Голубые луга, стр. 37

— Как саранча, — согласился Леха. — Да они сами все равно побоятся. Старших братьев позовут. Карпу надо сказать, он им мозги прочистит.

— А сами, что же мы, не одолеем?

— Сами: ты да я. Вовку надо позвать, сына Кузьмы. Он хоть из второго, зато дерется, как бешеный, никаких ударов не чует. Лупи его, не лупи, он до тебя все равно доберется и морду расцарапает.

Федя поглядел на Леху, на красные его щеки, на вытаращенные, ясные глаза человека отважного и долго не думающего.

— Я знаешь, за кого дерусь? Я — за Чапаева, за Котовского, за Зою, а они — за твоего Ваську.

Федя сжался, ожидая удара, готовый, как сын Кузьмы, сносить удары, но долезть до вражьей физиономии.

— Чего им Васька дался? — сказал Леха. — Васька бандюга. По нем тюрьма плачет, а то и того хуже — семь граммов в сердце.

— Какие семь граммов? — удивился Федя.

— Не знаешь, что ли?

— Нет.

— Пуля весит семь граммов.

— Так, значит, ты за Чапаева?! — вскричал Федя.

— За Чапаева, конечно! — сказал Леха. — И за нашенских, за тех, кто в Сторожке живет.

Своих денег у Феди теперь нет. И в доме денег тоже не было. У Феликса были три пятерки, но про эти деньги мама знала и надеялась на них. Недавно обнаружили — Федин капитал был да сплыл. Бабка Вера запустила в Федю веником, как раз подметала, но мама в обиду его не дала.

— На хорошее дело ушли деньги.

Сказать, что в доме денег нет, Феде было стыдно, но он все-таки намекнул Лехе:

— За кино-то, небось, дорого берут?

— По рябчику — с малых, по трояку с больших… Да нам деньги ни к чему. Прыгать будем.

— Откуда?

— В потолке люк есть. Залезем на чердак, кино начнется — откроем люк и посыпемся.

По дороге в кино договорились.

Федя подойдет к клубу один. Если на него налетят, из засады выскочат на помощь Леха и Вовка.

Федя, насвистывая, заложив руки в карманы, идет как ни в чем не бывало. И пожалуйста! Загораживая дорогу в клуб — Шурка с мальчишками.

Во рту у Феди пересыхает, но он идет, не замедляя шага. Уже смеркается. Лица ребят видно смутно.

— Пришел?! — кричит Шурка. — На себя обижайся.

Федя медленно вытягивает из узкого кармана шубы правую руку без варежки. Два пальца, указательный и средний, прижаты друг к другу.

— Попиш-шу! — хрипит он сорвавшимся от страха голосом.

— У него «писка»! — Шурка пятится, а его ребята стоят в замешательстве и не дают отступить.

Федя, выставив правую руку, левая в локте согнута, голова прижата к плечам — чистый урка, медленно идет на деревенских. И вдруг он бросается на них, а они бегут врассыпную, голося, как дурные.

Федя ошеломлен победой. К нему подбегают Леха и Вовка.

— Ну ты даешь! Один на всех не забоялся!

Втроем — Леха, Вовка и Федя — они лезут по пожарной лестнице на крышу клуба. Внизу собираются недавние враги.

— Ребя, мы не хотели. Это — Шурка.

— Валяйте, лезьте сюда, — машет рукой Федя. — Не буду бить.

И ныряет в слуховое окно.

Сквозь щель в люке видно, как при свете керосиновой лампы киномеханик продает в дверях билеты, как рассаживаются на лавках люди…

Но вот затарахтел движок, лампу погасили, вспыхнул узкий свет кинопроектора. Ребята из Красенького уважительно дышат Феде в затылок. Теперь все здесь слушают его команду.

— Пора, — говорит Федя. — Леха, открывай. Я первый, остальные за мной.

Люк распахивается, Федя спускает ноги и прыгает. На него падает один, другой, третий, все тотчас расползаются по углам.

— Тише вы! Не слыхать!

— А ничего и не услышите! — сообщает Шуркин брат, киномеханик. — Забыли звук привезти.

Кино получилось немое. Какие-то военные в старой довоенной форме, с петлицами, но войны никакой нет, Какие-то тетки бегают.

— Чепуха! — говорит Федя. Он пробирается к выходу, и за ним идут все ребята. И Шурка тут.

— Мир? — спрашивает он с надеждой.

— Мир, — соглашается Федя.

— Ну, ты — во! — показывает Шурка Феде большой палец. — Жуть смелый…

Федя понимает, что славу нужно подкрепить новыми деяниями. Он вдруг срывается в галоп.

— За мной! На скотный двор! — кричит он на бегу. — Упрем санки и с горы кататься.

— Гей! Гей! — орут ребята и мчатся за лихим атаманом.

На скотном колхозном дворе даже сторожа нет. Ребята выбирают сани полегче, одни берутся за оглобли, другие падают в кошелку. Сани тащат на гору, к реке Баньке. Здесь поднимают, связывают оглобли, сани — вразгон, прыгают в них на ходу — куча мала. Сани мчатся вниз и долго потом едут с косогора, пока не зарываются в сугроб на занесенной снегом реке.

— Как на ковре-самолете! — говорит Федя.

Расставаться с ребятами не хочется, но до Сторожки далеко. Леха, Вовка и Федя уходят.

Пылает, покачивается от небесного ветра Венера.

— Это — Венера! — показывает Федя друзьям. — А эта, белая, — Дейнеб.

Ребята стоят, задрав головы, словно видят звезды первый раз в жизни.

Федя проснулся последним. Воскресенье. День сладкого сна. Феликса не было, успел выскочить. Федя сунул босые ноги в валенки, поколотил по воздуху кулаками, надел рубашку и пошел за печь к рукомойнику.

Руки вымыл, мокрыми руками провел по щекам, намочил указательные пальцы и потрогал глаза.

Оглянулся — мама стоит, Феликса к себе прижимает.

Федя заалел, набрал пригоршню воды, плеснул на лицо, растер.

— Федя, — сказала мама. — Федя! Ночью в хлеву Жданку зарезали.

Будто дверь открыли и холод по комнате закружил.

— Папа милицию пошел звать, — сказал Феликс. — Проспали Жданку.

— Проспали, — повторила мама.

Тут только Федя увидал бабку Веру. Она стояла у двери, приоткрывала и выглядывала в щелочку.

— Кинулись бы спасать, самих бы прибили, — сказала бабка Вера.

— Ты, наверное, слышала, как лезли, — вытирала и вытирала льющиеся слезы мама. — Ты же так чутко спишь.

— Нашли виноватую! — бабка Вера крепко притворила дверь, пошла в свою комнату к иконе. — Перед Владычицей говорю: вот тебе истинный крест, Евгения, ничего не слыхала.

— Чего уж там! — сказала мама, опускаясь на табуретку. — Одевайся, Федя. Теперь не вернешь.

— А Красавка?

— Красавку не тронули… Через крышу влезли, соломенная. Разобрали, зарезали и унесли…

Федя кинулся одеваться.

— Не выходи, Федя, — сказала мама. — Собаку приведут, надо, чтоб следов было меньше.

Милиционер пришел к вечеру и без собаки.

— Собака на весь район одна. На другом деле: кассира вчера в Дубосеках убили.

Милиционер написал какие-то бумаги, дал подписать отцу и, уходя, сказал неопределенно:

— Найдем — сообщим.

— Ничего они не найдут, — уверенно сказала бабка Вера. — А искать надо за стенкой, в котле у вальщика.

На ночь бабка Вера заперлась по-своему: обмотала рогач полотенцем, полотенце привязала к дверной ручке, перекрутила рогач несколько раз, чтоб полотенце натянулось.

— С крючка дверь можно сорвать, а вот такой запор отворить — шалишь!

Наутро Федя заболел. Пролежал он в жару целую неделю.

Глава шестнадцатая

Однажды вечером мама и бабка Вера забегали, разжигали торопливо печь, носили воду, двигали большим чугуном. Феликс пришел к Феде.

— Я к тебе, мама лампу в хлев унесла.

«Корова телится», — догадался Федя.

Громыхая, бабка перелила воду из чугуна в ведро и тоже ушла. Ребята остались дома одни.

— А вдруг!.. — зашептал Феликс, вглядываясь в сумерки за окном.

— Ничего не вдруг, — сказал Федя. — Если тебе страшно в темноте, давай песни петь.

— Давай! — обрадовался Феликс. — Какую?

— «Сквозь ночной туман мрачен океан, мичман Джон угрюм и озабочен», — запел Федя самое развеселое, что только знал, — «получил приказ прибыть через час, мичман Джон не может быть не точен».