Алексей Михайлович, стр. 104
— Починать?
— Починай, — кивнула Гамильтон.
Склонив голову и подавшись туловищем вперед, Юрий вполголоса начал:
Какая должна быть власть в государстве Российском? Всем людям на потребу поущение от честной коллегии народолюбцев, во имя Отца и Сына и Святого Духа: 1) Просвещение, наука, книга — мертвые, но мудрые и правдивые советники. 2) В Христианском государстве несть места жестокости в управлении, обременения народа непосильными поборами и мшелом…
Толстой недовольно крякнул и с ненавистью поглядел. на Крижанича, но тотчас же опомнился, весь обратился в слух. Хорват продолжал:
А посему надобны слободины, права народу и сословное самоуправство. Торговые люди да выбирают себе старост с сословным судом, ремесленников гоже соединить в цеха, а всем промышленным людям надобно волю дать, бить челом государю и начальным людям о своих нуждах, а и оборонять их от областных управителей. Крестьянам же дозволить вольно трудиться и от крепости к земле свободить…
— Эгей, постой-ко! — приподнял брови Нащокин. — Такого уговору у нас с тобой не было про крестьян.
— А и про мшел зря помянул, — вставил Матвеев. — Токмо умам брожение!
Подбодренный взглядом жены, Ртищев покрыл все голоса резким своим верещанием:
— А по-божьи коли, не можно в крепости держать людишек! Чай, крест на них тож православный, как и у господарей.
Крижанич виновато шаркнул ногой.
— Коль не любо коллегии, я попримолкну.
— Чти! — раздраженно махнула рукой Матвеева. — А кончишь, там порядим.
Юрий снова поднес к глазам лист:
и от крепости к земле свободить, поколику противно то заповедям господа Исуса Христа. И еще по всем градам поставить школы, в коих бы умельствам разным народ обучать: золотарному, рудознатному и иному заводскому. И еще для женского полу учинить рукодельные школы, где бы и хозяйственной премудрости навыкали. А женихам наказать строго у невест грамоты испрашивать, чему обучалась. И еще дать волю холопям, обучившимся мастерству. И еще неустанно переводить на российский язык немецкие книги о ремеслах и торговлях. И еще призвать из-за рубежа иноземных немецких мастеров и богатых людей, которые обучали бы московитян мастерству и торговле.
Страстно, до самой полуночи, обсуждал кружок каждую строку хорватской грамоты. Под конец, внеся в нее кое-какие изменения и поправки, все присутствующие единодушно решили переписать грамоту и распространить тайно по Руси.
Толстой и Крижанич с большой охотой взяли на себя труд выполнить волю кружка. Первый принял на себя Москву, а второй — Поволжье и остальную часть государства.
— Баба та, что дадена нам в холопы со двора тюремного, Татиана, гораздо охоча будет нам подсобить.
Дома Юрий, позабыв про сон, полный новых сил и надежд, уселся за переписку «воровского письма» и очнулся лишь утром, когда постучалась к нему Таня.
Испуганно оторвавшись от бумаги, он шагнул к двери.
— Кой человек?
— Не разбудила ли я тебя, господарь?
Узнав голос Тани, Крижанич сразу успокоился и открыл дверь.
ГЛАВА XII
В тот же день, на дворе, в присутствии холопей, Таня бросилась Крижаничу в ноги и попросила отпустить ее на побывку в деревню к умирающей тетке.
Юрий долго упирался, ссылаясь на то, что все дороги кишат разбойными людишками, которые могут убить ее.
— А ты бы, господарь, испросил для меня двух стрельцов. Авось, уберегут меня те стрельцы от напасти.
Хорват оскорбительно засмеялся.
— Да эдак, ежели каждую блудную бабу со двора тюремного свитой жаловать, и стрельцов не наберешься.
Холоп схватил Таню за волосы, готовый по первому знаку господаря избить ее. Но Юрий резким окриком остановил холопа и задумчиво уставился на небо.
— Нешто по пути володимирскому воеводе цидулу отдать, — произнес он, будто рассуждая с самим собой и испытующе поглядел на женщину.
Таня встрепенулась.
— Живота решусь, а цидулу доставлю.
— А коли так, — уже твердо объявил Крижанич, — собирайся со Господом в путь.
Покончив с домашними делами, Юрий отправился к Толстому с сообщением, что все готово для отъезда Тани.
Толстой обещал исхлопотать двух стрельцов и по-братски облобызался с хорватом.
— Дал бы Бог бабе вдобре до Савинки того добраться, ужо усердно тогда московских людишек я образую! От века до века памятовать будут наставника и благодетеля своего, сербина Юрия!
Крижанич, по уши обласканный хозяином, ушел домой. Едва гость скрылся за переулочком, Толстой вскочил на коня и помчался на Арбат в усадьбу Стрешнева, где в тот день гостил государь.
Узнав о приезде дворянина, Алексей немедленно принял его.
Толстой на коленях подполз к царю, приложился к краю кафтана и опасливо повернулся к Стрешневу.
— Нету ль подслуха тут?
Стрешнев успокоил гостя.
Толстой не решался выдать всех членов кружка, так как знал их силу и влияние на царя, а потому, чтобы не подвергать себя их гневу, все валил на Крижанича. Сжав кулаки, царь весь обратился в слух и не спускал глаз с дворянина.
— А откель тебе все ведомо стало? — спросил он вдруг. — А и пошто до сего дни молчал?
Толстой встал с колен и гордо выпрямился.
— С первого часу сдавалось мне, будто не с добрыми думками пришел тот сербин на Русь. А посему в холопи ему пожаловал я трех языков да одну бабу, которая якшается с разбойным человечишкой. А до сего дни не сказывал, чтобы на деле прознать, правду ли рекут все языки, про то, что снюхался сербин с ворогами твоими, смутьянами.
Алексей ткнул свою руку в губы Толстого.
— Иди и памятуй: за Богом молитва, а за царем служба не пропадает.
Поутру, в колымаге, нагруженной двумя тяжелыми сундуками, Таня выехала из Москвы. Ее сопровождали два стрельца, приставленные для «охраны цидулы от знатного иноземного гостя сербина Юрия ко володимирскому воеводе».
Едва лошадь свернула в лес, из-за дерева выскочили какие-то оборванцы.
— Стой! — повелительно крикнули они и бросились к колымаге.
Один из стрельцов стремительно юркнул в кусты и исчез. Разбойники навалились на второго стрельца:
— Вяжи остатного ушкана!
Дозорившие у лесной рогатки стрельцы, заслышав крики, подняли тревогу и обступили лес.
После недолгой борьбы нападавшие сдались. Стрельцы подошли к Тане, окруженной стражей, и недоуменно разинули рты.
— Откель такое великое множество цидул у холопки?
Старший взял из вороха одну из листовок и, прочитав первую строчку, изо всех сил ударил женщину кулаком по лицу.
— Да то воровское письмо!… Да то измена нашему государю!
Связанную и избитую Таню увезли в Разбойный приказ.
План Толстого удался на славу. Все вышло так, как он задумал. Языки, изображавшие в лесу разбойных людишек, по всем улицам трезвонили о том, что случайно наткнулись на колымагу и, заподозрив недоброе, вскрыли сундуки, в которых оказались воровские письма. Никому и в голову не приходило, что Таню предали; так все, что произошло, было просто и правдоподобно.
Испробовав все пытки и ничего не добившись, дьяк, допрашивавший Таню, с отрядом рейтаров отправился в Андреевский монастырь, где ничего еще не подозревавшие Юрий и Ртищев мирно вели с монахами ученые беседы. Ворвавшись в покои, стрельцы набросились на хорвата и связали его.
— Все баба про тебя обсказала! — ошарашил дьяк иноземца.
Однако Крижанич не поддался обману и прямо поглядел в глаза дьяку.
— Не пожаловал бы ты и меня, дьяк, не обсказал бы, что баба та лаяла про меня?
Постельничий, едва живой от испуга, прижался к стене и стоял так, не смея ни вздохнуть, ни пошевелиться. Его бил озноб. Он попытался было взять себя в руки и заговорить с дьяком, но прикусил до крови высунутый язык и только беспомощно затряс головой.
Обыскав хорвата, стрельцы выволокли его на двор и бросили в колымагу.