В Стране странностей, стр. 79

По утрам рабочие спешат на верфи и заводы Тронхейма, чтобы строить корабли, распиливать бревна, изготовлять станки. В утренней толпе много молодых людей в черных фуражках с четырехугольным верхом и свисающей на шнуре кистью. Это студенты политехнического института — Высшей технической школы.

В норвежские университеты и институты принимают без экзаменов: достаточно аттестата зрелости. Но тот, кто хочет учиться в Высшей технической школе Тронхейма, должен не меньше года проработать на заводе, прежде чем слушать лекции профессоров. От поступающих в Высшую сельскохозяйственную школу требуется даже трехлетний производственный стаж. В ее коридорах не встретишь краснобая, который свободно толкует о достоинствах разных севооборотов, а в поле не отличит овес от пшеницы.

Жизнь норвежского студента не усыпана розами. Норвежцы не опекают излишне своих детей, не нянчатся с ними, стараются приучать их к самостоятельности. Парень или девушка хочет учиться в университете? Прекрасно! Но пусть они сами содержат себя, не рассчитывая на папин кошелек.

Стипендию получают лишь очень немногие. А платить надо за все. Норвежские студенты залезают в долги не меньше шведских. Мне говорили, что иной молодой инженер восемь — десять лет отдает потом банку пятую или шестую часть заработка.

Норвежских студентов можно встретить летом в ресторанах и отелях, но не за обеденным столом и не на диванах курительной комнаты. Чтобы заработать деньги, они надевают белые куртки официантов.

В гостинице «Викинг», где я жил в Осло, школьники старших классов заменяли отпускников-лифтеров. Ни студенты, ни старшеклассники не испытывали никакого смущения, занимаясь делом, не требующим знания алгебры или тригонометрии. Любой труд считается в народе более достойным, чем лоботрясничество на деньги богатых родителей.

Как-то я разговаривал с молодым официантом в ресторане. Оказалось, что через два года он станет врачом. Я подумал было: «Вот бедняга! Приходится ему целый день бегать с подносом». Но тут же мне пришла в голову другая мысль: «А так ли это плохо? Уж не сидят ли во мне самом остатки того свинского отношения к людям физического труда, которое было и осталось у аристократов, у никчемных белоручек?»

И я со стыдом вспомнил, что у нас еще можно услышать в столовой или кафе, как развязный юнец, сидя за столом, обращается к немолодой официантке: «Эй, девушка!» — или что-нибудь в этом роде. А разве тот же юнец позволит себе так обратиться к врачу? Или к учительнице?

Из многих студенческих организаций мне особенно понравилось Общество по распространению образования среди взрослых. Студенты за небольшую плату учат вечерами тех, кому почему-либо не удалось окончить школу. Тут и пятнадцатилетние подростки, и их бабушки и дедушки. В газетах писали, что самому старому ученику исполнилось 78 лет, а самой старой ученице — 92 года!

И представьте, даже в столь почтенном возрасте человек может выучить иностранный язык: прилежная бабушка стала немного разговаривать по-английски! Но, наверное, лучше все же учить языки в школе, чтобы потом не садиться за парту вместе с внуками…

В «тылу» Тронхейма — бескрайние еловые леса. Это один из главных районов лесной промышленности страны.

Иногда спорят, что важнее для Норвегии: лес или рыба?

Уже шесть столетий страна торгует лесом, да и сейчас десятки тысяч норвежцев заготавливают и сплавляют бревна, распиливают их на доски и брусья, работают на заводах, где богатства леса превращаются в древесную массу, целлюлозу, бумагу, искусственный шелк, различные химические продукты. Только в трех странах мира — в Финляндии, Швеции и Канаде — лесное дело занимает еще более важное место, чем в Норвегии.

За Тронхеймом «длинная страна» особенно резко сужается. Она лентой вытягивается вдоль побережья. Здесь с самолета иногда можно увидеть обе ее границы.

Мы с Марком возвращаемся в Осло. Оба полны впечатлений и еще не очень хорошо разобрались в них. Марк, однако, пытается выделить самое главное.

— Ты знаешь, один большой поэт сравнивал историю цивилизации и искусства с грандиозной фугой, многоголосным музыкальным произведением, — задумчиво говорит мой друг. — В ней слышны голоса всех народов. Но для красоты этой человеческой симфонии важно, чтобы каждый голос сохранял свой собственный тембр и звук. Так вот, мне кажется, что норвежский голос в этой фуге не затерялся. Он различим со времен викингов до наших дней.

…К мысу Нордкап

Дорогой предков

Во время первого путешествия наш маршрут так и не пересек Полярный круг. Север страны я увидел позднее.

За Тронхеймом вдоль побережья пролегает древняя морская дорога норвежцев. Ее знали еще несколько столетий назад. Как и прежде, она особенно оживает не в лучшую пору, не летом, когда полярное солнце светит особенно щедро, а на исходе зимы. Это дорога рыбаков к Лофотенским островам, возле которых норвежцы с незапамятных времен ловят рыбу.

Пассажиры корабля, идущего к северу вдоль норвежских берегов, однажды замечают над морским горизонтом на западе странные темно-синие тени. Сначала кажется, будто это далекие неподвижные тучи. Потом постепенно очерчиваются скалистые хребты, торчащие прямо из моря.

Это и есть Лофотены.

Никто не скажет, сколько отважных нашло могилу в здешних суровых, бурных водах. И все же каждый год к Лофотенам со всего атлантического побережья страны стягивается масса рыбацких судов.

Похода на север ждут, к нему долго и тщательно готовятся во всех прибрежных поселках. Тут своя жизнь, свои нравы и обычаи, свои предания и свои суеверия.

Осенней ненастной порой, когда уже все приготовлено для выхода на промысел, рыбаки предпочитают коротать время в хижинах. Если на море тихо, то в темный час отлива, по их поверьям, на скользком обнажившемся дне бродят утопленники, хватаясь бледными руками за водоросли. Нечего в такую пору шататься по берегу! Да и в «запечные» деньки разгула осеннего шторма лучше сидеть в тепле.

Но когда лунная зеленоватая полумгла висит над холодным декабрьским морем, когда ветер воет, словно ища жертву, и, не найдя ее, рвет пенные верхушки волн, — вот тогда-то, в эту злую пору рыбаки бесстрашно идут наперекор стихии: рыба не ждет погоды!

Рыбаки направляются на север, к Лофотенам, вдоль каменной стены берега, розовеющего на рассвете пятнами снегов, лавируют среди торчащих из зеленовато-фиолетового моря темных каменных островков — «детенышей». Хорошо еще, что норвежское побережье прикрыто от штормовых ударов океана цепочками островов, но все же рыбакам и тут здорово достается.

В ранние зимние сумерки лишь проблески далекого маяка да удивительное чутье шкиперов ведут суденышки среди вздымающихся темных водяных гор.

Короток ночной отдых. На рассвете — чашка горячего кофе, пресная лепешка или ломоть хлеба с маслом. Снова долгий день в мокрой одежде, на ледяном ветру. Серое море, мгла тумана, внезапные метели, морозные ночи, опасные шквалы, вырывающиеся из щелей фиордов…

Рыбаки приходят к полузатонувшему горному хребту с резко очерченными крутыми снежными вершинами. Некоторые находят, что высунувшаяся из моря гряда Лофотен похожа на челюсть акулы, усеянную острыми зубами. От материка ее отделяет широкий пролив Вест-фиорд. Рыбаки пересекают его.

Долгий путь окончен. Флотилии растекаются по узким заливам, пристают к баракам лофотенских рыбацких поселков. Когда соберутся все суда, кое-где можно, перешагивая с палубы на палубу, пройти с одного берега гавани на другой, не замочив подошвы сапог.

Пока рыбаки отдыхают после дороги, нелишне будет узнать, почему они пользуются большим почетом в стране. Маленькая Норвегия ловит больше рыбы, чем другие приморские страны Европы. В удачливый год норвежские рыбаки вылавливают столько рыбы, что ее хватило бы на обед из двух рыбных блюд всему населению земного шара. Норвежскую сельдь и треску покупают многие народы, ее перевозят даже через океан, в Южную Америку.