Боцман знает всё, стр. 30

— Мария Тимофеевна! Я всё вспомнил… Разрешите ответить?

— Ну вот, давно бы так! — засмеялся Павел Максимович. — Иди к карте…

Последний экзамен окончился. Уходя из класса, Павел Максимович сказал Андрейке:

— Сажин, зайди в учительскую.

У Андрейки ёкнуло сердечко: не будет ли нагоняя за поведение?

В учительской сам директор школы торжественно поздравил юнгу с переходом в седьмой класс и вручил табель.

— А почему сегодня табель? — удивился Андрейка. — Всем сегодня выдадите?

— Нет, только юнгам. Вы люди военные. Как в песне поётся: «Нынче здесь, завтра там…» Передай привет товарищу Молодцову.

Старшина Орешкин всё ещё стоял на тротуаре. Андрей подошёл к окну, и Орешкин увидел его. Старшина торопливо сунул трубку в карман и что-то крикнул. Но Андрейка не расслышал и помотал головой. Тогда Орешкин растопырил пятерню и потряс ею в воздухе. Андрейка вспомнил про Мадагаскар и экзамен, вспомнил, как Орешкин всегда подшучивал над ним, и… отрицательно помотал головой. Тогда старшина, всё ещё улыбаясь, показал четыре пальца. Андрейка в ответ поднял два.

Орешкин махнул рукой, чтобы Андрейка вышел к нему. Тот пустился со всех ног, но, выходя из дверей, постарался сделать виноватое лицо.

— Командиру не терпелось порадоваться твоим успехам, — сказал Орешкин, — и он дал команду сразу же после экзаменов доставить тебя на корабль. Воображаю, какое у него будет выражение лица, когда он увидит твой табель!

На этот раз Орешкин не выдержал своего язвительного тона. Он вдруг перестал улыбаться и заговорил очень огорчённо:

— Послушай, Андрей, как тебе не стыдно? Ну с какими глазами ты явишься на корабль? Что ты скажешь? Ведь тебя там ждут все! Понимаешь, ждут, волнуются. Кок для тебя пирожков напёк, форму тебе новую сшили… Ребята уверяли, что ты всё знаешь, что ты выдержишь… Я вот нарочно торчал здесь, как причальная тумба, чтобы ты не волновался, не думал, что корабли совсем уходят… Э, да что с тобой, с деревянным, говорить! Пошли на катер!

— А вещи?

— На корабле уже вещи. Табель у тебя? Сам отдашь его командиру. У меня на это дело руки не поднимутся.

Больше Андрейка не мог выдержать. Он весело рассмеялся, подскочил и повис на шее у Орешкина:

— Нет, нет, неправда! Наврал я…

Он вытащил из кармана бушлата завёрнутую в целлофан зелёненькую книжечку и протянул её старшине. Орешкин, ещё ничего не понимая, открыл табель, посмотрел последнюю страничку, а потом, не говоря ни слова, дал Андрейке подзатыльник. Юнга звонко рассмеялся. По всем предметам у него в табеле были только одни пятёрки.

Вперёд, капитан!

Утром дедушка разбудил Федю:

— Вставай, внучек. Смотри, какую тебе мать посылку из Москвы прислала.

Федина мама училась в Москве на учительницу; теперь она кончила институт и ехала работать в Хабаровск.

Дедушка открыл посылку, и сердечко у Феди запрыгало в груди, как белка по веткам. Чего только не было в той посылке! Сверху лежали букварь и задачник. Задачник был без картинок, зато в букваре их было по нескольку штук на каждой страничке.

— Вот это книжка, я понимаю! — кричал Федя.

— А это тоже неплохая, — сказал дедушка про задачник. — В ней, брат, сказано, что если к двум прибавить два, будет четыре, а пятью пять будет двадцать пять.

— А тетрадей-то сколько! — удивлялась бабушка. — Их, поди, тебе и не исписать все.

— Однако, испишу, бабушка. Вот увидишь, все до одной испишу, — заверял Федя.

Под тетрадями лежала целая пачка гранёных карандашей, пять ручек разных цветов, коробка перьев, две чернильницы-непроливашки: одна стеклянная, другая белая фарфоровая, коробка цветных карандашей, палитра с красками, кисточками, резинки, пенал, большой альбом для рисования.

— Дедушка, смотри, часы мама прислала! — прошептал Федя.

— Это не часы… Это компас. По нему части света узнают, с ним не заблудишься. Вот этот белый конец стрелки всегда на север показывает, чёрный смотрит на юг, справа будет восток, слева — запад. Понятно?

— Понятно, дедушка.

Все вещи в посылке так замечательно пахли, что у Феди даже голова кружилась.

— Дедушка, бабушка, вы только понюхайте, понюхайте!.. — просил он.

Дедушка с бабушкой понюхали всего по одному разу, зато Вестовой нюхал богатства без конца, чихал от удовольствия и подметал хвостом пол.

Феде хотелось немедленно начать учиться, но только до отъезда в Хабаровск оставалось ещё целых три дня. Это казалось ему вечностью. А вот бабушка да и дедушка просто не знали, как они успеют за такой короткий срок собрать внука в дорогу.

— Макар, а Макар, — вздыхала бабушка, — а, поди, свининки-то мы маловато положили. Да и колбаски бы кружочка два надо прибавить. Он ведь любит её, колбаску-то…

— Да больше в ящик не лезет, — возражал дедушка.

— Новый, однако, сколотить можно. Велик ли труд!

— Труд невелик, а времени мало. Я хотел ему ещё одни унты стачать.

У Феди уже было три пары новых меховых сапожек, но против четвёртой бабушка не возражала. Ей и самой казалось, что тех десяти пар шерстяных носков, что она связала внуку, будет мало и что надо срочно связать одиннадцатую пару.

Оказалось, что и у Феди не так уж много времени осталось до отъезда. Почти весь второй день ушёл на укладку ранца. Ранец сшил ему дедушка из шкуры дикой козы, шерстью наверх. В нём было три отделения: одно — для книг и тетрадей, второе — для карандашей, а третье — для завтрака. Носить ранец полагалось за плечами, на мягких и широких ремнях. Ремни можно было подтягивать и опускать.

— В таком ранце только пятёрки носить, — сказала бабушка.

На третий день Федя взял компас, свистнул Вестового, и они по узенькой тропке начали подниматься на Лысую сопку. Это была самая высокая сопка у заимки: до вершины она была покрыта непролазным лесом, на самой вершине не росло даже травы. Она была каменная.

Федя уже бывал на Лысой сопке с дедушкой, а сегодня он поднимался один. Но он не боялся заблудиться. Ведь у него был компас. Он всё время смотрел на стрелку, стрелка дрожала, но упрямо показывала вперёд, как раз туда, куда вела тропинка.

Вестового компас не интересовал. Он без конца бросался в стороны от тропинки и лаял: сначала на белок и маленького полосатого бурундука, а потом с визгом понёсся догонять метнувшуюся в сторону дикую козу.

— Хоть ты и хорошая собака. Вестовой, а глупая. Разве можно догнать козу? Она, как молния… — сказал ему Федя уже на вершине.

Сверху вся дедушкина заимка казалась совсем крошечной: дом, сарай, амбарчик были маленькими, точно игрушечными, а конуры Вестового совсем не было видно. Зато Амур сверху казался ещё шире. Он как будто разрезал землю пополам. По обоим его берегам толпились молчаливые сопки; они выглядывали друг из-за друга, точно им всем хотелось посмотреть на Амур. Ближние сопки были зелёные, а дальние — синие. И сколько ни смотрел Федя, ничего, кроме сопок, не было видно, как будто на всём свете не существовало, кроме дедушкиной заимки, ни одного домика. Только сопки, тайга, небо над головой и широкий Амур.

А ведь где-то внизу по реке был Хабаровск, большой город с каменными домами, вверху был Благовещенск, а на западе, за горами и долами, — Москва…

На третий день дедушка сколотил новый рундук. В него уложили все одиннадцать пар носков, четыре пары унтов, меховую шубку-ма?лицу и все остальные Федины пожитки. Потом все вещи снова перекладывались, и дедушка строгал доски ещё для одного ящика. В него нужно было уложить то, что не поместилось в первый ящик и рундук.

— Можно подумать, что мы его не в город отправляем, а на необитаемый остров, — ворчал дедушка, но ворчал тихо, чтобы бабушка не услышала.

И вот наступил день отъезда. В обед к заимке должен был прибыть пароход. Федя вдруг почувствовал, что ему не так-то легко расстаться не только с дедушкой и бабушкой, но и с Вестовым, с козами и курами, с поросятами: жалко было расставаться даже со своими грядками на бабушкином огороде, хотя они были уже пустыми. Федя загрустил.