Заблудившийся звездолет. Семь дней чудес, стр. 7

Толя сел в него, и машина помчалась к городу.

Ничего у него не получается со сбором экипажа! Не так, видно, надо предлагать и уговаривать…

Теперь оставалась Леночка. С какой стороны подступиться к ней?

Автолет подвез Толю к дому. Он вылез, взял себя в руки и пошел к ней.

Поднялся на лифте на ее этаж, с бьющимся сердцем нажал у двери золотистую кнопку — у каждого члена семьи была своя кнопка, — и на маленьком щитке зажегся золотой огонек. Это означало: входи, Леночка дома и ждет тебя…

Толя давно не был у нее. С тех самых пор, когда они год назад всем двором ездили к старому черному Вулкану собирать камешки. Ребята босиком бродили у берега, и среди них, нагнувшись, по щиколотку в воде, — Леночка. Ветер раскидывал ее волосы, закрывал лицо, и она отводила их руками, чтоб видеть усеянный галькой берег и синее море. Толя нашел редкостный прозрачный агат с волнистым дымчатым рисунком — даже с других планет редко привозят грузовые звездолеты такие камешки! — и подбежал к девочке: «Лен, посмотри!»

— «Какой прекрасный! — вскрикнула она. — Где ты его нашел? Как же тебе везет!» — «Возьми, возьми, если нравится…» Леночка благодарно посмотрела на него, взяла агат мокрыми от морских брызг пальцами, покатала по ладошке, любуясь им, и пошла дальше, тоненькая, легкая, с рвущимися на ветру волосами.

Огонек на щитке все приглашал его войти, а Толя стоял, стоял и, наконец, глотнув воздуха, шагнул через порог.

— А, Толя! Как я рада, что ты пришел! — Леночка забегала, запрыгала по комнате. — У меня счастье, большущее счастье! Элька, моя подружка по балетной группе, сказала мне по секрету, что наш балетмейстер, кажется, остановился на мне, и я буду танцевать главную роль в спектакле!

— П-ппоздравляю… — Толя проглотил слюну. — Я х-хотел спросить у тебя…

— Пожалуйста! Спрашивай! Хоть тысячу вопросов! Как все прекрасно сложилось! Мне так нравится там! И огромная сцена, и яркие декорации, и музыка… И там так хорошо, так легко танцуется!

Толя моргнул ресницами и уставился в ее левое ухо.

— Хочешь, покажу тебе на моих балеринах весь спектакль?

Леночка кинулась к желтой коробке, стоявшей на полке: в ней был набор маленьких танцовщиц с электронно-кибернетическим устройством, и они выполняли множество сложных программ. Толя знал, что у Леночки было много разных наборов и она могла часами наблюдать работу крошечных, почти живых фигурок.

— Лен, не надо… — пробормотал Толя. — А ты…

— Что я? — Леночка спрятала коробку. — Ну что ты хочешь спросить? Спрашивай! Смелей! Как все удачно получилось! Ну, хочешь, я сама сейчас станцую тебе самое начало?

— Не надо… Спасибо… Прости… Мне пора… Мне давно пора…

Толя выбежал из комнаты.

Колесникова он разыскал во дворе: тот возился в двигателе своей машины, стоявшей у гаража, и лоб его был деловито хмур.

— Как дела? — спросил он.

— Никак.

— Плохо, значит, говорил с ними. А я уж думал, ты… Мямлил, видно.

— Да нет, не мямлил.

— Слушай, Звездин, — сказал Колесников, — и это ты хочешь далеко улететь? Туда летают люди с железными нервами. Придется мне за это дело взяться.

— А что ты им скажешь? — спросил Толя.

— Сам не знаю еще… Сегодня, говоришь, его отец заканчивает картину?

— Да.

— Я пошел, всего! — Колесников отвернулся от Толи и, словно у них и не было тайного сговора о космическом полете и они даже не были приятелями, ушел в гараж.

Глава 6. ТРЕТИЙ ЧЛЕН ЭКИПАЖА

Между тем красного автолета с нетерпением ждала вся Алькина семья. Из окон его квартиры чуть не каждую минуту высовывались головы его братьев и сестер: вот-вот должен был приехать их отец вместе с Алькой.

Через несколько минут дети художника шумной гурьбой высыпали из подъезда в ярких платьях и костюмчиках, с блестящими пуговками и лентами в волосах и стали бегать и прыгать во дворе, время от времени посматривая на ворота. Однако не только они поджидали художника. Видно, многие в доме узнали о скором приезде Андрея Михайловича и хотели увидеть его последнюю работу; и дети, и бабушки, и дедушки — все, кто был не на работе, кучками толпились во дворе, горячо обсуждая какие-то свои проблемы.

Между группками ребят и взрослых одиноко расхаживал Колесников.

Неожиданно смех и крики замерли: во двор стремительно влетел красный автолет.

Когда Толя выскочил из подъезда, автолет обступили со всех сторон жильцы дома, и Андрей Михайлович с Алькой вылезли из него. Художник, увидев столько народу, покачал головой и сказал Альке:

— Столпотворение! Надо б и другие картины показать, а не только последнюю.

— Покажите, покажите! — раздались голоса.

— Хоть на минутку!

— На сколько угодно! — Художник с радостным удивлением оглядел жильцов.

— Аля, мчись домой, тащи… ну конечно, не самые худшие…

Алька побежал домой и через несколько минут принес большую стопку картин — тонких листов прочного легкого металла, на которых художник, как и его знаменитый учитель Астров, писал вечными, несмываемыми и не выгорающими на солнце красками. Андрей Михайлович еще раз оглядел жильцов, улыбнулся. И мягкие черные глаза его, и острая неуступчивая бородка, и даже крупный загорелый лоб в тонких морщинках — все улыбалось в нем.

Андрей Михайлович сказал:

— Пожалуйста, только, умоляю вас: с последней картиной будьте осторожней — не просохла… Алик, расставь листы на скамейках и у деревьев… Спасибо, конечно, за такую встречу, но ничего особенного, уверяю вас… — И, смущенный таким неожиданным интересом соседей к своей работе, художник быстро скрылся в подъезде.

«Какой молодец,… — подумал Толя, — такой и Альку пустил бы, если бы тот хорошенько попросил, не только в глубину моря, но и в любую точку Вселенной… Однако надо помочь Альке…» Толя взял из его рук несколько листов, скрепленных специальными узкими полосками, и пошел через толпу к скамейкам; Алька же нырнул в машину и — с сияющим лицом, осторожно держа ладонями за края, — понес к деревьям большой лист, сверкающий еще не высохшими, густо наложенными красками. Толя расставил картины на скамейках, и Алька прислонил лист к стволу платана.

Люди отхлынули от картин, чтоб получше рассмотреть их на некотором расстоянии, и почти тотчас послышались возгласы удивления. И чем дольше смотрели люди на картины, тем громче ахали, тем глубже и сосредоточенней молчали. А кое-какие старушки, которым давно перевалило за сто, вытирали глаза краешками платков. Был тут и Жора, он тоже смотрел на картины, и на толстых, добродушных губах его блуждала улыбка, и относилась она, видно, к публике, с таким вниманием разглядывавшей картины… Неужели ему не нравятся?

Отойдя от Жоры, Толя встал около Альки и стал смотреть на картины.

Он смотрел и не мог оторваться от них, словно они втягивали его, как омут, вбирали в себя, и ничего нельзя, было поделать, чтоб не поддаться им, не погрузиться в них, не смотреть на них…

Особенно поражала последняя, большая сегодня законченная. Сквозь мерцающую зелень воды проступал завалившийся набок огромный эсминец, в слизи и водорослях, свисавших с орудий, которые торчали из проклепанных башен, — из этих орудий когда-то выпускали особые штуки из стали, называемые снарядами, начиненные взрывчатым веществом. Сейчас по этой броне в колеблющемся сумраке ползали, подгибая лучи, морские звезды, крабы, и грустно смотрела подводная мгла, а из узких щелей в надстройках вверх уходили длинные полосы света… Нет, это были не полосы — вглядись получше! — это были искаженные болью и страданием человеческие лица, лица погибших моряков, и столько в них было благородства и мужества, тоски по непрожитой жизни, жалости к матерям и братьям… Лица погибших моряков чудились и в низких, приплюснутых надстройках, и в дулах орудий, и в странно изогнутых морских звездах и водорослях, и даже в самой мгле тяжелой воды, пронзенной тусклыми бликами; и она, эта вода, вся так и колыхалась, так и светилась, так и кричала этими лицами, этой тяжелой зеленью глубин, этой массивной древней броней, этим острым носом корабля, из отверстия которого торчал трехлапый, похожий на спрута якорь, этой вечной беззвучной тишиной…