Питер Брейн и его друзья, стр. 6

— Зоше шим вольсьем ыа… [1]— гремел председатель строительной корпорации.

— Ыа седа о души ыал… [2]— торжественно начал муниципальный советник.

— Мее ошо вено то мамы оры ботают… [3] — сообщил директор самого большого в городе завода — завода «Юго-Восточной электронной компании».

— Рычайно дачны паан… [4] — объявил глава школьного отдела муниципалитета.

Но в конце концов все речи были произнесены. Дядюшка Альф вытащил белого голубя из шляпы председателя строительной корпорации и под громкое радостное «ура!» сверкающие машины покинули парк.

Тут за работу взялись распорядители и распорядительницы в белых и розовых спортивных костюмах. Они отрывисто отдавали коротенькие команды, и Питеру показалось, что это лают вставшие на задние лапы овчарки. Пёстрая толпа пришла в движение. Вначале ребята сновали взад и вперёд, точно муравьи в развороченной куче, но вскоре разделились на организованные группы. Под марш «Вот и выскочил хорёк!» младшие дети ушли куда-то за павильон, и Питер потерял их из виду. Через футбольное поле пробежала ватага ребят постарше — они тащили биты, большие перчатки с раструбами и разноцветные колышки для игры в бейсбол. Навстречу им, вопя и толкаясь, мчались мальчишки из младших классов — у кустов их ждал руководитель туристов, а рядом с ним лежали свёрнутые палатки и ещё какие-то тючки. Со стороны павильона доносился восторженный визг. Там девочки смотрели, как учитель в спортивном костюме прыгал на батуте: он взлетал всё выше, выше, выше, а потом — ой-ой-ой! — перекувыркнулся в воздухе.

Игры, конкурсы и состязания начались.

— Но, может, вам хочется пойти в парк? — спросил Питер, когда в комнату вошли Энди и Ева.

Энди возмущённо вытаращил глаза.

— Нам? В парк? Да за кого ты нас принимаешь? Мы же должны готовиться, репетировать… Хм! А где Морис?

— Я тут, где же мне, по-твоему, ещё быть? — пропыхтел Морис, выползая ногами вперёд из-под кровати, куда он лазал за песенником, который уронил Питер. — Это Руфь куда-то девалась, а вовсе не я.

— Она в парке, — ответила Ева, доставая из футляра свою школьную флейту и проводя пальцем по клапанам. — Я записала её на конкурс маскарадных костюмов. И одела её поросёнком — пусть визжит.

— Это ты здорово придумала, — одобрил Энди. — Ну-с, а мы опять возьмёмся за «Русалку», — продолжал он, забирая песенник из рук Мориса. — Может, на этот раз дело у нас пойдёт на лад.

Эту красивую старинную матросскую балладу они выбрали по трём причинам. Во-первых, было известно, что каноник Уотсон очень её любит. Во-вторых, Ева разучивала эту мелодию в школе и могла аккомпанировать Питеру, правда ещё не совсем уверенно («Совсем неуверенно!» — заметил Энди, прослушав её в первый раз). И в-третьих, она давала большой простор для мимических способностей Мориса.

— Вот, например, — объяснял Энди. — «И увидели вдруг мы красавицу». Это же очень просто! Приставь кулак к глазу, точно подзорную трубу, а на слове «красавицу» другой глаз прищурь. А при «с гребнем в руке над зелёной волной» начинай причёсываться, зеленеть и волноваться…

— И как же он это сделает? — поинтересовался Питер.

— Что? Э… ну ладно, пусть только причёсывается! — уступил Энди с таким свирепым видом, что любая настоящая русалка, наверное, позеленела бы от страха.

Так постепенно они придумывали и репетировали все движения, которые предстояло выполнять Морису: он карабкался вверх по воображаемым вантам при словах «мы — бравые матросы», падал ничком на пол, когда дело доходило до «а сухопутные крысы валялись на койках в каютах», поглаживал невидимую бороду, когда «заговорил наш капитан», падал на колени, чтобы изобразить «маленького юнгу», и трижды вертелся на одной ноге вместе с тонущим кораблём, а потом ещё трижды и ещё трижды («словно ты хочешь ввинтиться в пол», — наставлял его Энди). Каждое из этих движений разучивалось с таким усердием, что с Мориса пот лил градом, а на следующее утро, когда искальцы вновь сошлись у постели Питера, всё тело у него болело и ныло.

— Если бы я сыграл семнадцать раз в бейсбол, и пятьсот раз подпрыгнул на батуте, и в одиночку поставил бы двадцать пятиместных палаток, мне было бы куда легче, — не то хвастал, не то жаловался он.

— Это всё ерунда, — отмахнулся Энди. — А вот как насчёт магнитофона? Пора бы нам начать записывать! Ведь уже вторник.

— Честное слово, я, по-моему, вывихнул лодыжку, вертясь и уходя на дно с нашим гордым, нашим гордым кораблём.

— Ну, а магнитофон, Морис? — спросил Питер. — Магнитофон твоего папы?

Питер уже столько раз пел «Русалку» на репетициях, что начинал опасаться, как бы его не подвёл голос.

— Энди прав. Пора записывать песню. Сегодня вторник, а конкурс объявлен на четверг.

Я это ему уже говорил не знаю сколько раз, — заявил Энди, сурово хмурясь.

— Да не бойтесь, он скоро будет тут, честное слово. А это, кажется, Лимбо царапается в дверь?

Морис вышел на лестничную площадку. Питер, Энди и Ева тревожно переглянулись.

— Никакого Лимбо там нет! — сказал Питер расстроенно. — Просто ему стало неловко, что он нас так подвёл. Вот он и ушёл.

— Я всегда говорила, что никакого магнитофона ему взять не разрешат, — заметила Ева.

— Что-то я не помню, чтобы ты это говорила, — огрызнулся Энди. И вдруг добавил: «Это всё ерунда. А вот как насчёт магнитофона?»

— Но мы же это и обсуждаем, — удивлённо начал Питер, отворачиваясь от окна.

«…ведь уже вторник».

«Честное слово, я, по-моему, вывихнул лодыжку, вертясь…»

— Магнитофон! — воскликнул Питер. — Он его принёс. Включил на площадке и записал всё, что мы сейчас говорили.

Голос Мориса, доносившийся с лестничной площадки, и вытаращенные глаза Энди сразу объяснили!

«Ну, а магнитофон, Морис? — спросил его собственный голос. — Магнитофон твоего папы?»

Что-то щёлкнуло и, улыбаясь всей своей физиономией — губами, глазами, щеками и даже носом, — в комнату вернулся Морис с магнитофоном в рука:

— Ух ты! — воскликнул Энди, забыв про свою обычную небрежную самоуверенность. — Вот это да. От настоящего не отличишь. Я уж подумал, что начал разговаривать вслух с самим собой!

— Я-то сразу всё понял, — сказал Питер. — То есть почти сразу.

— Ну уж ты-то… — заметила Ева.

— Давайте поглядим! — перебил её Энди, протягивая руки к магнитофону.

— Постой! Да погоди ты! Осторожнее! Дай я. Ну подожди!.. Сначала я должен объяснить, как он pаботает! — отбивался Морис и, прижав магнитофон груди, пятился в угол.

— Я же только погляжу, — возразил Энди и пошёл за приятелем, протягивая растопыренную руку словно готовый к схватке борец. Он вовсе не походил на благонравного пай-мальчика, который ограничится тем, что «только поглядит».

— Давайте разыграем Руфь, — предложила Ева.

— Нет, лучше испробуем его на Лимбо или на Уильямсоне, — не согласился Питер. — Если животные не разберут, в чём дело, то люди и подавно.

— Я же только погляжу немножко. Я ничего не сломаю…

— А можно испробовать на маме. Разозлим eё, запишем всё, а потом проиграем ей…

— Нет!!!

Морис вжался в стену. Он уже больше не улыбался. Весёлые ямочки, морщинки и складки исчезли с его лица.

— Его очень легко испортить, — бормотал он. — Просто ничего не стоит, если не знать, как и что. Надо прежде посмотреть, а потом уже браться самому. Вот погоди, я тебе всё покажу, а потом уж пробуй сам. Всего заранее не предусмотришь; скажем, лента пойдёт не так — ну, закрутится, закрутится наш гордый, наш гордый корабль я полезет к сухопутным крысам в механизм. Мама, когда включала его в первый раз, такого натворила, что пришлось отдать его в починку, и это обошлось в пять фунтов десять шиллингов, и отец неделю с ней не разговаривал — только в зале при клиентах.