодыми растениями. И теперь во время зимнего сезона здесь подрезают шелковичные деревья почти наравне с землей, чтобы иметь новые ветви и листья.

— Разве в Китае используется такая масса шелка? — спросил Казимир.

— Китай, мой милейший, может быть назван шелковой империей. Потребление и производство шелка в нем так велики, что просто ставят в тупик. Вы только подумайте, что из четырехсот миллионов жителей Китая триста миллионов разводят червей и добывают шелк, а двести миллионов носят одежды из шелковых материй.

— А где выделывается самый лучший шелк?

— В провинции Чжецзян, где он совершенно бел, тонок и мягок. Впрочем, теперь все сорта шелка, вывозимые из империи, белы, мягки и блестящи, для чего шелк дополнительно обрабатывается известью.

— А где самые большие фабрики?

— В Нанкине, Учжоу, Шанхае и Ханчжоу. В последнем городе шестьдесят тысяч фабрик в его пределах и сто тысяч в окрестностях.

— Много ли сортов шелка китайцы пускают в продажу? — спросил американец.

— Много, — отвечал капитан. — Самый главный и наиболее распространенный сорт, вывозимый в Европу, называется цатли, то есть состоящий из семи ниток. Кроме того, есть еще сорт юнъ-фа, или садовые цветы, — нити этого шелка так тонки, что часто рвутся; затем тайсам, кайнинг, чуэнь и, наконец, зеленый, дающий более привычную нитку. Китайский кокон большей частью белый, а желтый, получаемый от наших европейских червей, принадлежит к сорту чуэнь, грена 27 которых была привезена на запад византийскими монахами, спрятавшими ее внутри своих посохов.

— Вывоз должен быть громадный, так как все покупают шелк у Китая?

— Баснословный. Достаточно сказать, что из одного Шанхая в 1845 году вывезено было десяти тысяч ста двадцати семи тюков шелка по шестьдесят килограммов каждый, а в 1855 году — около пятидесяти тысяч тюков. Несмотря на вывоз и внутреннее потребление, производство так велико, что цена на шелк до сих пор не была изменена и шелковая кофта стоит дешевле хлопчатобумажной!