Дорога на космодром, стр. 102

Глава 9

Человек в космосе

Очень хорошо помню: из приемной, где у пульта и горки с телефонами перед дверью с табличкой «Главный конструктор» сидел секретарь, меня проводили через просторную комнату с длинным столом для заседаний и маленьким столиком с двумя телефонными аппаратами в углу. По одной стене шел ряд окон, а напротив – панели для демонстрации чертежей, задернутые занавесочками. Проходя по комнате, я успел заметить еще маленькую, меньше школьной, доску со следами мела и большой, наверное более метра в диаметре, глобус. В стене, противоположной входу, была еще одна дверь, я вошел туда и оказался в маленьком уютном кабинете. Сбоку от единственного окна стоял письменный стол, из-за которого навстречу мне поднялся, быстро снимая очки в тонкой золотой оправе, плотный, невысокий человек лет пятидесяти. Круглая, с залысинами голова, опущенная вниз, короткий нос, быстрый, очень зоркий взгляд несколько исподлобья – в рисунке всей фигуры было что-то от стойки боксера или борца, готового к схватке. Он был одет, я бы сказал, вызывающе просто для своего положения. Цветная шелковая рубашка на молнии с короткими рукавами была заправлена в легкие светлые бумажные брюки ныне забытой китайской фирмы «Дружба», дешевле которых, кажется, не бывает. На ногах сандалии с дырочками. Так мог быть одет бухгалтер скромной конторы, дежурный на лодочной станции или шофер такси. Протянув руку, он представился:

– Королев.

Так в августе 1961 года познакомился я с великим конструктором XX века. С этого времени мы встречались не часто, но регулярно, раза два в год. Чаще всего встречи эти были связаны с публикациями на космические темы, но во время бесед Сергей Павлович охотно переключался на другие темы, и получалось, что в итоге мы говорили не столько об этих конкретных публикациях, сколько о литературе, новых, книгах, кинофильмах. В 1962 году я написал повесть о создателях космических кораблей. Называлась она «Кузнецы грома». Королев прочел ее в рукописи, похвалил и помог опубликовать. Повестью заинтересовалась киностудия «Мосфильм», я написал сценарий, и вновь Королев оказывает поддержку, назначает Михаила Клавдиевича Тихонравова научным консультантом будущего фильма.

Когда мы разговаривали с Сергеем Павловичем, я чувствовал, что беседовать со мной ему интересно. Интерес этот я отношу вовсе не к своим достоинствам: вряд ли интересен был Королеву молоденький инженер, ставший начинающим журналистом. Просто я был для него представителем какого-то другого мира, неизвестного ему, а он был человек удивительно любознательный. Кроме того, я не был связан с ним никаким делом, я был совершенно независим от него, – он редко общался с такими людьми, и это тоже, наверное, делало наши беседы интересными для него.

Однако люди безразличные к его делу для Королева просто не существовали, и скоро, узнав о том, что по образованию я инженер-ракетчик, он постарался и меня превратить в своего единомышленника. Однажды, доказывая мне необходимость написать продолжение «Кузнецов грома», он сказал как бы между прочим:

– А вообще вам надо самому слетать в космос…

Кончился этот разговор тем, что я написал Королеву заявление с просьбой включить меня в отряд космонавтов, а затем в течение двух недель меня исследовали врачи специальной клиники и, в общем, как ни странно, признали годным. Космонавт-журналист – это не каприз Сергея Павловича. Оказывается, он всерьез думал об этом. В клинике я обнаружил своего давнего знакомого Юрия Летунова – замечательного радиожурналиста, работавшего на космодроме и ставшего впоследствии руководителем тележурнала «Время», за который он был удостоен Государственной премии. Мы так и не узнали, кто у кого был дублером, я у Летунова или Летунов у меня, но кто знает, если бы Сергей Павлович был жив, возможно, один из нас стал бы космонавтом…

Во время встреч с Королевым я хорошо представлял себе масштабы этого человека и то место, которое он занимал в советской и мировой космонавтике. Я понимал, что передо мной человек исторический в буквальном смысле этого слова, и не скрывал своего интереса к нему. Несколько раз заводил я разговор о его прошлом, о юношеских годах, но, насколько я помню, он не поддерживал этой темы и всегда старался свернуть с нее куда-нибудь в сторону. Один раз я прямо сказал, что хочу написать о нем большой очерк.

– Как-нибудь в другой раз, – лениво отмахнулся Сергей Павлович. – Мне сейчас некогда этим заниматься… Еще будет время для мемуаров…

Королев на космодроме.

Мог ли кто-нибудь предположить тогда, что этому замечательному человеку, такому энергичному, такому крепкому с виду, осталось меньше года жизни…

При жизни Сергея Павловича я не написал о нем ни строчки, если не считать скрытого за псевдонимом Главного конструктора в «Кузнецах грома». И узнал я о нем больше после его смерти, чем при жизни. Добавить к тому, что уже написано о Сергее Павловиче, трудно: в две-три страницы такой характер не уложишь.

Говорят: Королев устраивал «разносы», выгонял из кабинета, дерзил большому начальству. Рассказывают: был мягок, деликатен, ласков. Снимал напряжение анекдотом, цитировал поэтов, мечтал. Все так, все точно. Эти состояния, которые кажутся несовместимыми, держались всегда на одном прочнейшем каркасе – на увлеченности своей работой. Это было самое главное. Это было сильнее сердечных привязанностей, сильнее физической усталости, сильнее его самого. Он был радостный раб своего труда. Он не мог освободиться от него ни на минуту. Я прочел недавно: Микеланджело неделями не спускался со строительных лесов, когда расписывал потолок Сикстинской капеллы, спал там прямо на досках, капли краски превратили его одежду в заскорузлый панцирь, который потом с него срезали ножом. Я вспомнил Королева. Другое время, другой труд, но дух – тот же!

Сергей Королев. Три года. Сергей Королев. Шесть лет. Сергей Королев. Семнадцать лет.

Сергей Королев. Двадцать лет. Сергей Королев. Двадцать шесть лет.

Вся жизнь была в работе. Никаких хобби, ни охоты, ни рыбалки, ни преферанса. На дорогой дареной двустволке «Зауэр – три кольца» затвердела смазка. Отдыхать не умел, не был приспособлен для этого дела. По воскресеньям много спал. Просыпался, читал, снова засыпал. В это с трудом верят те, кто работал с ним: ведь там весь он был – неуемная энергия. Был равнодушен к одежде, к прихотям моды, неохотно менял костюмы, любил «неофициальные» цветные мягкие рубашки, которые носят без галстука. Деньги тратил, давал в долг, просто так давал, если видел, что человеку очень нужно. Когда он умер, у него на счете было 16 рублей 24 копейки – маленький, но красноречивый штришок, тоже кое-что говорящий о человеке. Королев – фигура слишком крупная, чтобы он нуждался в идеализации, в подкрашивании, в «приторном елее» – точные слова Маяковского. Да, он был суров, но смел. Он был хитер, но не юлил. Он был резок, но понимал, когда и зачем он должен, обязан быть резким.

Некоторые считают, что он был тщеславен и властолюбив. Был. Но это было высшее тщеславие, это было сознательно подчеркнутое властолюбие, в основе которых – не он сам, не его личная тщеславная жажда властвовать над тысячами людей, а сознание необходимости такой власти для пользы дела. И, самое главное, каким бы он ни был, он жил великой идеей: он хотел во что бы то ни стало увидеть человека в космосе!

Люди, знавшие Королева в течение многих лет, рассказывают, что после полета Юрия Гагарина, в годы наибольшего космического триумфа Сергей Павлович очень изменился, если можно назвать эти изменения одним словом – подобрел. Он просто успокоился – насколько, впрочем, самое понятие «покой» применимо к Королеву.