Петр Великий (Том 1), стр. 79

— Говорил ты таковые слова? — спросил князь-кесарь.

— Говорил, — не запирался и тут Хованский.

— И все это из-за бороды?

— Из-за бороды и из-за кощунства его, Микиты Зотова: «пьёшь ли» вместо «веруешь ли».

— Да сей чин ставления сочинил сам великий государь,: и за те слова твои ты учинился перед великим государем виноват.

— Те слова я Гришке говорил для того, что он меня словами своими обольстил, — растерянно оправдывался Хованский.

Ничто не помогло.

— Приходится и сего допросить «с подъёму», — кивнул Ромодановский дьяку.

«С подъёму», «с подвесу» — это значило: поднять на дыбу и подвесить.

13

Едва Ромодановский воротился из приказа к себе, как ему доложили, что его желает видеть государев денщик.

— Проси, проси.

Князь-кесарь давно не имел вестей от царя и потому интересовался узнать о ходе дел на войне.

Денщик государев вошёл.

Это был Орлов Иван [144], великан и красавец. Что был он могуч и силач, это знала и испытала знаменитая царская дубинка, которая не раз прохаживалась по несокрушимой спине Орлова, как по деревянному брусу, не вредя ему. А красоту его хорошо ценили молоденькие «дворские девки», фрейлины. Не у одной из них глаза и сердце рвались за богатырём Иванушкой, а нередко хорошенькие глазки по ночам обливали подушки горючими слезами по изменщику. А одну из них, прелестную Марьюшку Гамонтову, или фрейлину Гамильтон, красота дворского сердцееда довела впоследствии до эшафота, когда гнусный поступок Орлова довёл бедную девушку, любимицу самого царя, до того, что она, стремясь скрыть позор, вынуждена была прибегнуть к преступлению… Громкая и страшная история о найденном тогда в Летнем саду «на огороде» мёртвом ребёнке, завёрнутом в салфетку с царской меткой, которого подняли у фонтана, и о публичной казни на эшафоте, в присутствии царя, красавицы Гамильтон, отрубленную головку которой царь поцеловал перед всем народом, эта история слишком хорошо известна всем.

— Откелева Бог принёс, Иванушка? — спросил Ромодановский.

— Из-под самой Нарвы.

— Из-под Ругодева? — поправил князь-кесарь.

— Точно так, из-под Ругодева, — поправился и Орлов.

Нарву в то время русские больше называли Ругодевом.

— В своём ли здравии обретается великий государь?

— Государь Божиею милостию здравствует

— А дубинка его стоеросовая гуляет?

— Неустанно.

— И по тебе гуляла небось?

— Гуляла намедни.

— А за что?

— За государев же грех.

— Как?

— Да рубил он себе намедни хижу, домишко: морозы-де наступают, так в палатке нетопленной зябко.

— Сам рубил?

— Сам, грелся. И стало ему от топора-то жарко. Он и сыми с себя кафтан да и дай мне подержать. В те поры один свейский немец, перебежчик, принёс ему выкраденный план Ругодева. Государь мельком взглянул на него и отдал мне. Положи, говорит, в карман моего камзола, ночью-де, говорит, рассмотрю план. Я и положил в карман. А ночью все и стряслось… Не приведи Бог что было!

— Ну? — глаза у князя-кесаря разгорелись.

— Ночью я просыпаюсь от страшного гласа государева… Я вбегаю к нему… «Где план?» — изволит неистово кричать. «В кармане твоего камзола, государь», — говорю… «Нет его там! — кричит. — Украли, продали — меня продали! Ты недоглядел!..» Да за дубинку и ну лущить, ну лущить!.. Хоша у меня спина стоеросовая, как и его палица-дубинка, одначе стало невтерпёж — сталь и то гнётся…

Глаза у Ромодановского все больше разгорались восторгом.

— Ну? Ну? — Да что ж! План-то нашёлся.

— Где? Как?

— У государя ж в камзоле… Карман сбоку по шву разошёлся, план и завалился за подкладку.

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! — радостно залился князь-кесарь.

— Да, смейся, князь… Я ж оказался виноват: зачем, говорит, ты не починил камзола? А как его починишь? Инну пору кричит: не смей по карманам лазить!

Ромодановский раскатывался и за бока брался, точно Орлов принёс ему величайшую неожиданную радость. Нахохотавшись вдоволь, князь-кесарь перешёл к делу.

— Зачем же государь прислал тебя ко мне? — спросил он, вдруг став серьёзно-деловым царедворцем.

— И к тебе, государь-князь, и к другим милостивцам, — отвечал Орлов.

— А ко мне-то с чем именно?

— По воровскому делу об антихристе.

— Сие дело у меня зело знатно налажено: все мыши в моей мышеловке… Ноне князя Хованского щунял, да ещё малость придётся, и тогда с тобой к государю выметку из дела пошлю.

— Буду ждать, — сказал Орлов. — Да надоть завернуть мне в Немецкую слободку.

— К зазнобушке государевой?

— К ей, к Аннушке Монцовой… Соскучился по ей государь.

— Али к войску хочет взять?

— Нет… по вестям от неё заскучал.

— Не диво… Молодой ещё человек, в силе…

— Да ещё в какой! — вспомнил Орлов царёву дубинку.

— А! — засмеялся опять князь-кесарь. — Ты про свою спину?

— Не про чужую, батюшка-князь.

— То-то я говорю: человек в силе, в полном соку, а жены нету… Не то он вдов, не то холост… Жена не жена, а инокиня… Вот тут и живи всухомятку… А Аннушка — девка ласкательная… Ну, а как дела под Ругодевом?

— Копаем укрепу себе, откудова б добывать город… А государь ходит ходуном от нетерпения, море ему подай!

— Что так?

— Море видел… Сам с Данилычем да Павлушей Ягужинским изволил ездить к морю. Оттеда — воротился, во каки глаза! Распалило его море-то.

— Охоч до моря, точно, — согласился Ромодановский. — А сам не командует?

— Нет: войска сдал этому немцу, фон Круи, а сам только глазами командует.

— А князь Трубецкой Иван Юрьевич что?

— Своею частью правит.

— А мы тут без него Аркашу его окрутили с Оксиньей Головкиной.

— Дошла ведомость о том и к нам.

— То-то дошла… А небось не дошло, что мы их окрутили по старине?

— Ну, за это государь не похвалит.

— Так приказала старая бабка, а она, что твой протопоп Аввакум, все: так угодно-де Владычице Небесной, Её воля… Точно она у Богородицы сбитень пила.

Когда Орлов стал прощаться, чтобы ехать в Немецкую слободку к Анне Монс, Ромодановский спросил:

— А когда к государю отъезжаешь?

— Непомедлительно; денька через два, как с делом управлюсь, — отвечал Орлов.

— Добро… К тому времени я успею передопросить князя Ивана Тараруевича и выметку из дела государю изготовлю. Так я жду тебя, — сказал на прощанье князь-кесарь.

— Буду неупустительно, — сказал Орлов.

— Ах, да! — спохватился князь-кесарь. — Я приготовил для государя такой анисовки, какой и премудрый Соломон не пивал.

— Это, чаю, государю любо будет: зело охоч до анисовки.

— Так заезжай.

— Заеду неупустительно.

14

Князь Ромодановский видел, что надо было торопиться с розыском по делу об антихристе. Дело бессмысленное! Но оно касалось имени государя. В тёмном народе и в невежественном духовенстве бродило глухое недовольство: народ удручали усиленные рекрутские наборы, купечество возмущал особый налог на бороды, которые дозволялось носить только тем, которые, уплатив особую пошлину за позволение не брить «честной брады», получали из казны особый металлический знак или медаль, на которой вычеканена была борода надписью: «Деньга за бороду взяты». Раскольники уходили в леса, в скиты и сожигали себя иногда целым гуртом. Heвежественное духовенство роптало на новшества, видело посягательство на религию и на церковь.

И вдруг в народ хотят бросить страшное слово: государь — антихрист!.. Надо немедленно затушить страшную искру, пока ещё тлевшую под землёю, в казематах и в застенке Преображенского приказа… А если эту искру, как невидимую пока головню, уже перебросило в сухую солому в хворост, легко воспламеняющийся, — в народ?..

Надо, надо спешить! Затоптать искру!

На другой же день князь Ромодановский приступил к передопросам.