Дорога на космодром, стр. 66

Катевана Ивановна показывает мне фотографию: Борис Сергеевич снят на фоне кирпичной стены. Рядом с ним – какая-то странная конструкция, но сразу понимаешь, что это оружие: приклад, ствол с сошками. Похоже на ручной пулемет, но ствол много толще и весь в отверстиях. Название ему тогда еще не придумали. Борис Сергеевич не успел закончить эту работу. Лет через десять немцы назовут подобную установку «фаустпатроном», а американцы – «базукой».

Под непосредственным руководством Петропавловского разрабатывались ракетные снаряды на бездымном порохе калибром 82 и 132 миллиметра и крупные дальнобойные снаряды весом 118 и 500 килограммов, жидкостные ракетные двигатели и ракеты с ними. Проводились испытания по применению ракетного оружия в истребительной и бомбардировочной авиации. Отрабатывались пороховые ускорители для самолетов – о них я уже говорил раньше. Одновременно конструировались, строились и испытывались зажигательные, осветительные, сигнальные, трассирующие ракетные снаряды и даже агитационные ракеты, начиненные листовками. За пять лет – с 1928 по 1933 год – маленькая лаборатория с 10 сотрудниками превратилась в исследовательский центр, в котором трудилось 200 специалистов.

В одном из писем в декабре 1929 года Петропавловский писал: «Нас два человека инженеров. И для поддержания темпов работы нужно все время быть на работе». Вторым был Лангемак, заместитель Петропавловского. Георгий Эрихович тоже был кадровым офицером, тоже окончил академию, но на этом общее у них с Борисом Сергеевичем, очевидно, кончается: очень это были разные, непохожие друг на друга люди.

В юности елисаветградский [33] гимназист Георгий Лангемак, сын немца и швейцарки, принявших русское подданство, собирался идти по стопам отца: заниматься иностранными языками. И в Петроградский университет поступил он на филологический факультет, собираясь изучать японские иероглифы. Но изучить не успел: осенью 1916 года его призвали в армию и вскоре студент превратился в артиллериста. В Ораниенбаумской школе морских прапорщиков вместе с ним учился будущий советский писатель Александр Малышкин. Таким он запомнил своего товарища в момент жеребьевки места службы: «Вторым подошел Лангемак, взводный четвертой юнкерской роты. Его женственное лицо силача, лихого строевика опахнулось бледностью. Он вытащил один из сотых номеров. Выбирать было нечего: Лангемаку оставалась Балтика». Но тогда повоевать молодому прапорщику не пришлось. После демобилизации он поступил в Одесский университет, но с учебой опять ничего не получилось, время было такое, что в аудитории не высидишь: в апреле 1919 года Лангемак уходит добровольцем в Красную Армию и снова оказывается на Балтике, в Кронштадте. И тут выяснилось, что недоучившийся филолог обладал выдающимися военными талантами. От командира батареи он быстро вырос до заместителя начальника артиллерии всей крепости. А было ему тогда 23 года. В 1921 году в Кронштадте вспыхнул контрреволюционный мятеж. Лангемак был арестован, сидел в тюрьме. Расстрелять его не успели: мятеж был подавлен, Георгий Эрихович освобожден. Из армии он попал в академию, из академии в ГДЛ – вот и вся биография.

Есть редкая категория людей талантливых вообще. Лангемак был таким человеком. Если бы он занялся японской филологией, у нас, возможно, был бы второй академик Конрад. [34] Рассудительный, неторопливый, умный, ироничный человек. Никогда ни на кого не повышал голоса, а если был недоволен – острил. Его точных и метких колкостей боялись больше, чем самых разгромных приказов по лаборатории. В работе он был тщательно организован, не допускал никакой приблизительности в опытах, и если уж он подписывал протокол об эксперименте или техническую рекомендацию, то можно было не сомневаться, что все цифры там проверены, потом перепроверены, а потом еще раз пересчитаны на всякий случай. Профессор Тихонравов рассказывал: «В нем поражала его внутренняя культура, знания, эрудиция как в технике, так и в гуманитарных науках. С ним было чрезвычайно приятно разговаривать». Профессор Победоносцев вспоминал, как Георгий Эрихович спросил его однажды, читал ли он романы писателя Берроуза о марсианах, и очень удивился, что он читал, поскольку Берроуз был известен исключительно благодаря своим книжкам о приключениях Тарзана. Академик Глушко говорит: «Что особо обращало на себя внимание, когда вы знакомились с Георгием Эриховичем, это прежде всего собранность, аккуратность и в облике и в работе, четкость и в работе и в мышлении. Георгий Эрихович был блестящим оратором, владел литературным языком, и его выступления приятно было слушать. А еще лучше он писал».Глушко и Лангемак были соавторами книжки «Ракеты, их устройство и применение», изданной в 1935 году. Идея такой книжки, обобщающей весь опыт исследований в области ракетной техники, принадлежала Петропавловскому. Он разработал ее план, начал писать, но смерть оборвала эту работу. Книгу написали его товарищи: Лангемак взял на себя раздел о твердотопливных ракетах, Глушко – о жидкостных. Перельман называл эту книжку превосходной. Журнал «Техническая книга» напечатал рецензию под заголовком «Лучшая книга о ракетах». Петропавловский был практиком с теоретическим уклоном, Лангемак – теоретиком с практическим. Ракетный двигатель для него – не машина из фантастических романов, а машина вполне «земная», для постройки которой надо знать и металловедение, и сопромат, и теорию теплопередач, и многие другие, вовсе не таинственные, вещи. И двигатель этот имеет вполне конкретные «земные» границы применения, «которые послужат для него ступенью для выхода на более широкую арену», как говорилось в книге, которую авторы посвятили памяти Б. С. Петропавловского. В книге нет ни слова о межпланетных путешествиях. В лучшем случае в ней говорится о «завоевании стратосферы», о «сверхдальней стрельбе». Да, в ГДЛ редко говорили о космосе. И пройдет много лет, прежде чем выявится и определится связь всех этих ленинградцев с великими свершениями космического века, прежде чем предстанут эти люди дружной бригадой строителей последних, самых трудных километров дороги на космодром.

Глава 3

Первые старты

В начале 1931 года молодой московский авиаинженер Сергей Павлович Королев решил во что бы то ни стало построить совершенно новый ракетный летательный аппарат. Называл он его ракетопланом. Собственно, если быть точным, и строить его было не надо. Точнее, его надо было собрать. У авиаконструктора Бориса Ивановича Черановского был планер «летающее крыло» – конструкция без хвоста, на которую очень удобно было бы установить ракетный двигатель. У инженера Фридриха Артуровича Цандера такой двигатель как раз был. Вернее, пока еще не было. Пока был маленький опытный реактивный моторчик, переделанный из паяльной лампы, которую он испытывал в бывшей кирхе, наполняя ее готические своды оглушительным шипением. Но даже короткого знакомства с Цандером было достаточно, чтобы Королев понял: это человек одержимый, остановить его невозможно и двигатель для ракетоплана он сделает. Правда, ни Черановский, ни Цандер не были вначале в восторге от предложения Королева. Черановский вообще был человеком недоверчивым, а тут и доверять-то было еще нечему: двигателя не существовало. Отдавать Королеву планер Борису Ивановичу не хотелось. Да и Цандеру его двигатель очень был нужен для лабораторных исследований, для подтверждения всех его расчетов, для проверки идей, заложенных в его межпланетный корабль. Но упорный черноглазый парень наседал на них с такой энергией, азартом и красноречием, что оба согласились в конце концов с Королевым: а вдруг действительно полетит?