Фанфан и Дюбарри, стр. 16

Что, собственно, произошло?

А вот что: за два дня до этого из-за трех случаев оспы, обнаруженных у августинок, приют по повелению префекта полиции был закрыт. Сделано это было ночью и втихую, чтоб не нервировать обывателей. Августинки и их подопечные нашли приют на рю де ла Барр, в монастыре кармелиток. А ночью группа санитаров там провела дезинфекцию, обильно все залив уксусом, — вот этот запах и почувствовал Фанфан при входе.

Картуш после экзекуции молча вернулся в сопровождении своей банды на свою штаб-квартиру в кафе "Л'Эпи Нуар" у площади Бастилии. Истерический смех Пастенака привлек его внимание.

— Скажи мне, Пастенак, — приветливо спросил Картуш, вернувшись в кафе, — ты знал, что вместо святых сестер там окажутся драгуны?

— Я слышал, как об этом говорил один сержант-квартирьер в кабаре "Де ла Селетт". Им нужно было на одну ночь разместить драгун, что проходили через Париж, направляясь на север, вот и решили поместить их туда, пока сестры-монахини не вернулись, — ответил этот осел, горевший желанием ошеломить слушателей и упивавшийся сознанием, что месть его свершилась.

— Но я вел речь о ночи в постели с девицами, а не с драгунами! сказал Картуш, все также любезно, и поскольку человек он был немногословный, слова свои закончил тем, что огромным кулаком заехал Пастенаку в челюсть, лишив того ещё трех зубов, потом, схватив его за штаны, вышвырнул из кафе "Л'Эпи Нуар" и тем самым — из своей банды. Пастенак, хныча, исчез в парижских закоулках, и неизвестно, доведется ли нам с ним ещё встретиться.

Фанфан узнал о выказанной Картушем симпатии из письма, который гордый главарь продиктовал платному писцу. К письму были приложены тридцать ливров. Эта симпатия и деньги Фанфана несколько утешили, но травма нанесенная его ягодицам, сказалась и на его душе, лишив былой уверенности в себе, так что из дому он не выходил два месяца — все ждал, пока забудет и он сам, и почтенная публика.

Не выходил из дому? Значит, у него был дом? Да, прежде мы об этом не упоминали, занявшись исключительно его светской жизнью. И прежде чем, как мы обещали, переходить к описанию того, как пережитое поражение в результате исключительного стечения обстоятельств превратилось в истинный триумф, от которого Пастенак навсегда позеленел от ярости, пожалуй, стоит просветить читателей насчет семейной жизни Фанфана…

2

Лет за десять до событий, о которых мы только что рассказали, одним майским вечером женщина лет двадцати восьми шила у окна в маленькой, но уютно обставленной квартирке, которую снимала на третьем этаже дома номер 20 по рю Гренета, и время от времени отрывалась от монотонной работы, поглядывая вниз на улицу, где громыхали кареты, отъезжавшие от соседних транспортных контор на рю Сен-Дени и направлявшиеся в Нормандию или на север Франции. Женщина была довольно привлекательна, невысока, но хорошо сложена. Жила она — по правде говоря, очень скромно — тем, что брала шитье на дом. Звали её Фелицией Донадье. И главное: уже четыре года она была вдовой Виктора Донадье, гренадера, павшего на войне в Канаде.

Фелиция как раз собиралась поужинать — как обычно одна и одним супом, — когда в дверь кто-то постучал. Открыв и увидев гостя, она замерла на месте от удивления. Человека этого она не видела больше десяти лет, с тех пор, как на поле люцерны возле захудалой фермы её родителей в Вексене он лишил её девственности.

— Ты! — вытаращила она глаза. — Бог мой! А это что?

Гостем был брат Анже, а "этим" — трехмесячный Франсуа в одеяльце.

— Ну да, как видишь, это я! — ответил брат Анже с галантным поклоном. — Можно войти?

— Разумеется! Разделишь со мной эту скромную трапезу?

— С удовольствием, а я принес вино, — и он извлек из-под одеяла младенца бутылку бургундского. Поставив бутылку на стол и уложив младенца на постель, расцеловал Фелицию в обе щеки и заявил, что та совсем не изменилась.

— Ты тоже! Но какой сюрприз! Я глазам своим не верю! Сколько лет! Но как же ты меня нашел?

— Ты не поверишь, — начал он рассказ, усевшись так, чтоб вытянуть свои длинные ноги. — Несколько лет назад, уже не помню от кого, я вдруг узнал, что ты была замужем за гренадером третьего полка и овдовела. А это полк графа де Бальзака, который платит пенсии вдовам своих солдат. От одного из своих друзей, армейского поставщика, я получил список всех этих пенсий и так нашел тебя, любезная Фелиция!

Брат Анже налил вино в два стакана, которые прихватил из буфета, ведя себя как дома (но мы же знаем, брат Анже повсюду чувствовал себя как дома) и взглянул на нее:

— Надеюсь, ты ещё вдова?

— Ну да!

— И у тебя нет любовника, который может меня прихватить и спросить что я тут делаю?

— О нет! — с известной меланхолией ответила она. — В моем возрасте женщина уже перестает нравиться!

— Мне ты нравишься по-прежнему! — лихо заявил он. — И я уверен, найдешь себе хорошего супруга!

— Дай Бог! Но ты скажи, — вновь удивленно спросила она, — чему же я обязана такой радости, что ты так неожиданно меня навестил?

— Вот ему, — он показал на младенца, только что проснувшегося на постели.

— Какой хорошенький! — Фелиция подошла ближе. — А глаза! Как драгоценные камни! Смотри, как уставился! Но я не понимаю…

— Я объясню, — перебил брат Анже, принявшись вместе с ней за еду и одновременно продолжая рассказывать. — Этого малыша зовут Франсуа Ланже. Ему три месяца. Это бастард одной высокопоставленной особы. А я здесь для того, чтобы спросить тебя: ты хочешь взять его на воспитание, найти ему поблизости кормилицу, короче, заботиться о нем так долго, как это понадобится? И ты не пожалеешь! Каждый месяц будешь получать вознаграждение в размере своей пенсии, а позже, может быть, ещё больше!

— Какая-то таинственная история! — заметила Фелиция, ошеломленная таким предложением. Опять взглянув на малыша, помолчала.

— Правда он славный? — спросил брат Анже.

— Очень.

— И такой рослый! Смотри, а штучка у него такая, словно уже месяцев восемь!

Брат Анже хотел добавить: в меня пошел! — но то, что это его внучек, должно было оставаться тайной, поэтому с сожалением промолчал.

— Я тоже была беременна! — грустно сообщила Фелиция. — Но ничего не вышло. И акушерки говорят, что детей у меня уже никогда не будет.

— Ну видишь! Значит я постучал в нужную дверь!

— Дай мне хоть немного подумать! Ведь это такое важное решение!

— На это у нас есть целый вечер, милая моя! — спокойно ответил он, опять наливая бургундского.

Вот так Франсуа, которого скоро начали называть Фанфаном (так произносил он сам, когда начал говорить) появился в предместье Сен-Дени, и оно долго было фоном его геройских похождений, прежде чем иные места нашей планеты стали сценой, на которой расцвели его таланты.

По удивительному стечению обстоятельств, которую ни одному романисту не выдумать, и тайна которых известна только истории, в тот же вечер, когда Фанфана принесли к Фелиции, старая графиня Амброджиано давала в честь внучат большой детский праздник в своем дворце на рю Гренета в нескольких шагах от дома Фелиции. И именно в тот час, когда Фанфан служил предметом вышеописанного разговора, его сводный брат, другой сын герцога Орлеанского неподалеку танцевал гавот. Но что бы сделали один и другой, узнай они об этом? Этому вопросу суждено остаться без ответа.

Опустим несколько лет, прожитых Фанфаном на рю Гренета. Истории о поносах и появлении первых зубок нам не интересны. Кстати, Фанфан никогда не болел. Умение орать во все горло и присосаться как следует к груди доброй кормилицы — вот главные особенности его тогдашней жизни. Брат Анже приходил каждый месяц выплатить обещанные деньги и проследить, каковы успехи его подопечного. Время от времени заходил с новостями к матери Фанфана — Жанне.