Боцман знает всё, стр. 52
Шайтан прослушал одно колено, другое, топнул ногой и сердито чихнул. Юрочка обернулся, ахнул и уронил палочки.
Дальше всё произошло с катастрофической быстротой. Бородатый крикнул густым басом: «Бе-е!» — и медленно двинулся на музыканта, выставив воинственно рога. Юрочка попятился от него, споткнулся и упал навзничь.
Бум-м-м-м!.. — И барабан очутился на рогах у Шайтана.
Такого исхода не предвидел и сам козёл. Несколько шагов он сделал с гордо поднятыми рогами, украшенными трофейным барабаном, потом пожелал его сбросить лёгким движением головы, но… не тут-то было. Барабан засел на рогах крепко. Шайтан заорал с перепугу и бросился, не разбирая дороги, вниз…
Юрочка вскочил на ноги и даже глаза протёр: не приснилось ли ему всё это? Но факт, как любил говорить Алёша, был налицо. Вернее, налицо были только две барабанные палочки да сам барабанщик, а инструмента не было, и надо было принимать срочные меры по его спасению.
Размахивая палочками, как двумя кинжалами, Юрочка бросился в погоню. Он не бежал, а летел под гору, перепрыгивал через пни, продирался сквозь кусты, падал, снова поднимался и не переставал кричать:
— Стой! Стой! Держи его!
Кричал он так громко и так требовательно, что Шайтан совсем с перепугу потерял голову и выделывал что-то невообразимое: он бодал воздух, прыгал во все стороны и вверх, ходил на задних ногах и отчаянно тряс головой. При этом он истошно орал. Когда он подбежал к своему стаду, все козы бросились от него врассыпную, точно на них волки напали.
В лагере услышали и крики Юрочки, и вопли Шайтана, и увидели всё, что происходило в кустарнике на склоне.
— Ребята! За мной! — скомандовал Алёша.
И все, кто был с ним рядом, бросились к кустарнику.
Уже на бегу Алёша перестроил свой отряд с таким расчётом, чтобы окружить похитителя со всех сторон.
— Окружай! Не давай ему прорваться! — командовал он.
Заметив, что преследователи во много раз превосходят его численностью. Шайтан метнулся в сторону, попытался прорваться к лесу, но кольцо окружения сомкнулось, и на него сразу навалилось несколько ребят. Кто-то схватил козла за бороду. Алёша сорвал с рогов барабан, а Юрочка выколотил на козлиных боках дробь с той самой силой и страстью, которой так не хватало ему раньше.
Лагерное имущество, хоть и потрёпанное, хоть и с дырой в боку, было отбито. Юрочка чуть не со слезами принял от председателя барабан и долго изучал повреждение. Второй бок барабана не пострадал.
— Ладно, Юра, — стал успокаивать его Алёша, — не огорчайся. Как-нибудь отремонтируем.
Юрочка, после всей этой истории, в которой он проявил столько мужества, ставший сразу Юрой, связал тесёмки барабана, перекинул их через плечо и тронул уцелевший бок палочками. Барабан откликнулся хоть и надтреснутым голосом, но вполне бодро и жизнерадостно. Юра посмотрел на ребят и улыбнулся во весь рот.
— Становись! — вдруг подал команду Алёша и показал рукой направление строя.
Моментально на полянке выросли две шеренги.
Юра стал рядом с Алёшей.
— На-пра-во! — командовал Алёша. — Музыканты, вперёд! Шагом… марш!
И грянул барабан!
Двадцать первый барабанщик стал как будто и ростом выше, и в плечах шире. Его руки обрушивали палочки на уцелевший бок лагерного барабана, и он гудел с такой силой и в таком ритме, что до самого лагеря ни один человек в строю не сбился с ноги.
— Молодец, Юра! — похвалил председатель.
— Вот видишь, а ты хотел меня в цветочную комиссию! — гордо ответил двадцать первый барабанщик.
Впрочем, с этого дня Юра стал первым и единственным лагерным барабанщиком. Никто, в том числе и остальные двадцать барабанщиков, против этого не возражал.
На пороге подвигов
Мы были тогда ещё очень молодыми водолазами. В наших биографиях только начали отмечаться часы, проведённые под водой. Нам записывали ещё не сотни, а только первые десятки часов, да к тому же половина из них приходилась на спуски в специальный металлический чан, под названием «водолазный танк». Если учесть, что в переводе с английского «танк» можно перевести как «лохань», то, сами понимаете, гордиться нам было ещё нечем…
В танке можно было пройти любую глубину — в «лохани» создавалось искусственное давление воздуха. Иной из нас не спускался ещё и на десять метров, а уже числился глубоководником. Более или менее настоящими водолазами мы почувствовали себя, когда нас, курсантов Балаклавского водолазного училища, перевезли для прохождения подводной практики в Новороссийск. Здесь начались спуски у молов и пристаней, а то и за молом в Цемесской бухте на предмет обследования затонувших кораблей.
После «лохани», где не было никакой свободы действий и передвижения, где за тобой непрерывно наблюдали инструктор и врач через иллюминатор в стене чана, настоящие спуски показались нам припорошёнными немного сказкой, немного романтикой. А все мы потому и стали водолазами, что были романтиками, мечтали о небывалых приключениях, жаждали подвигов… В Новороссийске нас как будто подвели к порогу, за которым начиналась эта чудесная страна приключений и подвигов…
Однако очень скоро нам стало ясно, что простоять на этом пороге можно очень долго. Совершить хотя бы пустячный подвиг, хотя бы подвижок, всё не представлялось возможности. Ведь даже поднять затонувший корабль или снять с него груз и машины было для водолазов делом обычным, их прямой обязанностью. Вот ежели бы представился случай спуститься на страшенную глубину, на которую ещё никто до тебя не спускался, да не просто так спуститься, ради рекорда, а спасти там кого-нибудь или отыскать какую-то такую вещь, которой цены ещё никто не сочинил, — вот это был бы подвиг…
Но спасать утопающих даже на мелких местах нам не полагалось — на это были водолазы на спасательных станциях: что касается глубин, то мы спускали друг друга только на ту глубину, которую задавал нам инструктор…
К великому счастью, бывают на свете случаи, рассказы про которые обязательно начинаются словами: «Но вот однажды…»
…Но вот однажды, когда наш водолазный бот стоял у причала цемзавода «Октябрь» и мы ожидали прихода нашего инструктора — его срочно вызвало начальство, — к нам прибежали моряки с одного из пароходов, грузившихся цементом.
— Товарищи водолазы, выручайте! Беда! — услышали мы, и сердца наши радостно забились.
— Что у вас приключилось? — спросил я как можно басовитее, так как был оставлен инструктором за старшего.
— Мы намотали трос на правый винт!.. — ответили моряки.
— На винт намотали? — протянул я разочарованно. — Это вам надо вызывать портовых водолазов, а мы только курсанты. Мы военные моряки…
— Пока портовые придут, знаете сколько времени пройдёт? А вы рядом… А каждая минута простоя парохода в большую копеечку государству обходится…
Я мог всё решить самостоятельно, помня о единоначалии в армии и флоте, но я поступил по-другому: я поставил назревший вопрос на «летучке» комсомольского собрания. Собрание единодушно решило помочь морякам, а вину разложить на всех. Конечно, это было не по уставу.
— А не помочь морякам? А государство убытки понесёт — это по уставу будет? — поддержал меня мой дружок Виктор Охалов.
Моряки помогли нам перетащить бот на другую сторону пирса, под корму парохода, потерпевшего аварию. Пароход был сильно гружён, корма сидела глубоко, и сверху было не видно, много ли манильского каната надо срубить с лопастей. Мне, как старшему на боте, самому спускаться было нельзя, и я приказал одеваться Виктору. За это он, когда мы втряхнули его через резиновый ворот в рубаху, незаметно пожал мне руку.