Пять женщин, предавшихся любви, стр. 14

— Кем изволит быть этот молодой человек? — спросила она у служки, и тот отвечал ей:

— Это Китидзабуро-доно, по фамилии Онога-ва. Он чистокровный ронин [106], но человек с мягким сердцем и великодушный.

Слова эти еще более разожгли чувство О-Сити, и вот она, хоронясь от людских глаз, написала любовное письмо и украдкой переправила его Китидзабуро.

Случилось так, что того, кто служил ей посредником, сменил другой человек, но все же в конце концов и от Китидзабуро стали приходить письма, в которых он всячески выражал ей свою любовь.

Их чувства слились, как два потока. Да, это действительно была взаимная любовь! Их уже не удовлетворяла переписка — каждый из них любил и был любимым. Они ждали удобного случая…

Подобное ожидание и есть, пожалуй, наша жизнь в этом мире.

Терзаемые любовью, они скоротали последний день месяца, а с рассветом пришел уже и новый год.

Украсили ворота молодыми сосенками — направо, как полагается, ставит женщина, налево — мужчина. А откроешь календарь, — ну не забавно ли? — и там день женщины [107]!

Но удобного случая не было, не удавалось им соединить свои изголовья.

Миновал седьмой день января, когда собирают «для любимого семь сортов молодой травы» [108], прошел девятый день, а за ним десятый, одиннадцатый… вот уж и вечер четырнадцатого дня! Сегодня кончаются дни сосны [109], все «прошло напрасно, как сон»! [110]

Первый гром — знак возлюбленному быть смелее

Ночью пятнадцатого числа забарабанили в наружные ворота храма: пришли из Янагивары — Ивовой равнины, той, где на ветках ив «как жемчуг, нанизаны капли весеннего дождя» [111].

Всех служителей храма подняли от сна.

Что случилось? Оказывается, этой ночью скончался торговец рисом Ядзаэмон, что долго страдал тяжкой болезнью. А так как конца его ожидали, то хотят нынче же ночью совершить обряд сожжения. За тем и прибыл посланный.

Такова уж обязанность служителей храма, и все они отправились с посланным. Не дождались даже, пока пройдет дождь, лишь взяли зонтики.

В храме осталась только старая бабка-стряпуха с храмовой кухни, новый послушник — мальчуган лет тринадцати да рыжая собака.

Ветер тоскливо выл в соснах, прокатился первый гром, тот, что насылает с неба насекомых (ведь так пугают малых ребят!). Всех охватил страх.

Бабка запаслась вареным горохом, которым, как известно, отгоняют бесов и спасаются от грома [112], разыскала каморку, крытую не только крышей, но и потолком, и схоронилась в ней.

Мать О— Сити, как и все матери, безрассудные в любви к своим детям, беспокоясь за дочь, притянула ее к себе, укрыла полой своего спального кимоно и, когда грохотало особенно сильно, зажимала ей уши.

И О— Сити, как женщина, конечно, тоже очень боялась, но в глубине души таила другую мысль: «Сегодня, быть может, единственный случай встретиться с Китидзабуро!…» -и вслух сказала:

— Почему это люди так страшатся бога грома? Пусть он даже ударит и убьет — я не боюсь!

Это были ненужные слова: ведь от женщины вовсе не требуется, чтобы она была сильна духом. Даже служанки между собою осуждали за это О-Сити.

Наконец дело подошло к рассвету, и люди незаметно погрузились в глубокий сон. Из-за храпа не слышно было, как дождь барабанит по крыше храма. Свет луны едва проникал сквозь щели ставень.

О— Сити крадучись вышла из покоя для гостей. Но тут ее охватила дрожь, у нее подкосились ноги, и она наступила на живот крепко спавшего человека.

Дух занялся у нее от испуга, сердце сжалось, словно вся кровь отхлынула от него. Она не в силах была вымолвить ни слова. Единственное, что могла она сделать, — это сложить руки и вознести мо-литву.

Странно было, однако, что тот человек ничего не говорит ей в укор. Присмотревшись, она узнала стряпуху Умэ. О-Сити хотела было перешагнуть через нее и идти дальше, но тут эта женщина схватила ее за подол.

У О— Сити снова застучало сердце. «Она удерживает меня от греха!» -мелькнула у нее мысль, но дело было в другом. Ощупью найдя ее руку, Умэ сунула ей комок туалетной бумаги.

«Похоже, что и она занимается проказами!» И, как ни была взволнована О-Сити, забота Умэ показалась ей приятной.

Подойдя к кельям, О-Сити осмотрелась, но фигуры спящего юноши не было видно, и, опечалившись, она вернулась на кухню. Тут стряпуха проснулась снова.

— Проклятые мыши шалят сегодня! Протянув руку, она прибрала свои вареные грибы, лапшу и плетенку с объедками.

И смешно же это было!

Но минуту спустя она заметила О-Сити и шепнула, дотронувшись до ее плеча:

— Опочивальня у Китидзабуро-доно одна с послушником. Вон та комнатка в три циновки.

«Кто бы подумал, что она такая догадливая? Зря пропадает в храме». Пожалев ее, О-Сити развязала свой пояс из лиловой оленьей кожи и отдала старухе. Затем она пошла, куда та указала.

Было уже часа два ночи. С сосуда, где жгут ароматические палочки, соскользнул колокольчик, и звон его некоторое время отдавался в тишине храма.

Новый послушник, видимо, был приставлен следить за курениями — он вскочил, снова прицепил шнурок колокольчика, подбавил курений, да так и остался стоять, не сходя с места, словно в забытьи.

О— Сити не терпелось войти в спальню. По-женски быстро сообразив, что делать, она растрепала волосы, состроила страшную гримасу и так выступила к послушнику из темноты.

Но в послушнике уже, видно, силен был буддийский дух: он и виду не показал, что испугался.

— Я знаю, ты — та проказница, что спокон веку ходит с распущенным поясом [113], — заявил он. — Сгинь сейчас же! А если уж тебе хочется любиться с кем-нибудь из монахов, — подожди, пока вернется господин настоятель.

Так говорил он, глядя на нее во все глаза. Отступать было нельзя. О-Сити подбежала к нему.

— Я пришла обнять тебя! — сказала она. Но послушник только рассмеялся.

— Ты ведешь речь о Китидзабуро? — спросил он. — Мы с ним спали вместе. Вот, слышишь? — и он потряс рукавами своего платья, пропитанного ароматом сожженных курений.

Повеяло запахом курения «Белая хризантема». У О-Сити защемило сердце, и, не в силах совладать с собой, она ступила в спальню Китидзабуро.

Но тут послушник опять повысил голос:

— Эй-эй! О-Сити-сама затеяла ловкую штуку!… О-Сити испугалась.

— Скажи, чего ты хочешь? Что бы это ни было, я тебе куплю. Только замолчи! — сказала она.

— В таком случае, я хочу — восемьдесят мон деньгами… мацубая [114]… рисовых пирожков с начинкой, из Асакусы, пять штук… этого я хочу больше всего, — отвечал он.

— Ну, это легко исполнить. Завтра рано утром все пришлю тебе, — пообещала О-Сити.

Тогда послушник уткнулся в свое изголовье и вскоре уснул, повторяя про себя: «Как только настанет утро, я получу то, чего хочу больше всего… непременно получу то, чего хочу больше всего…»

Теперь оставалось поступить так, как ей подсказывало сердце.

О— Сити легла рядом с Китидзабуро и, не произнося ни слова, обняла его.

Китидзабуро вдруг открыл глаза и, задрожав всем телом, закрыл лицо рукавом своего спального кимоно.

О— Сити отвела его рукав:

— Почему ты так закрылся? Это нехорошо для волос.

— Мне шестнадцать лет! — печально сказал Китидзабуро.

— Мне тоже шестнадцать, — ответила О-Сити.

— Я боюсь настоятеля! — возразил Китидзабуро.