Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод), стр. 93

Отец мой, Руис Суарес, долго был послушен родительским повелениям, но многочисленные банкротства, которые неожиданно уменьшили число торговых домов, вынудили его вступить в отношения с семейством Моро. Вскоре он горько об этом пожалел. Я говорил тебе, что мы в какой-то степени участвовали в компании, управляющей копями в Потоси, и, таким образом, получив значительное количество слитков серебра, обычно оплачиваем этими слитками наши счета. Для этого у нас были сундуки, на сто фунтов серебра каждый, соответствовавшие ценности двух тысяч семисот пятидесяти пиастров. Эти сундуки, несколько из которых ты мог ещё видеть, окованы были железом и снабжены свинцовыми пломбами с условным знаком нашего торгового дома. У каждого сундука был свой номер. Они направлялись в Индию, возвращались в Европу, плыли в Америку, и никто не вскрывал их, и каждый с радостью принимал их в уплату; даже в самом Мадриде их превосходно знали. Однако, когда какой-то купец, который должен был произвести уплату семейству Моро, принес четыре таких сундука главному бухгалтеру вышеупомянутого семейства, тот не только вскрыл их, но, кроме того, приказал сделать пробу серебра.

Когда весть о столь оскорбительном обращении достигла Кадиса, отец мой впал в неудержимый гнев. Правда, следующей почтой он получил письмо, полное оправданий: Антонио Моро, сын Родриго, писал моему родителю, что двор вызвал его в Вальядолид и что только лишь по возвращении он узнал о безрассудном поступке своего бухгалтера, который, будучи чужеземцем, недавно приехавшим, не имел ещё времени познакомиться с испанскими обычаями. Но отец никоим образом не удовлетворился этими оправданиями. Он порвал все связи с домом братьев Моро и, умирая, запретил мне вступать с ними в какие бы то ни было отношения.

Я долгое время свято повиновался его повелениям, и у меня не было оснований жаловаться на это, пока, наконец, непредвиденные обстоятельства вновь не столкнули меня с домом братьев Моро. Я забыл или, вернее, ненадолго упустил из виду совет моего отца и ты увидишь, что из этого получилось.

Коммерческие дела при дворе призвали меня в Мадрид, где я познакомился с неким Ливардесом, который прежде имел торговый дом, теперь же существовал на проценты со значительных сумм, вложенных им в различные предприятия. В характере этого человека было нечто привлекательное для меня. Наши отношения носили уже довольно дружеский и доверительный характер, когда я узнал, что Ливардес приходится дядей с материнской стороны известному Санчо Моро, тогдашнему главе фирмы. Мне следовало бы тотчас же порвать с Ливардесом всякие отношения, но я, напротив, ещё больше с ним подружился.

Однажды Ливардес сообщил мне, что, видя, с каким знанием дела я веду торговлю с Филиппинскими островами, он решил на началах командитного товарищества поместить у меня миллион. Я уверял его, что в качестве дядюшки достойного Санчо Моро, он должен доверить свои капиталы последнему, но Ливардес возражал мне на это, что не любит вступать в денежные отношения с родственниками. Наконец он убедил меня, что удалось ему без особого труда, ибо, действуя таким образом, я не вступал ни в какие отношения с домом братьев Моро. Вернувшись в Кадис, я прибавил ещё один корабль к моим двум, которые я ежегодно посылал на Филиппины, и перестал о них думать. Год спустя бедный Ливардес умер, и Санчо Моро написал мне, что, найдя в бумагах доказательство того, что его покойный дядя поместил у меня миллион, просит о возвращении этого капитала. Быть может, мне следовало поставить его в известность о нашем соглашении и о доле его в упомянутом коммерческом предприятии, но я, не желая вступать ни в какие пререкания с этим проклятым домом, отослал миллион, не вдаваясь ни в какие объяснения.

Два года спустя корабли мои возвратились, утроив капитал, вложенный в товары. По условиям я должен был заплатить два миллиона покойному Ливардесу и против собственной воли вынужден был написать братьям Моро, что у меня есть два миллиона, с которыми я готов поступить по их усмотрению. Они ответили мне на это, что два года назад этот капитал был проведен по книгам и что они и слышать не хотят об этих деньгах.

Ты понимаешь, сын мой, как сильно поразило меня это жестокое оскорбление, ведь они просто хотели подарить мне два миллиона. Я посоветовался с несколькими негоциантами в Кадисе, которые, как будто назло мне, признали правоту моих противников, доказывая, что, так как банкирский дом Моро два года тому назад выдал мне расписку в получении капитала, то у него нет теперь никаких прав и оснований претендовать на полученные проценты с оного. Я готов был предъявить доказательства, что капитал Ливардеса действительно был вложен в товары, находившиеся на кораблях, и что если бы корабли затонули, я имел бы право требовать у семейства Моро возвращения миллиона, который я им отдал; но мне представлялось несомненным, что самое имя Моро воюет против меня и что если бы я согласился на полюбовный суд негоциантов, приговор их был бы не в мою пользу.

Я отправился к адвокату, который сказал мне, что так как братья Моро потребовали возвращения миллиона без разрешения их покойного дядюшки, я же употребил его согласно желанию вышеназванного дядюшки, то упомянутый затем капитал действительно находится до сих пор у меня, миллион же, два года назад проведенный по книгам братьев Моро, является другим миллионом, не имеющим с тем, первым, ничего общего,

Адвокат посоветовал мне призвать братьев Моро в севильский трибунал. Я последовал его совету и возбудил против них процесс, который тянулся шесть лет и обошелся мне в сто тысяч пиастров. Кроме того, я проиграл его во всех инстанциях и два миллиона остались у меня.

Сперва я хотел обратить эти деньги на какое-нибудь благотворительное дело, но опасался, чтобы заслугу эту в известной мере не разделили со мной проклятые братья Моро. До сих пор я не знаю ещё, как быть с этими деньгами, однако каждый год, подводя баланс, я помещаю в графе «кредит» на два миллиона меньше. Ты видишь поэтому, сын мой, что у меня есть серьезные основания запретить тебе всяческие сношения с домом братьев Моро.

Когда цыган произнес эти слова, за ним пришли, и все мы разошлись, каждый в свою сторону.

День тридцать третий

Мы двинулись в поход и вскоре увидели Агасфера, который присоединился к нам и так продолжал рассказ о своих приключениях:

Мы росли под надзором благородного Деллия, хотя нельзя сказать, что он не спускал с нас глаз, ибо он, увы, был погружен в вечную ночь, но под опекой его разума мы руководствовались его мудрыми советами и наставлениями.

С тех пор прошло восемнадцать столетий, но мои детские годы — единственная пора моей жизни, о которой я с приятностью вспоминаю и ныне.

Я любил Деллия, как отца, и искренне привязался к моему товарищу Герману. Часто, однако, опекун наш вел с этим последним живые споры, и всегда по поводу религии. Воспитанный в суровых принципах синагоги, я постоянно повторял ему:

— У твоих кумиров есть глаза, но они слепы; у них есть уши, но они глухи; золотых дел мастер отлил их, и мыши гнездятся в них.

Герман отвечал мне, что вовсе не считает идолов богами и что я не имею ни малейшего понятия о религии египтян.

Слова эти, часто повторяемые, возбудили во мне любопытство; я просил Германа, чтобы он уговорил жреца Херемона познакомить меня с его религией, что должно было произойти втайне, ибо в случае, если бы об этом услышала синагога, я непременно был бы проклят и отлучен. Херемон, очень любивший Германа, с готовностью согласился — и следующей ночью мы отправились в рощу, расположенную близ храма Изиды.

Герман представил меня Херемону, который, усадив меня рядом с собою, сложил руки, на миг погрузился в размышления и на нижнеегипетском наречии, которое я превосходно понимал, стал читать следующую молитву: