Алексей Михайлович, стр. 111

— А с коего время могутным он стал, вша краснорядская. Не с того ли дни, как сборщиком по моей милости заделался с пятой да с двух половинной деньги!…

Шорин притих наконец, перестал сопротивляться и обессиленно сел на лавку.

— Ну вот, так-то сподручней, — облегченно вздохнул постельничий. — Погомонили и будет.

Вдруг Василий прыгнул на стол и ринулся вниз головой на Милославского.

— А, денежный вор, попался!… Накось, держи от стерлядки!

Дождь прошел, но мгла сгустилась еще больше. Два человека, промокшие до костей, добрались до Сретенки.

— Приехали, Куземка, — добродушно пошутил один из них и вытащил из-за пазухи сверток.

— А приехали, — весело подхватил Куземка, — выходит, время нам, Савинка, и за робь приниматься.

И юркнув к столбу, игриво подбросил круг воска.

— Давай письма-то!

Смазав углы воском, он приклеил бумагу к столбу.

— Гоже ли держится?

— Гоже!

Они торопливо зашагали дальше. Вскоре все столбы на Сретенке и Лубянке были заклеены воровскими письмами.

В белесом небе, далеко на восходе, спорил с разбухшей мглой рассвет. Забрезжило хилое утро двадцать пятого июля тысяча шестьсот шестьдесят второго года.

В усадьбе Шорина воцарился покой. Под столом, дружно обнявшись с Милославским, храпел хозяин; пальцы его крепко сжимали овкач, из которого он потчевал после примирения гостя. Рядом, широко раскинув ноги, скрежетала зубами и хрипло дышала во сне опоенная девушка. За столом, уткнувшись лицом в миску с квашеной капустой, спал князь Куракин.

В ближайшей церкви заблаговестили к заутрени. Вначале робкий перезвон крепчал, наливался уверенной силой.

Разбуженный перезвоном, Ртищев недоуменно приподнял голову. «Никак благовестят?» — с трудом сложилось в тяжелой его голове. Он потянулся и перекрестился на образ: желтое лицо его полыхнуло кумачовым румянцем: «Боже, что ж я наделал!… Как же я пред очи Марфеньки ныне предстану!» — хрустнул он пальцами и с омерзением отодвинулся от простоволосой женщины, прикорнувшей на самом краю сундука.

Наскоро одевшись, постельничий бочком выбрался в сени.

— Лихо! — встретил его с глубоким поклоном дворецкий, спешивший в трапезную. — Лихо! — повторил он, тряхнув головой. — Демка Филиппов слышал, собирается-де великая сила людишек и чаят от них быть погрому двору боярина Ильи Даниловича Милославского, двору нашего господаря и иных знатных людей за измену в денежном деле.

Ртищев метнулся в трапезную.

— Вставайте! — пронзительно заверещал он и плеснул в лицо мертвецки пьяного Шорина мушермой меда.

На Сретенке, у воровских писем, уже толпился народ. Нашлись грамотеи, которые громогласно читали написанное:

— Изменники!… Правильно! — грохотала толпа.

Сретенский сотни сотский Павел Григорьев поскакал в земский приказ с докладом к Куракину.

Князь, не выспавшийся, сердитый, сидел за столом, прислонившись спиною к стене, и маленькими глоточками пил квас.

— Докладай! — буркнул он, тупо уставившись на ковш.

Сотский отвесил земной поклон.

— А собрались на Сретенке мирские люди без ведому моего о пятой деньге порядить. А я с сотней, про сие прослышавши, тотчас противу тех людей выступил. А не успел я до Сретенки доскакать, как слышу возгласы велегласные: «На Сретенке да Лубянке на столбах письма воровские расклеены!»

Куракин прищурился, плюнул и вдруг ударил Григорьева ковшом по лицу.

— Потчуйся, сукин сын, за то, что попустил беззаконие. И пшел с очей моих вон!

Прогнав сотского, князь снарядил на Лубянку дворянина Семена Ларионова и дьяка Афанасия Башмакова.

Тем временем Василий Иванович Толстой окольными путями поскакал на коне в Коломенское, к царю.

ГЛАВА XVII

Ларионов и Башмаков, уверенные в собственном могуществе, явились на Лубянку одни, без стрельцов.

— Расступись! — властно крикнул Ларионов и врезался в толпу.

Дьяк, воспользовавшись замешательством людей, сорвал со столба письмо.

— Не моги! — крикнул Куземка Нагаев и метнулся к Ларионову. — Изменник!… Бейте изменника!

Страшный удар железной палкой по голове сразил Куземку.

Чувствуя, что надо действовать сейчас же, не теряя ни мгновения, Корепин бросился с дубиной на дворянина.

— Миром постоять на изменников! Выручай, православные!

Расстроенные ряды людишек сомкнулись.

— Выручай!

Ларионова и Башмакова стащили с коней.

Сотский Григорьев, притаившись за изгородью, возбужденно наблюдал за происходившим. Он глубоко верил в победу Ларионова и только выжидал случая, чтобы — когда это не будет опасно для жизни — броситься к нему на помощь. Увидев, что Ларионова подмяли, он поспешил заблаговременно убраться подальше.

Но не сделал сотский двух шагов, как из-за погреба на него прыгнул пес. Григорьев в страхе бросился назад и перескочил через забор.

— Стой! — принял его в свои объятия уже оправившийся Куземка Нагаев. — Далече ли?

Сотский вцепился в руку Куземки.

— Не погуби! Пригожусь!

Куземка, поволокший было его к мятежникам, приостановился.

— Нуте-ко, выкладай.

Захлебываясь от волнения, путаясь и торопливо крестясь, сотский рассказал, что Куракин проведал о корепинской ватаге, укрывшейся в лесу, и приказал иноземным полкам оцепить лес.

Позабыв о сотском, Нагаев побежал с недоброю вестью к Савинке.

Вскоре издалека донеслись глухие пищальные выстрелы: то предупрежденная верными людьми Корепина ватага вступила в бой с полками, чтобы отвлечь их внимание от того, что готовилось в городе.

Расправившись с Ларионовым и Башмаковым, толпа откатились к церкви преподобного Феодосия, что на Лубянке.

— Православные христиане, — обратился к притихшим людям Корепин, — слыхали ли вы, что прописано в письмах?

— Чти!… Сызнов чти.

Обнажив голову, гилевщики [43] еще раз выслушали содержание воровского письма.

Едва Куземка окончил чтение, толпа, точно подхваченная ураганом, с гиком понеслась к усадьбе Шорина. На перекрестке мятежников перехватил сильный отряд рейтаров. Впереди, на белом аргамаке, с обнаженной саблей в застывшей руке, гордо, точно Егорий Храбрый, сидел безусый поручик, князь Кропоткин.

— Стой! — звонко отдал он команду и спрыгнул с коня.

К поручику, не снимая шапок, подошли Савинка и Нагаев.

— Здорово, князь! Аль глад почуял?

Кропоткин пожал плечами.

— Не разумею я глаголов сих.

— А вот, уразумей! — неожиданно вспыхнул Корепин и разорвал на себе ворот рубахи. — Коль по человечине стосковался, на — жри!… Давись кровью холопьей!…

Князь с невольным восхищением уставился на Савинку.

— Костляв ты, смерд, не по мысли мне такая дичина. Да и очи у тебя бесноватые.

И запросто, как равного, потрепал Корепина по плечу.

Бунтари и рейтары с нескрываемым удивлением глядели на князя и ничего не понимали: «Уж не хмелен ли поручик, что со смердом, как с господарем, беседу беседует? Аль замыслил недоброе что?»

Кропоткин отступил и уже грозно крикнул:

— А не обскажешь ли, смерд, какая пригода повела вас на смуту да на верную смерть?

Савинка попытался ответить, но, князь остановил его резким взмахом сабли и повернулся к рейтарам.

— Сам сказывать буду.

Лицо его покрылось багряными пятнами, а круглый с ямочкой подбородок запрыгал, как у плачущего ребенка.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — начал он.

— Шел бы на середу, не слыхать нам! — взволновались задние ряды гилевщиков.

— Братья рейтары! — во всю силу легких крикнул князь и смело пошел в самую гущу толпы. — Гляньте-ко на людишек, коих мы призваны смертью поразить!