Что может быть проще времени, стр. 14
И это была самая уместная шутка, потому что никто не умел себя телепартировать. Были левитаторы, которые могли летать подобно птицам; другие, как Блэйн, могли телепартировать небольшие предметы; третьи, и Блэйн тоже, умели телепартировать свой разум за тысячи световых лет, но только с помощью хитроумных машин. А настоящая самотелепартация, мгновенный перенос тела из одного места в другое, встречалась исключительно редко.
Толпа, подхватившая шутку, скандировала: «Телепартируй, телепартируй, телепартируй себя, грязный, вонючий парапсих!» Толпа смеялась, радуясь собственному остроумию, самодовольно веселилась, осыпая жертву градом насмешек. И ни на минуту не переставала перемежать шутки с пинками и ударами.
Теплая струйка бежала у Блэйна по подбородку, губа отекла и распухла, а во рту чувствовался солоноватый привкус. Болел живот, и саднили ребра, а десятки рук и ног продолжали наносить удар за ударом.
Снова чей-то раскатистый голос прорвался через шум: «А ну, хватит! Отойдите от него!»
Толпа отхлынула, но не расступилась, и Блэйн, стоя в центре человеческого кольца, повсюду видел горящие в последних слабых лучах заходящего солнца крысиные глаза, выступившую на губах пенку; ненависть, поднимаясь со всех сторон, катилась на него, как запах потных тел.
Кольцо разорвалось, и в середину вышли двое мужчин — один маленький и суетливый, скорее всего счетовод или приказчик, другой — детина с физиономией, на которой будто черти горох молотили. На плече у здоровяка висела свернутая в кольцо веревка, а в руке он держал ее конец, искусно завязанный в аккуратную удавку.
Оба остановились перед Блэйном, и маленький повернулся лицом к толпе.
— Джентльмены, — произнес он голосом, которому позавидовал бы любой распорядитель похорон, — мы должны вести себя достойно и соблюдать приличия. Ничего против этого человека мы не имеем, мы протестуем против той мерзкой системы, которую он представляет.
— Всыпь им, приятель! — с энтузиазмом выкрикнул кто-то из задних рядов толпы.
Человек с голосом распорядителя похорон поднял вверх руку, призывая к тишине.
— То, что мы должны сделать, — елейным тоном продолжал он, — наш горький и печальный долг. Но это долг, поэтому исполним его в подобающей манере.
— Верно, — снова заорал энтузиаст, — пора кончать с этим! Вздернем проклятого ублюдка!
Здоровяк подошел к Блэйну вплотную и медленно, почти бережно надел на него петлю так, что она легла Блэйну на плечи. Затем осторожно затянул узел на шее.
Веревка была совсем новая и колючая и жгла, как раскаленное докрасна железо. Оцепенение, в котором находился Блэйн, прошло и схлынуло, оставив его стоять холодным, опустошенным и обнаженным на пороге вечности.
Пока все это происходило, он не переставал подсознательно цепляться за уверенность, что такое невозможно, что он так умереть не может, с другими такое могло случиться и случалось, но не с Шепардом Блэйном.
А сейчас его от смерти отделяли считанные минуты: орудие смерти уже на месте. Эти люди — люди, которых он не знает, которых он никогда не знал, хотят забрать у него жизнь.
Он попробовал поднять руки, чтобы сорвать с себя веревку, но не смог ими даже пошевелить. Он сглотнул — появлялось чувство медленного и болезненного удушья.
А его еще не начали вешать!
Холод его опустошенного «я» становился все сильнее, его бил озноб всепоглощающего страха — страха, который охватил его и держал, не давая пошевелиться и замораживая тем временем заживо. Казалось, кровь перестала течь по жилам, тело исчезло, а в мозгу громоздятся друг на друга глыбы льда, и череп вот-вот не выдержит и лопнет.
Откуда-то из глубины сознания всплыла мысль о том, что он уже не человек, а просто испуганное животное. Окоченевшее, слишком гордое, чтобы ронять слезы, скованное ужасом, удерживающееся от крика только потому, что отказали язык и горло.
Но если он не мог крикнуть вслух, он закричал внутри себя. Этот крик рос и рос, тщетно пытаясь найти выход. Еще мгновение, понял Блэйн, и если выход не будет найден, этот страшный, безмолвный крик разорвет его на части.
На какую-то долю секунды все померкло, растворилось, и Блэйн вдруг оказался один, и ему больше не было холодно.
Он стоял на посыпанной кирпичной крошкой старой аллее, ведущей к зданию суда, веревка все еще весела у него на шее, но на площади перед судом не было ни одного человека.
Кроме него, в городе вообще никого не было!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сумерки немного рассеялись, стало светлей. Стояла невообразимая тишина.
Не было травы.
Не было деревьев.
Не было людей и даже намека на их присутствие.
Газон, или то, что раньше было газоном, обнаженной полосой тянулся к асфальтовой улице. На газоне не было ни травинки, только земля и галька. Ни мертвой, ни сухой, вообще никакой травы. Как будто травы вообще никогда не было. Как будто даже понятия такого, как трава, никогда не существовало.
С веревкой, все еще свисающей с шеи, Блэйн огляделся вокруг. И всюду была та же картина. В последних отблесках дня застыло здание суда. Вдоль тротуара на пустынной и спокойной улице стояли автомобили. Ряды магазинов слепо глядели прозрачными витринами.
На углу за парикмахерской, одинокое и мертвое, торчало единственное дерево.
Ни одного человека. Ни птиц, ни щебета. Ни собак. Ни кошек. Ни даже жужжания насекомых. Может быть, подумал Блэйн, не осталось ни единой бактерии или микроба.
Осторожно, как будто боясь разрушить заклинание, Блэйн поднес руки к горлу и ослабил узел. Стащив петлю с головы, Блэйн швырнул веревку на землю и стал осторожно массировать шею. Кожу еще покалывало — в ней застряли оторвавшиеся волокна.
Блэйн попробовал сделать шаг и обнаружил, что в состоянии ходить, хотя тело и саднило от побоев. Выйдя на середину улицы, Блэйн посмотрел вперед и назад. Нигде никого не было видно.
Солнце еще только-только село, еще не наступила темнота, а это значит, сказал он себе, что я вернулся немного назад во времени.
Блэйн замер посреди улицы, ошеломленный пришедшей мыслью. Как же я сразу не догадался? Ведь все ясно. Нет никаких сомнений в том, что именно я совершил. Хотя, видимо, подумал Блэйн, я сделал это не сознательным усилием, а скорее инстинктивно, как будто в минуту опасности сработал условный рефлекс.
Произошло нечто невероятное, чего он сам никогда не смог бы сделать, а минуту назад мог поклясться, что такое невозможно. Подобного никогда еще не совершал ни один человек, и ни один человек даже не помыслил бы об этом.
Он совершил путешествие во времени. Он ушел в прошлое на полчаса назад.
Несомненно, это было выше его человеческих возможностей, но не выше возможностей инопланетного существа. Как человек, он не мог обладать подобным инстинктом. Такая способность выходила за пределы даже паранормальных возможностей. Да, сомнения не было: ему удалось пройти сквозь это время только посредством, или с помощью, иного инопланетного разума.
Но этот разум, похоже, оставил его; с ним его больше не было. Блэйн поискал его, попробовал позвать — никто не ответил.
Блэйн повернулся и пошел на север, стараясь держаться середины улицы, пересекающей этот город-призрак из прошлого.
Кладбище прошлого, подумал он. Все только мертвое: голые камни, кирпичи, безжизненные глина и доски.
А куда подевалась жизнь?
Почему прошлое должно быть мертвым?
И что стало с тем разумом, который он получил в обмен от существа на другой планете?
Он снова поискал его, но не нашел, однако обнаружил его следы: крохотные грязные отпечатки ног, протянувшихся через мозг, он нашел обрывки и мусор, оставшиеся за ним, — непонятные, хаотичные воспоминания, клочки бессвязных, ни на что не похожих знаний, плавающих подобно обломкам в пене прибоя.
Блэйн не нашел существо, но понял, куда оно делось, — ответ пришел сам собой. Разум существа не исчезал, не уходил. Напротив, он стал его частью. В горниле страха и ужаса, в химической реакции опасности родился тот психологический фактор, который спаял два разума воедино.