Наследие звезд, стр. 11

— Давно ли это случилось?

— Могу ответить точно. Я вел счет. Восемьдесят семь дней. Меня беспокоила ржавчина. У меня в мешке медвежий жир…

— Медвежий жир?

— Конечно. Убиваешь медведя, разводишь костер и вытапливаешь жир. Пойдет любой жир, но лучше всего медвежий. Где еще теперь можно достать жир? Только у животных. Когда-то мы использовали нефтепродукты, но их нет уже много столетий. Животный мир не очень хорош, но свою задачу выполняет. Приходится заботиться о таком теле, как мое. Нельзя давать волю ржавчине. Металл превосходный, но даже он подвержен коррозии. Восемьдесят семь дней

— это не очень много, но если бы не ты, у меня были бы большие неприятности. Я думал, что со временем дерево истлеет и я освобожусь, но на это потребовалось бы несколько лет.

Было, конечно, скучно. Все время смотреть на одно и то же. Не с кем поговорить. Много лет около меня вилась Дрожащая Змея. Ничего не делала, конечно, но все время вертелась вокруг, как будто играла. Но когда меня зажало, Дрожащая исчезла, и я ее больше не видел. Если бы она оставалась со мной, у меня было бы хоть какое-то подобие компании, нечто, на что можно посмотреть.

Я мог бы разговаривать с нею. Она, конечно, не отвечала, но я много с ней говорил. С нею можно было говорить. Но как только меня зажало, она ускользнула, и с тех пор я ее не видел.

— Что это за Дрожащая Змея? — спросил Кашинг.

— Не знаю, — ответил Ролло. — Похоже, что только я ее и видел. Никогда не слышал от других. Это всего лишь сияние. Не ходит и не бежит, просто дрожит в воздухе, мерцает искрами. В солнечном свете ее с трудом можно различить, но в темноте она хорошо видна. Никакой постоянной формы. Всего лишь сверкающий пузырь, танцующий в воздухе.

— И ты не знаешь, откуда она? И почему висела над тобой?

— Иногда я думал, что это мой друг, — сказал Ролло. — Говорю тебе: я, вероятно, последний робот и мне очень не хватало друзей. Большинство людей, увидев меня, думают лишь о возможности добыть еще один головной кожух. А тебе ведь не хочется добраться до моего кожуха?

— Вовсе нет, — сказал Кашинг.

— Это хорошо. Я должен предупредить тебя, что в противном случае вынужден был бы убить тебя. Может, ты не знаешь, но роботы были наделены запретом на убийство и на любой вид насилия. Этот запрет был вложен в нас. Поэтому-то и не осталось уже роботов. Они позволяли убивать себя и не могли даже руки поднять, чтобы защититься. Либо их съела ржавчина. Даже если у них был запас смазки, его не хватило надолго, и когда он кончался, они не могли добыть нового. Так они ржавели и исчезали. Оставались лишь кожухи, прикрывающие наши мозги. Они не подвержены коррозии. Спустя много лет кто-нибудь находил очередной кожух и подбирал его.

Ну, когда мой небольшой запас смазки кончился, я посоветовался с самим собой, сказав себе, что эта глупая инструкция, запрещающая роботам насилие, была, может быть, и хороша при старом порядке, но при новом она не имеет смысла. Я понял, что могу добыть жир животного, если только смогу заставить себя убить его. Под угрозой собственной гибели я решил нарушить запрет и убить медведя, потому что знал, что медведи полны жира, но сделать это было нелегко. Я изготовил копье и учился владеть им, потом отправился на поиски медведя. Как ты можешь догадаться, я потерпел неудачу. Не смог. И, наверное, никогда не смог бы. К этому времени я совсем пал духом. На моем теле появилось несколько пятен ржавчины, и я знал, что это начало конца. Я уже собрался сдаться, когда однажды в горах встретился с большим гризли. Не знаю, что с ним было. Что-то его сильно рассердило. Я часто думаю, что бы это могло быть. Может, у него болели зубы. Или заноза в пятке. Не знаю. Может, при виде меня он вспомнил какого-нибудь врага. Но он сразу бросился на меня, разинув пасть, с ревом протягивая ко мне огромные лапы. Думаю, что если бы у меня было время, я убежал бы. Но на это у меня не оказалось ни времени, ни места. И вот в тот момент, когда он навалился на меня, мой испуг сменился гневом. Вероятно, на самом деле это было отчаяние, а не гнев. Я подумал: «Ты, сын шлюхи, собираешься расчленить меня! Так нет же! Я и сам расчленю тебя!»

Я плохо помню дальнейшее. Я лишь помню, как протянул копье ему навстречу. После этого все скрылось в тумане. Когда мозг мой прояснился, я стоял, покрытый кровью, медведь лежал на земле, а из его горла торчало мое копье.

Запрет кончился. Убив один раз, я смог убивать еще. Я вытопил жир из старого гризли и разыскал песчаный ручей. Несколько дней я провел там, протирая песком ржавые места и смазывая себя жиром. С тех пор я всегда смазываю себя. Запас жира у меня не выходит. Тут много медведей.

Но я до сих пор не спросил, кто ты. Конечно, если ты хочешь сказать. Многие не хотят говорить, кто они. Но ты пришел один и спас меня, а я не знаю, кого благодарить.

— Я Том Кашинг. И не нужно благодарить. Пойдем отсюда. Тут поблизости лагерь. Ты захватил все свое?

— У меня только мешок и копье. Есть еще нож, но он по-прежнему в ножнах.

— Теперь, когда ты свободен, что ты собираешься делать?

— У меня нет никаких планов. И не было никогда. Я просто брожу без всякой цели. Иногда это меня беспокоит — отсутствие цели. Если бы мне указали цель, я бы с благодарностью принял ее. Может, ты разделишь со мной свою цель, друг? Я перед тобой в долгу.

— Ты ничего мне не должен, — сказал Кашинг, — но цель у меня есть. Можем поговорить об этом.

Деревья окружали плоскую вершину большого холма, вглядываясь в ночь, как смотрели много столетий, в холод и жару, в дождь и сушь, днем и ночью, летом и холодной зимой. Над восточным горизонтом взошло солнце, и его теплые лучи коснулись деревьев. Деревья в священном экстазе и благодарности приняли тепло и свет, которые они чувствовали с тех пор, как много лет назад появились их первые ростки, чтобы выполнять задачу.

Они воспринимали тепло и свет, впитывали и усваивали их. Они знали легкий утренний ветерок и радовались ему, знали ответный шелест своих листьев. Они приспособились к использованию жары, к тому небольшому количеству воды, которое могли дать скалы: местность была сухой, и воду нужно было использовать разумно. И они смотрели, они продолжали смотреть. И они видели все происходящее. Видели лису, возвращавшуюся в нору на рассвете; сову, возвращавшуюся домой, полуослепленную утренним светом (она слишком задержалась на охоте); мышь, с писком спасавшуюся от нападения лисы или совы; видели гризли на высохшей равнине, великого повелителя сей земли, который не терпел никакого вмешательства в свои дела, в том числе и вмешательства странных двуногих прямоходящих существ, которых изредка видели Деревья; видели большую и хищную птицу, плывущую высоко в воздухе, голодную, но уверенную, что до конца дня получит добычу.

Деревья знали структуру снежинки, химизм дождевой капли, молекулярный рисунок ветра. Они осознавали свое товарищество с травами, другими деревьями и кустами, с яркими цветами прерий, которые пышно расцветали каждую весну; товарищество с птицами, вьющими гнезда на их ветвях; они знали о каждом муравье, жуке и бабочке.

Они грелись на солнце и говорили друг с другом не для того, чтобы обмениваться информацией (хотя могли и это), а просто, чтобы пообщаться.

Над ними, на плоской вершине холма, возвышались древние здания, рисуясь на фоне яркого, без единого облачка, неба.