По следам М.Р., стр. 7
— Молодец, молодец, коллега, — еще раз похвалил Леонид Константинович покрасневшего Витю. — Теперь вы смело можете считать, что вашей находке лет пятьдесят — шестьдесят. Партия бумаги держится в обиходе, как правило, года три, от силы пять или, возьмем самый крайний случай, десять лет. Значит, одна граница определилась — девятисотые годы. Скорее всего — начало девятисотых годов. Теперь дело за второй.
— Какой второй? — не поняла Оля.
— Дело за второй границей, — объяснил Леонид Константинович. — Мы выяснили конечную дату жизни М. Р., дату его гибели, а теперь надо восстановить исходную дату.
Ребята задумались. Они молча вспоминали странички дневника, известные им уже почти наизусть.
Витя, подняв глаза к потолку, что-то бормотал и загибал палец за пальцем на руке. Так он долго вел свои странные подсчеты и, наконец, твердо заявил:
— М. Р. погиб молодой!
— Почему? — воскликнула Оля.
— Почему? — с небольшим запозданием спросил и Генька.
— На кедры лазил — раз… лося дубинкой убил — два… пятьсот верст по тайге хотел пройти — три… — разгибая пальцы, сообщил Витя.
Четвертый палец у него еще был загнут.
— И стихи любил — четыре… — добавил он. — Был бы стариком… все стихи бы перезабыл…
— Ой, здорово! — захлопала в ладоши Оля.
— Ну, в этом вы, мой юный друг, ошибаетесь, — обидчиво возразил архивариус. — Насчет любви к стихам вы явно не осведомлены. А в остальном ваша гипотеза мне кажется правдоподобной. Поздравляю, поздравляю! У вас, молодой коллега, очень четкое логическое мышление.
От этих похвал Витя совсем побагровел, даже оттопыренные уши его вспыхнули.
Генька стоял возле стеллажа и, насупившись, думал: «Ай да Витька! Котелок у него варит. И как это я не сообразил?»
— Так вот, — оживленно продолжал архивариус. — Если согласиться с вами, молодой человек, то М. Р. в момент гибели было не больше тридцати — сорока лет. Отсюда следует, что в институте он учился в конце восьмидесятых или в девяностых годах. Что ж, посмотрим!
Леонид Константинович, торопливо кивнув Никите, спешившему на занятия, устремился к стеллажам.
Почти не глядя, он стал снимать с полок и складывать на небольшую тележку широкие книги в одинаковых переплетах из толстого картона. Сняв десятка полтора книг, он подкатил тележку к ребятам, и те увидели, что на книжных корешках ровным, аккуратным почерком написано: «Прием 1885 года», «Прием 1886 года», «Прием 1887 года»… А когда Леонид Константинович раскрыл один из томов, внутри оказались однообразно разграфленные страницы, заполненные тем же ровным, аккуратным почерком.
— Вот это писал! — не скрывая восхищения, воскликнул Генька. — Почище пишущей машинки! А еще говорят, в архивах ничего не понять. Да тут и первоклассник разберется.
— Не торопитесь с выводами, юноша. Это же писарский почерк, специально для докладов начальству и для прочих важных бумаг. А сами начальники не утруждали себя старанием, их и так должны были понимать. Взгляните-ка сюда, милости прошу, — и Леонид Константинович, снова почти не глядя, протянул руку, достал с полки картонную коробку и вынул из нее листки, покрытые мелкими, неразборчивыми буквами.
— Можете прочесть? Нет? То-то! Ну, займемтесь делом…
Фамилии, начинавшиеся на букву «Р», занимали в каждом томе по нескольку листов. Здесь были Рагозины и Рассадины, Ребровы и Риммельсгаузены, Родолюбовы и Ростовцевы, и даже какой-то Ругай-Ругоев. Их звали Алексеями и Павлами, Владимирами и Кириллами, Станиславами и Яковами, но ни одного Михаила, Макара, Матвея, Марка или Мефодия среди них не было. Сочетания «М. Р.» никак не получалось.
И вдруг, когда Генька перевернул очередную страницу, быстроглазая Оля закричала, вскочив со стула:
— Есть! Есть М. Р.! Вот!
Действительно, в книге «Прием 1889 года» значилось:
«Рубакин, Модест Илларионович, родился в 1868 году, православный, мещанин, имеющий постоянное жительство в городе Рыбинске, Ярославской губернии».
— Он! Конечно, он! — повторяла Оля, дергая за рукав то Геньку, то Витю. — И буквы те! И годы те!
Но Витя не склонен был приходить в восторг:
— Может, и так. А вернее… просто совпадение.
— Ну, опять заныл?! — рассердилась Оля.
Ребята просмотрели остальные книги. Однако людей с инициалами «М. Р.» больше нигде не оказалось.
— Ну что я говорила?! — торжествовала Оля. — Один только Модест Рубакин и подходит. И фамилия какая боевая: Рубакин!
Леонид Константинович, с улыбкой наблюдавший за ребятами, вмешался:
— Я же вам объяснял: здесь у нас собраны судьбы всех бывших студентов. Сейчас посмотрим.
Он снова отправился к стеллажам и вскоре вернулся с выцветшей папкой. На обложке была надпись:
«Рубакин, Модест Илларионович, поступил в 1889 году, окончил с отличием в 1894 году».
— Вот видите, с отличием! — не удержалась Оля.
— Это мы видим… А что с ним потом стало, вот главное, — и Генька раскрыл рубакинскую папку.
— Позвольте, я помогу вам, коллеги следопыты, — предложил Леонид Константинович. — Здесь, как видите, документов не так уж много. Расписка в получении диплома. Так. Запрос из горного округа о бывшем студенте, ныне инженере Рубакине. Копия ответа начальника института: «Студент Рубакин отличался примерным поведением, благонадежен и набожен». Гм, что-то непохоже на вашего М. Р.
— Непохоже, — упавшим голосом подтвердила Оля.
— И вот, прошу, пожалуйста, финал: инженер Рубакин стал начальником рудника и в качестве такового прислал письмо в институт. Вот оно, видите: «Покорнейше прошу включить меня, как бывшего студента-горняка, в число участников верноподданейшего поздравления его величеству государю императору к дню трехсотлетия дома Романовых. 17 января 1913 года. Модест Рубакин».
— Не тот, — подвел черту Витя. — А других нет… Э-эх! Говорил я… Зря все это!.. — и Витя, махнув рукой, выбежал из архива.
Железная дверь со скрежетом захлопнулась за ним. Звоночек коротко, жалобно звякнул.
— Тряпка! — яростно пробормотал Генька. — Слабец толстогубый!
На языке у него вертелось еще одно словечко, покрепче, но, опомнившись, сообразив, что опять вспылил, он торопливо зашептал:
— Неустойчив, однако, ваш юный коллега, — покачал головой архивариус. — Такое четкое логическое мышление, а вот выдержки… — он развел руками,
— Извините его, пожалуйста, — сказала Оля. — Он у нас нервный…
Попрощавшись с архивариусом, ребята тоскливо побрели по институтским коридорам к выходу.
Глава IV
ГЕНЬКА ИДЕТ ПО СЛЕДУ
Весь день Витя сторонился Геньки и Оли. На переменах он оставался за партой, уткнувшись в потрепанную книгу. После уроков не помчался, как обычно, в раздевалку, а долго и старательно возился с портфелем, пережидая, пока все выйдут из класса.
Однако через приоткрытую дверь он видел: Генька и Оля стоят в коридоре.
Пришлось выйти.
— В молчанку играешь? — спросил Генька.
Витя, не отвечая, двинулся к лестнице.
— Струсил он, — вмешалась Оля. — Трудно стало, — сразу наутек…
— Нет, я не трус… А только… У Алексея Ивановича не вышло, а мы… Где уж…
— Ему просто некогда было! — возмутился Генька. — Иначе бы он ни в жизнь не отступился. А вот ты — тряпка поганая!
— Опять?! — воскликнула Оля. — Наклонись!
Генька вздохнул, но покорно подставил голову. Однажды он попросил ребят, чтобы за каждое «выражение» его щелкали. И приятели не упускали случая…
— А все же мы доищемся, — потирая лоб, сказал он.
— Хвастать легко… — усмехнулся Витя. — Ищите… если времени не жалко. А я лучше… книжку почитаю… — и он решительно зашагал к лестнице, показывая всем своим видом, что ему некогда.