Алексей Михайлович, стр. 162
Лицо Морозовой озарялось неземной улыбкою, и она отвечала:
— Нет, дядюшка, не так! Неправду вы говорите; горьким сладкое называете. Отец Аввакум истинный ученик Христов, ибо страдает он за закон своего владыки, а потому всякий, кто хочет угодить Богу, должен послушать его учение.
Анна Ртищева плакалась над нею и грозила ей царевым гневом, заклинала и именем ее любимого сына, а Морозова ей отвечала:
— Если хотите, выведите моего сына на лобное место и отдайте его на растерзание псам, устрашая меня, чтобы отступила от веры, но не помыслю отступить от благочестия, хотя бы и видела красоту, псами растерзанную!…
В 1669 году она постриглась. Чин этот совершил над нею старовер, бывший тихвинский игумен Досифей, нарек ее в пострижении Феодорою и отдал в послушание той же Меланье. Всему этому был близкий свидетель Терентий, который все более укреплялся в своих убеждениях. Только время задерживало роковую развязку.
И в доме князей Теряевых только и радостен был князь Петр со своею женою Катериною.
С той поры, как мятежники разломали тын, его совсем уничтожили, и дворы князей Теряева и Куракина соединились в один.
У Петра с Катериною было двое детей, и старики, ставши дедами, уже гордились своими внуками.
— Кабы не они, — говаривал князь Теряев, — не знаю, чем и красна была бы моя жизнь…
И во дворце были перемены. Второго марта 1669 года скончалась царица Мария Ильинична, родивши дочь, которая померла через два дня после рождения. Со смертью царицы семья Милославских пала, а в силу стал входить Артамон Сергеевич Матвеев. Государь приблизил его к себе, ища сочувствия в своих потерях.
Беды сыпались на него. Через три месяца после царицы умер царевич Симеон, а за ним и царевич Алексей.
Артамон Сергеевич Матвеев был человеком нового покроя, сознававшим пользу просвещения, любившим чтение, ценившим искусство. Посольский приказ, в котором он был начальником, он обратил в ученое учреждение. Там под его руководством составлялись книги: «Василиологион» — история древних царей; «Мусы, или Семь свободных учений»; и, наконец, первая русская история под заглавием «Государственной большой книги». Вообще это был человек нового течения, и дружба его с царем была не по сердцу ревнителям старины.
II ЦАРСКАЯ НЕВЕСТА
Однажды царь захотел навестить Матвеева и сказал Петру:
— Князь, завтра ввечеру собирайся. К Артамону Сергеевичу в гости поедем!
Петр поклонился и в тот же вечер оповестил Матвеева. Жена его всполошилась, а он только улыбнулся и погладил бороду.
— Рады гостю дорогому, — ответил он Петру и сказал жене:
— Ништо, Григорьевна! Царю ведома наша скудость и наше убожество; отличить нас захотел от прочих. Ты, чем охать, подумай лучше о том, чтобы царя честно встретить!
И на другой день с раннего утра в доме Матвеева шла хлопотливая суетня. Встретить царя и принять его было в то время немалое дело. Царь — это был полубог, и приезд его к кому-нибудь на дом считался небывалым отличием. Царь знал это и весело смеялся с Петром, направляясь к дому боярина Матвеева. Они ехали в легких санках. Рослые кони быстро мчали их по первому снегу, скороходы бежали впереди, разгоняя народ палками; вершники, громко вскрикивая, едва поспевали бежать рядом с санями, позади которых стояли два боярина и угрюмо смотрели впереди себя. Никому не нравилось такое отличие Артамона Сергеевича от прочих; все чувствовали силу в этом будущем временщике и досадовали еще сильнее потому, что был он не боярского рода. Бояре, стоя на запятках, слушали речи царя и зеленели от злости. Царь говорил Петру:
— Много ли есть людей, что сердце мое радуют, что в печалях моих мне сочувствуют и душу понимать могут? А коли и есть такие, так каждый по-своему. Одно есть, так другого нету. Вот боярин Ордын-Нащокин: у того ума палата, в делах государских первый муж; тоже и брат твой, Терентий. До других ему далеко, а правду любит. Ты, к примеру сказать, веселишь мое сердце, ибо млад и радостен, в охоте человек дотошный и в ратном деле сведущ. Ну а Артамон Сергеевич — тот все: сердцем он радостен, умом обширен, уста истинно медоточивые… За то и люблю его.
Петр широко улыбнулся и кивнул головой.
— Действительно добрый человек! Я с ним под Смоленском познакомился, когда он в стрельцах головою был. И все его любят. Теперь, когда ты велел ему палаты строить, к нему народ московский валом валит; пришли выборные и ему камнем на целый дом поклонилися, а Артамон Сергеевич брать не хотел, а купить хотел, а они ему говорят: «Продать не можем, потому камни эти с гробов отцов и дедов наших», — и Артамон Сергеевич плакал тогда…
Царь улыбнулся в свою очередь. Он знал эту историю, но ему приятно было выслушать ее лишний раз.
— Да, да, — сказал он, — праведный муж! Уж при нем Москва не замутится, как при Милославских или Морозовых… Ну, вот и приехали! Артамон Сергеевич, встречай гостей!…
Палаты Матвеева, каменные, двухэтажные, с просторным двором и высоким подъездом, находились у Никиты на столпах. Рабочие из Немецкой слободы строили эти палаты, и они имели совершенно европейский характер.
Сам Артамон Сергеевич встретил царя без шапки, далеко от дома.
— Милость неизреченная! — говорил он царю, низко кланяясь. — Осчастливил ты своего холопишку до конца дней!…
Царь вышел из саней, опираясь на плечо Матвеева, и вошел во двор, где для встречи выстроились все холопы хозяина. У самого крыльца стояла Авдотья Григорьевна, жена Матвеева, держа на руках ручник и поднос с кубком заморского вина. Царь отхлебнул из кубка и, радостно посмеиваясь, вошел в покои. Вошел и вдруг остановился словно ослепленный. Да и Петр диву дался. Видал и раньше он племянницу Артамона Сергеевича, но никогда она не казалась ему такой красавицей.
С подносом в руках, на котором была чара вина, стояла впереди сенных девушек племянница Артамона Сергеевича, Наталья Кирилловна Нарышкина, в ту пору семнадцатилетняя красавица. В парчовом сарафане, с белой как у лебедя шеей, с черной косой ниже пояса, стояла она, смело и радостно глядя в очи восхищенного царя.
Лицо ее, не набеленное, не нарумяненное, как требовала тогдашняя мода, дышало здоровьем и поражало нежностью красок. Царь оправился и подошел к ней.
— Кто ж ты будешь такая, красавица? Как величать тебя?
Она поясно поклонилась и ответила:
— Племянница Артамона Сергеевича, Наталья, твоя раба…
Царь засмеялся.
— Ай-ай-ай! Стыдно тебе, Артамон Сергеевич, такую ли красавицу и взаперти держишь. Стой, стой, Наталья. Мы с тобой, по древнему обычаю…— И, отпив вина, он трижды поцеловался с красавицей. Она вспыхнула вся заревом и от этого стала еще милее. Развеселившийся царь обратился к Матвееву:
— Ну, Артамон Сергеевич, показывай мне теперь свои хоромины да жену с красавицей не гони в терем!
Артамон Сергеевич улыбнулся.
— У меня нет этого в обычае, государь!
— Чего этого? — спросил царь.
— Терема этого самого. Спим по своим покоям, а когда днем — завсегда вместе.
Царь покачал головою:
— Ну, кажи свои диковины!…
Матвеев повел его по своим покоям. Бояре, приехавшие с царем, с изумлением оглядывались вокруг и только гладили бороды. Царь же смотрел и радовался. Действительно, все было на иной лад. Окна были стеклянные, а не слюдяные; вместо лавок стояли стулья, кресла и табуретки; столы на тонких ногах; везде ковры, а по стенам развешаны картины. На тех картинах — горы, леса и реки; на иной — олень стоит, как живой; на иной — город какой-то иноземный. В других покоях зеркала висят. Бояре взглянули, увидали свои лица и даже плюнули. Царь смело обратился к девушке:
— Здесь ты, что ли, на красу свою любуешься?
Она улыбнулась и ответила:
— Нет, для этого у меня в светелке свое есть!
Они пошли дальше; вошли в особую палату, и царь с удивлением спросил Матвеева:
— Что у тебя тут такое?
— Комедийная хоромина, — ответил Матвеев, — здесь мои людишки комедии ломают.