Царица амазонок, стр. 145

– Я этого и не отрицаю, – сказала Мирина. – Уверена, множество хороших мужчин теряют жизнь – или, по крайней мере, счастье – из-за женщин. Потому-то я и говорю: лучшее, что мы можем для них сделать, – это оставить их в покое. И мы сами только выиграем от такой предусмотрительности. Поскольку примитивная реакция мужчин на нашу внутреннюю силу такова: они желают надеть на нас ярмо и уверить нас, что мы должны его носить. Мужчина это называет любовью и защитой, но так говорят и все коварные тираны. А когда мы начинаем им верить и добровольно обуздываем себя и своих сестер… – Мирина глубоко вздохнула и покачала головой. – Тогда наша трагедия превращается в их торжество.

– И правда, – кивнула Кара, принимавшая новую жизнь куда более пылко, чем остальные. – Любовь – чрезвычайно ненадежная штука. Мы придаем мужчинам силу, но они ничего не дают нам в ответ. Даже те из нас, кто считает себя очень сильными духом, теряются, когда самец расправляет свой пышный хвост. Они наводят на нас пагубные чары, разве нет? – Кара окинула взглядом сестер, ища поддержки.

– И снова я оказываюсь счастливицей, – сказала Лилли, улыбаясь Талле, которую покачивала на руках. – Я не могу видеть пышные перья, которые заставляют вас сбиться с пути. Так что считайте, сестрички, что вам повезло, потому что среди вас есть хотя бы одна, которая может упорно держаться принятого направления.

– В общем, я предполагаю, – сказала Мирина, когда обсуждение исчерпало себя и она стала кормить Таллу, – что мы не должны разрешать мужчинам жить в нашем городе, чтобы какой-нибудь надутый павлин не попытался стать нашим владыкой. Мы все будем вольны приходить и уходить, когда нам вздумается, это само собой, и проводить ночи с теми, кого выберем; и никакая ревнивая богиня Луны не помешает нашим решениям. – Она показала на шрам на своей груди – вечное напоминание о посвящении в храме богини Луны. – Отныне и навсегда эти шрамы будут означать свободу, а не порабощение. Наши дни будут принадлежать только нам, и мы посвятим их труду и развитию; когда же солнце опустится за горизонт, никакому самцу и никакому каменному божеству не будет дозволено ограничивать нас.

Время шло, и сестер становилось все больше. Даже в мире густых лесов и гор не было недостатка в женщинах, желавших сменить мужа на коня и уздечку. Всегда пребывая в движении, Мирина и ее растущий отряд сестер не желали оседать где-либо, пока не найдут идеальное место для своего города.

И со временем именно Талле суждено было бросить вызов бродяжнической натуре ее матери.

– Мы не можем вечно быть охотницами, – заявила она однажды, когда все они собрались вокруг ямы в земле, в которой жарился целый олень. – Тетя Лилли права, кое-кто из нас нуждается в том, чтобы сажать растения и собирать урожай. Я знаю, никому не хочется начинать строительство города лишь для того, чтобы потом снова двинуться дальше, но разве не так устроен мир? Приливы сменяются отливами, и мы тоже вольны уйти в другое место. – Она окинула взглядом всех женщин, сидевших вокруг огня. – Давайте не будем рабынями столь неколебимой идеи…

Мирина усталым жестом заставила дочь умолкнуть:

– Близятся времена, когда у нас не будет недостатка во врагах, я в этом уверена. И для того чтобы выжить, мы должны быть всегда готовы, всегда легки на подъем…

– А мы и будем! – воскликнула Талла, взмахивая руками. – Но даже сильнейший из бегунов нуждается в отдыхе! Давайте не будем вести себя как те животные, которые просто гибнут от истощения! Мы можем быть амазонками, но мы не можем мчаться галопом вечно!

И вот они обосновались на месте на некоторое время, потом двинулись дальше и снова осели, но никогда и нигде не пускали настоящих корней, всегда оставаясь бродягами. И куда бы они ни шли, глиняные таблички Трои, которые никто из них не мог прочесть, служили символом их клятвы царю Приаму и самим себе: никогда не забывай.

И все годы они старательно поддерживали знание того письма, которому научила их Кайми, но что было куда более важно – они не забывали свою историю. Даже когда пришло время и их большой отряд разделился на несколько групп, каждая из них упорно держалась за то прошлое, что было общим для всех них. Потому что в этой истории, как они понимали, таилась мудрость, способная защитить семя от голодных жуков, – мудрость, обещавшая новый и лучший мир.

Глава 44

Оксфорд, Англия

Шелдонский театр буквально гудел от звучавших в нем догадок и предположений. Редко случалось, чтобы скромная область классической филологии привлекла внимание мировых средств массовой информации, но эта пресс-конференция стала тем самым исключением. Меньше месяца назад мистер Людвиг пообещал мне, что я внесу свой вклад в историю. Однако он, солгав тогда, оказался абсолютно прав в итоге, и именно об этом я думала, поднимаясь на сцену.

– Спасибо, профессор Ванденбош…

Я улыбнулась несчастному старому злюке, у которого было меньше суток на то, чтобы составить хвалебное вступление с перечислением всех моих научных званий, личных добродетелей и неоценимых вкладов, сделанных мной в научную копилку Оксфорда… то есть с нынешнего дня в мировую науку. Несмотря на то что у профессора слегка дергался глаз, когда он обращался к прессе, почтенный глава факультета теперь, по-видимому, и сам был убежден в том, что является моим лучшим другом и коллегой.

В течение трех дней с момента прибытия деревянных ящиков профессор Ванденбош и все остальные, имевшие отношение к античному миру, вынудили меня ответить на вполне понятное множество вопросов, а также обвинений и оскорблений, и сам профессор в особенности был ужасно разочарован тем, что я все равно осталась в живых. Будучи самоназначенной душой античной науки, профессор Ванденбош вскоре оказался оттесненным в сторону журналистами и представителями власти, у которых недостало терпения выслушивать его наставительные медитации. И в итоге в дело вмешался вице-канцлер, и за один вечер была организована пресс-конференция.

– Как вы уже знаете, – продолжила я, всматриваясь в колышущееся море лиц перед собой, – некий анонимный шведский коллекционер доверил мне двенадцать глиняных табличек с письменами на лувийском языке – языке, на котором говорили во всем хеттском мире до второго и даже первого тысячелетия до нашей эры. Моя рабочая теория состоит в том, что эти таблички содержат в себе исторические сведения о древней Трое – это записи, которые кто-то сумел вывезти из города перед тем, как он был разрушен более трех тысяч лет назад. Как вы все отлично знаете, легендарная Троя продолжает интересовать не только ученых, но и всякого, кто неравнодушен к древним цивилизациям. И я надеюсь, что эти таблички лягут в основание новых представлений о том, чем же была столица царя Приама.

Я собиралась сказать кое-что еще, но стоило мне сделать паузу, как в зале взметнулся целый лес рук, требовавших моего внимания. Сосредоточившись на центральной группе журналистов от самых крупных изданий и телеканалов, на которых в особенности указал мне вице-канцлер университета, я быстро ответила на несколько вопросов.

– Вы говорите, что таблички получены от некоего анонимного шведского коллекционера, – сказал скрипучим голосом какой-то лондонский репортер с зализанными назад седыми волосами. – Нельзя ли поподробнее?

– Боюсь, нет. Я согласилась не раскрывать имени дарителя.

– Доктор Морган! – заговорила женщина, чье лицо я нередко видела на телеэкранах. – Когда я просмотрела ваши научные статьи и заметки, то нашла там много разного, – она слегка поморщилась, – об амазонках и почти ничего – о Трое. Не может ли это вызвать сомнения в том, что вы достаточно квалифицированны для исследования новой для вас темы?