Человек с горящим сердцем, стр. 35
— Вот вам и свобода, разини! — крикнул чумазый мастеровой. — Лупите сволочных фараонов!
Загремели беспорядочные выстрелы, послышались женские вопли. Кто в кого стрелял — непонятно, но полиция поспешно ретировалась.
Федор и Николай несли раненого к врачу, проживавшему в ближайшем доме. Когда врач расстегнул окровавленную тужурку, Валентин прошептал:
— За что? В такой светлый день... Убийцы!
Федор и Крыленко тяжко вздохнули.
Доктор пообещал сделать все для спасения их товарища.
Людской поток под красными знаменами подхватил их и понес в сторону Невского. На Аничковом мосту через Фонтанку Крыленко вдруг увидел своего знакомого — Никанора. Тридцатилетний тощий токарь, с каштановой бородкой на продолговатом лице, находился в окружении десятка путиловцев. Выслушав поздравление Николая с выходом из подполья, он хмуро сказал:
— Амнистия, конституция? Дерьмовая милостыня либералам! Они помогут царю потуже затянуть петлю на нашей шее.
— Куда направляется шествие? — поинтересовался Федор.
— А у Казанского собора митинг.
Праздная публика приветствовала демонстрантов, но присоединялись к ним немногие. Очень уж стремительно шагают люди с красными стягами, почти бегут.
Под сводами Гостиного двора — скопление черносотенцев с трехцветными флагами. Купцы, лабазники, трактирщики и содержатели ямских дворов. Федор крикнул им:
— А ваши степенства небось в защиту манифеста?
— Много, дура, понимаешь! — гаркнул краснорожий бородач. —Баловать вас, краснофлажников, разными свободами? А полного самодержавия не хошь? Упросим ужо нашего батюшку отменить свою высочайшую бумагу... Не дадим в обиду ого величество!
— Видали фрукта? — усмехнулся токарь с Путиловского и обернулся к своим дружинникам: — А ну, голуби, грянем нашу «Марсельезу»! Прочистим уши купечеству.
Шествие миновало Гостиный двор, и черносотенцы с пением «Боже, царя храни» зашли ему в хвост. Монархистов было больше, чем рабочих и студентов.
Пустынная площадь у Казанского собора. Взойдя на паперть, демонстранты растеклись в обе стороны под колоннаду.
Пьяные погромщики надвигались угрюмой стеной. Блестела позолота рам на портретах царя, богатые оклады икон, а над плешивыми и чубатыми головами трепыхались на ветру трехцветные флаги, реяла парчовая бахрома тяжелых хоругвей. Георгий-победоносец, попирающий змея, изможденные лики Христа.
— Бла-го-вер-но-му им-пе-ра-то-ру Ни-ко-лаю...
Затем, дико заорав: «Бей политиков!», они ринулись на демонстрантов. В руках револьверы, гири на веревочке, ломики.
Сошлись с воем, в котором звучала годами накопленная злоба. Звенело стекло портретов, с треском раздирались полотнища знамен. Отняв у какого-то детины трехцветный флаг, Федор ахнул его древком, а затем оторвал белую и синюю полосы. Взмыло еще одно красное полотнище. Рядом крушил врагов Никанор.
Кто выстрелил первым? Вероятно, те и другие одновременно.
Черносотенцы дрогнули и побежали. На площади перед собором остались тела убитых и раненых с обеих сторон.
...Вечерело. Невский — огромное людское море. Волны его с гулом катились к Адмиралтейству, над головами рабочих плыла дерзкая песня:
Окна Зимнего мертво чернели. Царь был в Петергофе. Полиция не мешала шествию. Но когда люди стали расходиться, городовые и войска осмелели, начались кровавые столкновения. Трепов, этот «генерал-пушка», как его прозвали питерцы, патронов не жалел.
Вот она, «свобода» безнаказанно расстреливать и калечить! Вот истинная цена манифесту, лживым посулам царя!
Вскоре Федор Сергеев покинул Петербург. Уже в пути Сергеев услышал чьи-то насмешливо-злые строки:
Федор благополучно прибыл в Харьков. Но уже 11 ноября оттуда в столичный департамент полиции, под грифом «секретно», полетела паническая депеша ротмистра Аплечеева:
В Харьковском комитете РСДРП снова обнаружился знаменитый оратор, нелегальный «Артем»... Отличаясь необыкновенной способностью убедительно говорить, он пользуется большим расположением рабочих... В Петербурге, по его словам, участвовал в депутации, просившей разрешения хоронить убитых в октябрьских беспорядках. Призывал к борьбе рабочих и вооружению для всеобщего восстания...
Заканчивая донесение, ротмистр бил тревогу:
С прибытием в Харьков, «Артем» возобновил собрания, из которых состоялось уже два: первое — в губернской земской управе, где «Артем» собрал забастовавшую прислугу больниц Александровской и Сабуровской, а 10 ноября — в заводе Гельферих-Саде.
Петербург ответил экстренной телеграммой:
Упоминаемого в № 4532 донесении нелегального «Артема» немедленно обыщите, арестуйте и передайте начальнику губернского жандармского управления для дознания.
Где же пресловутая свобода слова и собраний?
Легко сказать: арестуйте! И Аплечеев огрызнулся депешей:
Артем квартиры не имеет, из рабочего района не выходит, наблюдению не поддается, при случае арестую.
Сообразив, что эта отписка лишь разозлит департамент, он через час отправил более подробную. Она подчеркивала беспомощность харьковской охранки:
Секретно
Вследствие телеграммы Вашего Превосходительства от 21 сего ноября доношу, что нелегальный «Артем» проживает в г. Харькове без постоянной квартиры, что значительно затрудняет арест... По имеющимся сведениям, «Артем» намерен скоро выехать, поэтому на вокзале за появлением его ведется тщательное наблюдение.
Насчет отъезда своего заклятого врага ротмистр Аплечеев беспардонно лгал. Федор не собирался покидать Харьков.
РЕСПУБЛИКА НА САБУРОВОЙ ДАЧЕ
Господин Якобий, главный врач лечебницы на Сабуровой даче, был верноподданный монархист и самодур.
Мог ли он терпеть в штате больницы этого мастерового Тимофеева? Шапки перед начальством не ломает, спину не гнет, только сбивает с толку служащих. Он и его сообщники перенесли свои преступные собрания в конференц-зал — святая святых больницы. Там звучат возмутительные речи, поносится царский дом. Пора, давно пора изгнать из вверенного ему заведения неблагонадежных!
О, если бы Якобий знал, что мастер Тимофеев и Артем — одно и то же лицо!
В один из дней главный врач помчался в земскую управу:
— Нельзя мириться с засилием в больнице отпетых смутьянов. Обойдусь и половиной персонала. Принимайте меры!
В земской управе недолюбливали высокомерного Якобия, который был близок с самим губернатором. Что же делать со списком увольняемых? В нем доктор Тутышкин, фельдшерицы Базлова и Смирнова, кочегар Россохатский... А на первом месте — мастер Тимофеев.
Свой человек из конторы сообщил Артему о подлой затее главного врача Якобия.
К этому времени, возвратясь из Петербурга, Федор уже поселился на Сабуровой даче. Здесь же обосновались городской и районный комитеты РСДРП, в подземельях больницы хранилось оружие и работал печатный станок. Вблизи Сабурки заводы: паровозостроительный, Мельгозе, Гельферих-Саде. Рядом Народный дом. Корпуса лечебницы в огромном парке, за которым течет прозрачная Немышля. Еще дальше — овраги, хутора и луговые просторы. Лучшего места для подполья во всем Харькове не найти!