Выпуск 1. Том 9, стр. 76
— Это был не единственный ваш телефонный разговор в тот вечер?
— Нет, — коротко ответила Лин.
— Дэвид Хантер звонил вам из Лондона?
— Да. — Внезапно она вспыхнула. — Я полагаю, вы хотите знать, что он сказал?
— О, я бы не осмелился…
— Да, пожалуйста, можете это узнать! Он сказал, что уезжает… исчезает из моей жизни. Он сказал, что не даст мне счастья и что он никогда не стал бы праведником… даже ради меня.
— И поскольку это была, вероятно, правда, вам она не понравилась, — сказал Пуаро.
— Надеюсь, он уедет — то есть если его полностью оправдают… Я надеюсь, они оба уедут в Америку или еще куда-нибудь. Тогда, быть может, мы сумеем перестать думать о них… Будем учиться стоять на собственных ногах… Мы перестанем источать недоброжелательство…
— Недоброжелательство?
— Да. Впервые я почувствовала это однажды вечером у тетушки Кэтти. Она устраивала вечеринку. Может быть, потому, что я недавно вернулась из-за границы и нервы у меня были напряжены. Я почувствовала, как это недоброжелательство витает вокруг нас в воздухе. Против нее — против Розалин Клоуд. Разве вы не понимаете? Мы желали ее смерти — все мы! Желали, чтобы она умерла… А это ужасно — желать, чтобы кто-то, кто никогда не сделал вам ни малейшего зла, умер…
— Ее смерть, разумеется, — единственное, что может принести пользу вашей семье. — Пуаро говорил бодрым тоном делового человека и практика.
— Вы хотели сказать, польза с материальной точки прения. Уже одно пребывание Розалин здесь причинило нам во всех отношениях много вреда. Завидовать человеку, негодовать на него, попрошайничать вредно для всякого. И теперь она совсем одна здесь, в Фэрроубэнке. Она похожа на привидение, она выглядит испуганной до смерти, она выглядит… О! Она выглядит так, будто теряет рассудок. И не разрешает нам помочь ей. Никому из нас. Мы все пытались. Мама приглашала ее погостить у нас, тетя Фрэнсис приглашала ее к себе. Даже тетушка Кэтти ходила к ней и предложила, что поживет у нее в Фэрроубэнке. Но она теперь не хочет иметь с нами ничего общего, и я не виню ее. Она даже не хотела повидаться с бригадным генералом Дэвида. Я думаю, она больна, больна от беспокойства, страха и горя. А мы ничего не делаем для нее, потому что она не разрешает нам.
— А вы пытались? Вы лично?
— Да, — сказала Лин. — Я ходила туда вчера. Я спросила, не могу ли сделать что-нибудь. Она посмотрела на меня… — Вдруг Лин содрогнулась. — Мне кажется, она ненавидит меня. Она ответила: «От вас я и подавно не приму помощи». Дэвид, я думаю, сказал ей, чтобы она оставалась в Фэрроубэнке, а она всегда делает то, что скажет ей Дэвид. Роули носил ей яйца и масло из Лонг Уиллоуз. По-моему, один только Роули из всех нас ей симпатичен. Она поблагодарила его и сказала, что он всегда к ней добр. И правда: Роули добрый.
— Есть люди, — сказал Пуаро, — к которым испытываешь большую симпатию, большую жалость, люди, которым приходится нести слишком большую тяжесть. Розалин Клоуд мне очень жаль. Если бы я мог, я бы помог ей. Даже сейчас, если бы она согласилась меня выслушать…
С внезапной решимостью он поднялся.
— Послушайте, мадемуазель, — сказал он, — пойдемте в Фэрроубэнк.
— Вы хотите, чтобы и я пошла с вами?
— Если вы готовы быть великодушной и отзывчивой.
Лин воскликнула:
— Да, я готова. Конечно, готова!
Глава 13
Минут через пять они уже подходили к усадьбе Фэрроубэнк. Подъездная аллея извивалась по склону между тщательно подстриженными купами рододендронов. Ни забот, ни затрат не жалел Гордон Клоуд, чтобы сделать Фэрроубэнк нарядным и пышным.
Горничная, которая открыла им дверь, казалась удивленной и сомневалась, смогут ли они увидеть миссис Клоуд.
— Мадам еще не вставала, — сказала она.
Однако же она ввела их в гостиную и пошла наверх сообщить о приходе гостей.
Пуаро огляделся. Он сравнивал эту комнату с гостиной Фрэнсис Клоуд. Та была уютна и отражала характер хозяйки. А гостиная в Фэрроубэнке была безлична, говорила только о богатстве, слегка облагороженном хорошим вкусом. Об этом позаботился Гордон Клоуд: все в комнате было хорошего качества и отлично выполнено, но не было никакого признака личного выбора, ничто не указывало на вкус хозяйки комнаты. Розалин жила здесь, в Фэрроубэнке, как мог жить иностранный турист в «Ритце» или в «Савойе».
«Любопытно, — подумал Пуаро, — а другая…»
Лин прервала нить его размышлений, спросив, о чем он думает и почему у него такой хмурый вид.
— Говорят, мадемуазель, что грех искупается смертью. Но мне кажется, иногда за грех можно расплачиваться и роскошью. И легче ли такое наказание — быть оторванной от привычной жизни? А когда она промелькнет вдали, путь к ней уже прегражден…
Он остановился. Горничная, отбросив всю свою чопорную сдержанность и став просто пожилой испуганной женщиной, вбежала в комнату и, заикаясь, давясь словами, проговорила:
— О мисс Марчмонт… о сэр… хозяйка… наверху… ей очень плохо… она не отвечает, я не могла разбудить ее, а рука ее совсем холодная…
Круто повернувшись, Пуаро выбежал из комнаты. Лин и служанка последовали за ним. Он помчался наверх, на второй этаж. Горничная указала на открытую дверь прямо перед лестницей.
Это была большая нарядная спальня. В открытые окна ярко светило солнце, освещая дорогие ковры на полу.
В широкой резной кровати лежала Розалин. Казалось, она спала. Ее длинные темные ресницы были опущены, голова очень естественно лежала на подушке. В одной руке Розалин держала скомканный носовой платок. Она была похожа на опечаленного ребенка, который плакал до тех пор, пока не уснул.
Пуаро схватил ее руку и пощупал пульс. Рука была холодна как лед. Это подтвердило то, о чем он уже догадался.
Он тихо сказал Лин:
— Она уже давно мертва. Она умерла во сне.
— О сэр! О, что же мы будем делать? — Горничная расплакалась.
— Кто ее врач?
— Дядя Лайонел, — ответила Лин.
Пуаро приказал горничной вызвать по телефону доктора Клоуда, и она вышла из комнаты, все еще всхлипывая.
Пуаро взад и вперед шагал по комнате. На белой картонной коробочке, лежащей возле кровати, он увидел надпись: «По одному порошку перед сном».
Обернув руку носовым платком, Пуаро открыл коробочку. Там оставалось еще три порошка. Он прошел через комнату к камину, затем к письменному столу.
Стул перед ним был отодвинут, бювар открыт. В бюваре лежал лист бумаги со словами, нацарапанными детским неоформившимся почерком: «Я не знаю, что делать… Я не могу больше… Я была так грешна. Я должна кому-нибудь рассказать и успокоиться… Я сначала не хотела быть такой дурной. Я не знала, что из этого произойдет. Я должна записать…»
Последние слова обрывались ровной чертой. Перо лежало отброшенное.
Пуаро стоял и глядел на эту записку. Лин все еще стояла у кровати, глядя на мертвую молодую женщину.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался Дэвид.
— Дэвид, — кинулась к нему Лин. — Вас освободили? Я так рада…
Он отмахнулся от ее слов и от нее, почти грубо отстранив с дороги, и склонился над неподвижной белой фигурой.
— Роза! Розалин! — Он прикоснулся к ее руке, затем повернулся к Лин.
Его лицо пылало от гнева, но слова прозвучали громко и неторопливо:
— Итак, вы убили ее? В конце концов вы избавились от нее! Сначала избавились от меня, закатали меня в тюрьму по дутому обвинению, а потом все вместе вы убрали с дороги и ее! Все вместе или один из вас? Впрочем, мне это безразлично! Вы ее убили! Вам хотелось этих проклятых денег — теперь они ваши! Ее смерть дает вам эти деньги! Теперь вы вылезете из долгов! Вы все будете богаты — компания грязных убийц и воров, вот вы кто! Вы не осмеливались прикоснуться к ней, пока я был рядом. Я умел защищать свою сестру — она ведь сама никогда не умела постоять за себя. Но когда она осталась здесь одна, вы воспользовались случаем…
Он остановился, слегка покачнулся и произнес тихим дрожащим голосом: