Роковая кукла, стр. 33

— Интересно, как ты думаешь, что можно ожидать от банды варваров, помешанных на игре в поло, когда им попадает в руки такая штука?

— Ты имеешь в виду, что он служил им мячом для игры? — продолжала недоумевать Сара.

Я утвердительно кивнул.

— Теперь им придется вернуться к мячам, выдолбленным из камня. Представляю, как их это огорчило.

Свистун спустился к нам со склона, откуда мы недавно наблюдали за кентаврами.

— Сработал превосходно, Майк, — протрубил он. — Покончить с ним всего лишь одним ударом, имея оружие, которым раньше никогда не пользовался…

— Уж кто превосходно сработал, так это мисс Фостер, — сказал я. — Это она подстрелила птичку для меня.

— Неважно, чья заслуга, — заметил Свистун. — Главное дело сделано, а играющие лошадки эвакуируются.

— Ты хочешь сказать, что они уходят?

— Строятся для марша.

Я взобрался на вершину холма и увидел, что кентавры действительно образовали неровную колонну и направились на запад.

Их уход принес мне величайшее облегчение. Несмотря на все их благородство (а оно было доказано хотя бы тем, что они вернули мозговой блок), я все же чувствовал себя крайне неуютно, когда они находились поблизости.

Обернувшись, я заметил, что Тэкк и Сара откопали тело Роско из-под фляг с водой и теперь открывали его череп, чтобы поместить в него мозг.

— Как ты думаешь, он не поврежден, — спросила Сара, — после того, как его столь нещадно лупили? Только посмотри на эти вмятины!

Я отрицательно покачал головой. Если бы я имел понятие.

— Ведь он наверняка не так уж много знал, — с надеждой в голосе утешала себя Сара. — Нам не так уж много нужно от него. Ему достаточно ответить всего лишь на несколько простых вопросов.

Тэкк протянул руку за мозгом, и Сара передала блок ему.

— Ты хоть знаешь, что с ним делать? — спросил я.

— Думаю, что знаю, — ответил он. — Здесь есть пазы. Мозг нужно вдвинуть в череп как раз по ним.

Он вставил блок и задвинул его ладонью вглубь черепа.

Затем захлопнул черепную крышку.

Роско зашевелился. Он был прислонен нами к земляной насыпи, а теперь он выпрямился, оторвавшись от опоры и стараясь встать на ноги. Он вертел головой из стороны в сторону, поочередно рассматривая каждого из нас. Его руки двигались очень осторожно, словно он проверял их.

Наконец он медленно заговорил, постепенно повышая голос:

— Иногда, — промолвил он, — никогда, всегда, навсегда, завсегда.

Он замолчал и оглядел нас, как будто стараясь убедиться, понимаем ли мы его. Когда ему стало очевидно, что до нас ничего не дошло, он снова продекламировал, на этот раз торжественно и размеренно, полагая, что теперь ему удастся избежать неправильного понимания:

— Шапка, тряпка, лапка, топка, лепка, репка, кошка, кепка.

— Абсолютный пень, — вскричал я.

— День, — откликнулся Роско.

— Он рифмует, — догадалась Сара. — Все, на что он остался способен, — это выступать в качестве словаря рифм. Ты предполагаешь, что он все забыл? Неужели он ничего больше не знает?

Я улыбнулся ей.

— Почему бы тебе не узнать у него самого?

— Роско, — спросила она, — ты помнишь хоть что-нибудь?

— Позабудь, — отозвался он, — не вернуть, завернуть, как-нибудь, долгий путь.

— О, нет же, нет, — воскликнула Сара. — Ты помнишь своего хозяина?

— Каина, — без всякого намека на издевку, просто и естественно ответил Роско.

— Роско, — решительно произнес я, — мы ищем Лоуренса Арлена Найта. Тебе ясно?..

— Грязно, — сказал Роско, — гласно, опасно…

— Да будь ты неладен, трепач проклятый! — завопил я. — Мы его ищем. Укажи хотя бы направление, где его искать, куда нам надо смотреть.

— Реветь, — проговорил Роско, — медведь, корпеть.

Но, несмотря на то, что он болтал рифмованную белиберду, он повернулся и, вытянув руку, указал пальцем вниз. Его рука с вытянутым пальцем застыла, как дорожный указательный знак, дающий четкое направление на север, дальше по тропе.

Итак, мы отправились по тропе на север. Пустыня и каменистые холмы остались позади, и теперь мы изо дня в день упорно поднимались на высокое плато, открывающее путь к неуклонно уходящим вверх горам. Они упирались в небо огромными, величественными кряжами, которые по-прежнему тонули в голубоватой дымке.

Теперь нам попадались источники воды: холодные быстрые потоки мелодично звенели, устремляясь вниз по выстланным галькой руслам. Мы спрятали наши фляги в одной из каменных хижин, все еще встречавшихся на высотах вдоль тропы.

После того, как мы пересекли изрезанную каменистыми холмами равнину, никто из нас уже не нес поклажи: все тюки теперь были надежно закреплены на сильной спине Роско. Чувствуя с непривычки неудобство оттого, что теперь приходится идти налегке, я шел со щитом, пристегнутым к плечам за спиной, и мечом, висящим на поясе. Конечно, это было оружие, не достойное взрослого человека, но все же щит и меч придавали мне некое воинственное чувство собственной значимости, наверное, свойственное нашим жившим тысячелетия назад древним предкам, испытывавшим гордость лишь от одного обладания боевыми доспехами.

Теперь наше путешествие, казалось, начинало приобретать смысл. Хотя иногда я все же сомневался, действительно ли Роско знал, куда нам идти, когда твердо указал на север (и продолжал указывать всякий раз, когда мы его об этом спрашивали). Его невозмутимая уверенность вселяла в нас, по меньшей мере, убеждение в том, что мы уже не слепо блуждаем во мраке, а видим выход из лабиринта.

Растительность вокруг нас стала более разнообразной. Вдоль тропы появились трава и цветы, оригинальные кустарники, а временами встречались рощи красивых деревьев, приютившиеся на берегах водоемов. И, разумеется, в отдалении все так же уходили ввысь подпирающие небо колонны деревьев-гигантов. Воздух становился прохладным, и, если раньше ветра практически не было, то теперь он дул почти постоянно, налетая колючими, пронизывающими порывами. В траве обитали похожие на грызунов зверюшки, которые, сидя вдоль тропы, провожали нас свистом, временами попадались небольшие стада травоядных. Сара подстрелила одного из этих животных, и после того, как мы его разделали, все по очереди тянули жребий, кому есть первый кусок; а так как самое длинное перо досталось мне, то я выступил в роли подопытного кролика. Я съел несколько кусков поджаренного мяса и долго сидел, ожидая результата. Поскольку ничего со мной не случилось, остальные тоже принялись есть. Таким образом мы нашли источник пополнения наших съестных припасов. Оставшееся мясо было взято нами в дорогу.

Нагорье, по которому мы шли, имело сказочный вид, над ним словно витал дух неразгаданной тайны, и временами мне казалось, что все это я вижу во сне. Причем восторженное чувство нереальности зарождалось не столько под влиянием волшебной красоты самого нагорья, сколько под воздействием всего облика этой странной планеты. Завораживающая сила ее чар пронизывала все поры моего существа — и я, как влюбленный юноша, все время думал о планете. Мною постоянно владели размышления о тех, кто населял планету, почему они покинули ее, для чего ими был посажен, а потом заброшен гигантский сад и построен опустевший затем белый город. Нежась в тепле костра, отгонявшем ночную прохладу, я разглядывал Свистуна, не переставая удивляться, как между нами, такими непохожими, могло возникнуть связавшее нас навек чувство братства. Он очистил мою кровь от яда, а позднее просил меня поделиться с ним жизнью, потом, когда Тэкк уговорил его отказаться от моей помощи, он принял часть жизни Тэкка, хотя я подозревал, что он принял его помощь только потому, что она была дана ему как бы по доверенности от меня, поскольку между ним и Тэкком не было той братской близости, какая была между нами.

Сейчас, и это было более заметно, чем когда-либо, Тэкк шел словно сам по себе, как случайный попутчик, на время пристроившийся к нашей компании. Он почти всегда молчал, только изредка он что-то шептал своей кукле, а после ужина садился отдельно, вдалеке от костра, похоже, совершенно не ощущая ночного холода. Его лицо еще более утончилось, а тело, казалось, совершенно затерялось в складках сутаны. Он будто усох, но напоминал скорее не скелет, а что-то вроде задубевшей необработанной шкуры, которую вовремя не успели замочить в растворе. Он стал каким-то ветхим и бродил, как тень. Мы просто перестали замечать его. Были ситуации, когда я натыкался на него взглядом и никак не мог сообразить — кто же он такой. Может быть, эти странные, неожиданные провалы в памяти тоже возникали под влиянием заколдованной горной голубизны, в которую мы все глубже и глубже погружались.