Дети мира, стр. 36

— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — крикнул ему однажды машинист и бросил коробку конфет.

Милован был большим сластеной, но все же часть конфет он оставил в память о таком замечательном дне. Каждое утро он проверял, на своем ли месте его конфеты, пересчитывал их и потом старательно завертывал в бумагу.

Когда наступало лето, Милован пас корову и загонял ее в хлев — это были все его дела. Отцовские книги он давно пересмотрел и разрисовал, а старый пес уже так одряхлел, что не мог принимать участия в его играх и все время ходил за мальчиком по пятам, да и то без всякой охоты — просто выполнял свой собачий долг.

— Папа, куда идут поезда? — спрашивал Милован отца.

— Одни — на восток, в Белград, другие — в Загреб.

— А кто в них едет?

— Пассажиры.

«Кто они такие, эти пассажиры?» — размышлял Милован. И в воображении мальчика вырастали веселые, суетливые люди, нагруженные чемоданами и сумками, которые мчатся из Загреба в Белград, чтобы там сразу же пересесть на автомашины или припуститься бегом. Пассажиры… Миловану казалось, что это профессия некоторых людей, каких-то странных взрослых людей, которые вечно куда-то спешат и к которым все относятся с почтением. Он еще не видел вблизи ни одного пассажира — поезда перед сторожкой никогда не останавливались, и Милован никуда не ездил. Но он знал о пассажирах и поезде со слов отца все до мельчайших подробностей. Ведь отец несколько лет был кондуктором.

Часто играл он в поезд: поставленные в ряд стулья служили вагонами, а печь — паровозом.

— Поживей, граждане, поезд уже отправляется, — говорил Милован, потом подбрасывал в печь угля, давал свистком сигнал к отправлению и, превращаясь из кондуктора в пассажиров, садился по очереди на все стулья, то есть в вагоны.

После этого он становился контролером и проверял билеты.

— Граждане пассажиры, соблюдайте в вагонах чистоту и порядок! Чья это собака? Гражданин, разве вы не знаете, что возить в поездах собак запрещено? Не знаете? — удивлялся Милован. — Извините, но я вынужден вас оштрафовать.

Пес, не имевший ни малейшего желания выслушивать какие бы то ни было поучения, тут же соскакивал со стула, забивался в угол и оттуда с опаской поглядывал на мальчика.

— Прошу приготовить билеты!

— Граждане пассажиры, приготовьтесь к выходу! Подъезжаем к Белграду.

— Товарищ кондуктор, не знаете ли вы, где можно остановиться в Белграде? — спрашивал Милована задумчивый пассажир.

— Уважаемый пассажир, в Белграде много гостиниц, можете выбрать любую.

— Товарищ кондуктор, вы хорошо знаете Белград?

— Как свои пять пальцев.

— Приятно, когда люди знают Белград.

— Граждане пассажиры, Белград, прибыли в Белград! — объявлял Милован и тут же превращался в машиниста — надо было срочно остановить паровоз.

Впрочем, машинистом он бывал не только в Белграде, но и в дороге.

— Здравствуй, малыш! Привет отцу! — кричал он и бросал на пол те самые конфеты, которые получил когда-то от настоящего машиниста.

Старая отцовская форма, знаки различия и еще кое-какие вещи были незаменимы в игре.

…Снег шел день и ночь. Дом оказался окруженным белым пологом, а воздух стал таким прозрачным, что видно было далеко вокруг. Снежная равнина сливалась с небом.

Как-то раз вечерний поезд не прошел в положенное время, и отец сказал Миловану:

— Поезд не может пройти из-за снежных заносов. Не иначе, как где-нибудь застрял.

«Как это поезд не может пройти из-за снежных заносов? — размышлял Милован, сидя возле печи. — Разве может мягкий и легкий снег остановить такой сильный и тяжелый паровоз, который тащит по сто вагонов? Что же паровоз не расшвыряет его, не растопит и не проедет по нему как ни в чем не бывало?»

— А может поезд замерзнуть в снегу? — спросил он отца.

— Еще как! Если помощь не подоспеет — беда.

Обеспокоенный судьбой вечернего поезда, Милован обдумывал, что же с ним могло случиться, и в конце концов устал и заснул у печи. Отец отправился на ночное дежурство.

Ночью подул порывистый ветер. Он со свистом забирался во все щели, голые ветви стонали и больно стегали друг друга. Казалось, ветер наказывает за какие-то провинности и всю округу, и все, что на ней растет.

Долгий и печальный гудок паровоза не разбудил Милована.

Во сне мальчик ясно видел занесенный снегом вечерний поезд. Все вагоны уже заледенели, и только паровоз еще сохранял тепло, но кочегар бросил в топку последнюю лопату угля.

Машинист, тот самый, который подарил Миловану коробку конфет, сидел на подножке и тер лицо снегом.

«Где ты, Милован? Мы можем замерзнуть», — сказал машинист.

Милован повернулся на другой бок. Но во сне казалось ему, что он вскочил на ноги, взял свой старый инструмент, кликнул собаку и выбежал из дому, чтобы помочь попавшим в беду железнодорожникам.

«Я иду! Я помогу!» — шептал он, ежась от холода и наматывая на шею шарф.

Свист паровоза слышался теперь отчетливее и все усиливался по мере того, как Милован приближался к нему.

«Я иду, сейчас приду», — шептал мальчик, с трудом шагая по глубокому снегу.

«Держись, Милован, уже близко!» — услышал он голос машиниста.

«Сейчас», — ответил он машинисту шепотом.

…В это самое время промчался шедший с большим опозданием вечерний поезд, но Милован крепко спал и не слышал его настоящего гудка и не видел настоящего машиниста.

Глигор Поповски

МАТЬ МИЛЕ

Перевела с македонского И. Макаровская.

Рис. Г. Епишина.

н был самым странным, самым тихим и самым таинственным учеником в классе. Трудно было понять, отчего он такой — то ли он чем-то подавлен, то ли просто очень робкий и необщительный. С товарищами он разговаривал лишь в тех редких случаях, когда ему надо было что-нибудь у них попросить. Сидел он на последней парте, в самом углу, и, казалось, был очень доволен тем, что может быть наедине с собой. Ребята на переменах кричали, шумели, носились по классу, бегали по партам, кидались губкой для доски, словом, ходили на головах, а он тихо сидел в своем углу, не обращая ни малейшего внимания на то, что творилось вокруг.

О чем он думал, что таилось за его равнодушно-печальным взглядом?

Этого никто не знал. Даже учительница. Миле был в классе новеньким. Учительница с беспокойством вглядывалась в его вечно грустное лицо, пытаясь понять, что так гнетет мальчика. Как-то раз она спросила Миле:

— Тебя дома ругают?

— Нет, — ответил он.

— Ты здоров?

— Да.

— Может быть, ты нуждаешься в помощи?

— Нет.

— Может быть, тебе нужен какой-нибудь совет?

— Нет.

И так всегда. О чем бы его ни спросили, Миле отвечал только «да» или «нет». Учительница была в замешательстве — ей никак не удавалось завоевать его доверие. Тогда она решила время от времени наводить о нем справки у ребят — ведь когда-нибудь он подружится со своими одноклассниками и расскажет им что-нибудь о себе.

Но надежды ее не оправдались. Миле по-прежнему чуждался товарищей, был молчалив, ни с кем не дружил.

Он никогда не пропускал школу, внимательно слушал объяснение учительницы, аккуратно вел тетради, но ни разу не поднял руку, чтобы что-нибудь спросить или ответить на вопрос. Все думали сперва, что он просто ничего не знает и вообще ничем на свете не интересуется. Но когда учительница его вызывала, он, ко всеобщему удивлению, всегда отвечал. Правда, несколько односложно и кратко, но всегда правильно. На все другие вопросы, не относящиеся к уроку, он по-прежнему отвечал «да» или «нет». И поскольку чаще слышалось «нет», то ребята прозвали его «Нет».