Зачем их звать обратно с небес?, стр. 9

«Всего доброго, пастор, — сказал человек. — Всего доброго и спасибо за заботу». Испуганный, неуверенный человек приходил в поисках утешения и ушел несолоно хлебавши.

Ко мне обратились за помощью, вздохнул Никлос Найт, впервые за столько лет ко мне обратился за помощью человек, а я обманул его ожидания, ибо не было у меня надежды, которую я мог бы передать другому.

Это же так просто, понурился Найт. Так просто наделять людей уверенностью. Кому-то, но не ему. Ему и самому ее не хватает.

Сгорбившись, он сидел за столом, свет маленькой лампочки отражался в полированной столешнице. Казалось, прошло уже немало времени. Одна мысль не давала ему покоя: он обманул ожидания человека — единственного, кому потребовалось его участие. Он обманул его, потому что сам был пуст, как весь этот мир. Он проповедовал веру, которой не имел. Он лицемерил, рассуждая о бессмертии духа, а сам не мог отречься от бессмертия тела, обещанного Нетленным Центром.

Церковь — не только храм, церковь олицетворяла собой нечто большее, объединяющее всех людей. Ее отцы могли в чем-то ошибаться, по с незапамятных времен — с колдунов в джунглях, с человеческих жертвоприношений в священных рощах — церковь оставалась неподвластной человеческому разумению. Она символизировала тайну жизни, духовный экстаз и ослепительный свет разума.

Но те времена прошли, сказал себе Найт. Церковь не может быть выше своих слуг. Сегодня уже никто не посвящает себя ей полностью, нет теперь готовых на муки, сильных в вере. Осталась лишь угасающая привычка.

Когда бы человек мог молиться, думал Найт, не словами (слова — лишь ритуал), а сердцем!

Он тяжело вздохнул, нащупал в кармане сутаны четки, достал их и положил перед собой на стол. Деревянные бусины были отполированы прикосновениями многих рук, тускло блестело металлическое распятие.

Люди еще молятся с четками — он знал, — но все реже и реже. Даже единственная, сохранившая еще остатки былого влияния Римская Церковь близка к полному упадку, большинство людей если и посещает богослужения, то — в Новой Церкви, выхолощенном подобии того, что было когда-то храмом.

Раньше была вера, вздохнул Найт. Слепая, неосознанная вера.

Четки достались ему от предков, прошли сквозь поколения, и он припомнил связанную с ними историю — какая-то его пробабка жившая в маленькой европейской деревеньке, как-то отправилась в церковь. Внезапно хлынул ливень. Укрывшись от дождя в первом попавшемся доме, она кинула четки на двор, повелев дождю перестать. И дождь прекратился, и выглянуло солнце. До самой смерти она была убеждена, что именно четки прекратили ливень. И все остальные — после ее смерти — пересказывали эту историю, искренне веря в ее истинность.

Конечно, опять вздохнул Найт, это только красивая выдумка, но все же… Ему бы хоть часть такой веры, и он помог бы приходившему, единственному из тысяч, кому потребовалась вера.

Почему же он один ощутил необходимость в истинной вере? Какой психический механизм, какое чувство побудило его?

Он попытался вспомнить лицо этого человека: чуть расширенные от страха глаза, копна буйных волос, выступающие скулы. Лицо вроде бы знакомое, или настолько обычное, что кажется знакомым?

Да нет же! Вот оно — глядит на него с первой полосы сегодняшней газеты.

У человека, простонал Найт, чьи надежды он обманул, на всем свете не осталось ничего, кроме веры!

Этот человек, ушедший от него без ничего, потерявший последнюю надежду — а он, несомненно, утратил ее — был не кто иной, как Фрэнклин Чэпмэн.

Резким движением Фрост распахнул дверь, ожидая увидеть там кого угодно.

На пороге стояла женщина, на вид спокойная и уравновешенная, ее волосы тускло блестели в слабом свете лампочки.

— Мистер Фрост? — осведомилась она.

От удивления или, скорее, от облегчения Фрост затряс головой.

— Да, — сказал он. — Войдите.

Женщина переступила порог.

— Надеюсь, — произнесла она, — я не отниму у вас много времени. Меня зовут Энн Харрисон, я адвокат.

— Энн Харрисон, — повторил Фрост. — Рад познакомиться. Это вы…

— Да, это я, — кивнула она. — Я защищала Фрэнклина Чэпмэна.

— Я видел фотографии в газете. Мог бы сразу узнать.

— Мистер Фрост, — взглянула на него женщина. — Буду с вами откровенна. Мне следовало вам позвонить, но я не была уверена, захотите ли вы со мной встретиться. Поэтому решила прийти. Надеюсь, вы меня не выставите.

— Что вы, — опешил Фрост. — Почему? Садитесь, пожалуйста.

Она села в кресло, где только что сидел Фрост.

Красивая, разглядывал ее хозяин, но в ее красоте кроется сила. Благородная твердость.

— Мне нужна ваша помощь, — начала Энн.

Фрост подошел к другому креслу, сел, но не торопился с ответом.

— Я не вполне понимаю, о чем речь, — ответил он наконец.

— Мне сказали, что вы человек, с которым можно разговаривать.

— Кто сказал?

— Не важно, — она покачала головой. — Говорят. Вы меня выслушаете?

— Естественно. Как иначе я смогу помочь?

— Да, конечно, — вздохнула она. — Это касается Чэпмэна.

— Вы сделали для него все, что могли, — заметил Фрост. — Ничто не говорило в его пользу.

— В том-то и дело, — кивнула она. — Может быть, кто-то смог бы сделать и больше, но не я. Несправедливо все это.

— Но законно, — пожал плечами Фрост.

— Да, конечно. И я живу законом, точнее — обязана жить. Но юрист должен различать закон и справедливость, это не всегда одно и то же. Лишать человека права на вторую жизнь нельзя. Да, по независящим от него обстоятельствам, Чэпмэн опоздал и умершая потеряла свой шанс. Но почему он тоже должен быть лишен этого шанса? Это закон джунглей: око за око, зуб за зуб. Но мы же разумны, мы цивилизованы. Разве не существует милосердия? Разве нет сострадания? Неужели мы вернулись к первобытным нравам?

— Мы живем в промежутке, — потер лоб Фрост. — Мы на полпути между старым образом жизни и ее новыми условиями. Старые правила не применимы, а применять новые — рано. Поэтому потребовалось создать законы переходного периода, и среди них главенствующий новые поколения обязаны заботиться о поколениях ушедших так, чтобы под угрозой не оказался план оживления. Если эта гарантия будет нарушена хотя бы однажды, мы подорвем доверие к себе. Поэтому необходим кодекс, предусматривающий самое строгое наказание нарушителям.

— Было бы лучше, — произнесла Харрисон, — если бы Чэпмэна допросили под наркозом. Я предлагала, даже настаивала, но он отказался. Есть люди, которые не могут выставлять свою жизнь на публичное разбирательство даже себе во вред. В некоторых случаях такая проверка обязательна — при измене, например. А в этом — нет. Лучше бы его проверили…

— Я пока не понимаю главного, — прервал ее Фрост. — Чем я могу помочь вам?

— Если бы я вас убедила, — сказала она, — что помилование возможно, вы могли бы посодействовать мне через Центр. Если бы Нетленный Центр обратился в суд…

— Погодите, — перебил Фрост, — я не собираюсь делать ничего подобного. Я занимаюсь связями с общественностью, а никак не с судом.

— Мистер Фрост, — вздохнула она. — Буду с вами совершенно откровенна. Я поняла, что вы — единственный человек в Центре, который уделит мне время и выслушает. Я пришла и не собираюсь лукавить. Я борюсь за своего клиента и сделаю все, чтобы помочь ему.

— Он знает, что вы здесь?

— Нет, он не одобрил бы, если бы узнал, — покачала она головой. — Он странноват, мистер Фрост. Он горд, упрям и ничего бы не стал просить. Но я — попрошу, если понадобится.

— Стали бы вы стараться ради любого другого клиента? — хмыкнул Фрост. — Вряд ли. В чем тут дело?

— Не в том, о чем вы думаете, — выпрямилась она. — Хотя я не в обиде, если вы действительно так подумали. Ему присуще крайне редкое сейчас чувство собственного достоинства, готовность встретить беду и не просить пощады. И это разрывает мне сердце, мистер Фрост. Он попал в капкан — в сети закона, который сочинили лет сто назад в приступе энтузиазма, решив, что ничто не должно омрачить золотой век. Может быть, и неплохой закон, да только устарел. Он служил для устрашения и предназначение свое выполнил. Я проверила — за все это время к смерти приговорено менее двадцати человек. Значит, свою миссию закон выполнил. Он способствовал устройству того общества, создать которое мы хотели или думали, что хотим. Теперь нет никакого смысла в том чтобы применять наказание в полной мере. Но есть еще причина, почему меня это задело. Я присутствовала, когда его лишали передатчика. Вы когда-нибудь видели…