Хозяева старой пещеры, стр. 25
— Как же теперь? — забеспокоился Санька Лепягин.
— Будем пробовать. Я рассказала вам всё это для того, чтобы вы поняли, какая ответственность ложится на вас. Главный агроном не хотел доверять вам семена, но я упросила. Не подведёте?
— Не-ет! Не подведём!
Ребята повскакали с мест и окружили Нину Петровну.
— Разобьётесь на две бригады. Главный агроном и Матвеич будут руководить работой.
— А ты, Алёха, с нами? — потряс Алёшу за плечо Ким.
Алёша промолчал, словно не слышал вопроса. Он изо всех сил старался вспомнить, где же он видел это слово. Гибрид… фиолетовыми чернилами на сером в жёлтых разводах листке.
— Ты что, уснул? — удивился Ким.
— Подожди, подожди, — пробормотал Алёша.
В это время пустая парта в углу класса задвигалась и в проходе неожиданно показалась пыльная, припорошённая сухой извёсткой лохматая голова.
— И я хочу в бригаду! — пискнула она.
— Тима? Ты откуда взялся? — удивлённо спросила Нина Петровна.
— А ниоткуда… Я сам по себе сидел, и всё… — Тимка громко чихнул и вытер лицо рукавом грязной рубашки. На носу и на щеках его остались серые пыльные разводы. — Я себе сидел, а Митька ногами всё время дрыгается…
— Зачем же ты под парту залез? — спросила Нина Петровна.
— Да-а… я думал, вы про пушку говорить станете…
— Про какую пушку? — Нина Петровна быстро подошла к Тимке и, взяв его за плечи, повернула к себе лицом.
В классе разлилась мгновенная, глухая тишина. Санька замер, весь подавшись вперёд, лёг грудью на парту. Алёша почувствовал, как горячие пальцы Кима больно сжали его руку. И в этой насторожённой тишине неожиданно громко прозвучало приглушённое Юлькино хихиканье. Она закрыла лицо руками, и плечи её вздрагивали от смеха.
— В чём дело, Юля? — сердито повернулась к ней Нина Петровна. — Сейчас же встань и расскажи, в чём дело.
Юлька покорно отвела руки от лица и встала, продолжая хихикать.
— Тётя Нина, не сердитесь… я сейчас всё расскажу…
— Юлька! — испуганно выдохнул Ким.
— А что? — Юлька упрямо тряхнула головой и хитро прищурилась. — Теперь уж всё как есть надо говорить… Мы, Нина Петровна, назавтра в Копани… гербарий собирать…
— Какой гербарий? О чём ты? — удивилась Нина Петровна. — И при чём здесь пушка?
— Дак я и говорю… Мама, ну, Анна Семёновна, говорила: надо гербарий для школы собирать, а Ким говорит: ты нас на пушку берёшь, а я говорю: ни на какую ни на пушку. Гошка, правда мама про гербарий говорила?
— Говорила, — растерялся Гошка. Он никак не мог сообразить, для чего Рыжая вспомнила о гербарии. Да и при чём здесь этот… гербарий?
— Вот приедет мама, спросите, — Юлька простодушно улыбнулась и, кинув быстрый взгляд на Саньку, уселась на своё место, как ни в чём не бывало.
Санька перевёл сторожкий взгляд с оживлённого лица Юльки на бледное, ещё испуганное лицо Кима и, опустив глаза, задумчиво подёргал себя за нос.
«Поверил, что пушка в Копанях», — не то с сожалением не то с облегчением подумал Алёша.
— Ну, Рыжая! — восхищённо сказал Ким, когда ребята вышли из школы.
— Вся в меня, — гордо заявил Гошка и немного свысока посмотрел на ребят. Ведь Юлька не чья-нибудь, а его родная сестра.
Юлька только повела острыми плечами.
— Уметь надо! — снисходительно заметила она, сдерживая горделивую улыбку. Что ни говори, а приятно слышать, когда тобой восхищаются. Но Юльке не пришлось насладиться до конца всеобщим восхищением, потому что именно в это время на той стороне улицы показалась хозяйка Авоськи, тощая и богомольная бабка Фрося. Одной рукой она тащила хромавшего сразу на обе передние ноги Авоську, а другой, как флагом, размахивала красной майкой Кима.
— Спасайся, кто может! — завопил Гошка.
Не сговариваясь, ребята рванулись разом, с места развив самую предельную скорость.
— Паразиты! Душегубы! — закричала бабка.
Она бежала сзади, волоча за собой по пыли злобно ревущего Авоську.
— Я в-вам покажу, как животную мучить! — грозила она. — Чтоб вам ни дна ни покрышки! Чтоб вам…
Ребята один за другим ворвались во двор Алёшкиного дома, подгоняемые зловещими проклятиями богомольной бабки.
15. Авоська — враг человечества
На шатких ступеньках крыльца рядком сидели Алёшина бабушка и старик Матвеич. Хрипловатый басок Матвеича мерно плыл над притихшей, окутанной синими вечерними сумерками улицей.
— Вот ты, молодуха, женщина учёная. Все превзошла. Вот и скажи ты мне, отчего-почему нонешние учёные примет не признают?
— Как же, Матвеич, если примета верна…
— Не скажи. Кабы верили, да знали, да к старикам прислушивались, небось по радио, часом, не врали бы про погоду. Не-ет, молодуха, наша стариковская метерология куда верней, без обману. Я тебе, к примеру, любую погоду предскажу. Встань, не поленись, раненько на зорьке и гляди. Ежели она вся как из золота отлита да солнышко от облаков чистое показывается, — значит, хороша погодка будет. При хорошей погодке и мухи рано просыпаются, пчёлка чуть свет из улья вылетает. Мошка в воздухе табуном ходит. А на закате — другое дело: небушко розовится, и солнышко опять же на покой голышом идёт, не в тучи…
Неожиданно с визгом распахнулась калитка, и мимо стариков вихрем пронеслись в дом мальчишки. Только ступеньки крыльца жалобно проскрипели.
— Вот ведь черти окаянные! — сердито сплюнул ошеломлённый Матвеич. — Ни здрасте тебе, ни до свиданья!
— Алёша! Это что за безобразие?! — возмутилась было бабушка и осеклась.
Следом за мальчишками во двор, запыхавшись, протиснулась вместе с Авоськой бабка Фрося, не переставая сыпать проклятия.
— Чтоб вам издохнуть, паразиты! Чтоб вам черти на том свете все внутренности…
— Эт-то ешшо что за видения?! — хохотнул было дед Матвеич, но, взглянув на испуганное лицо бабушки, прикрикнул:
— Цыть! А ну замолкни сей секунд!
— …калёным железом переели! Чтоб вам ни земли, ни неба, ни ясного солнышка не взвидеть! — вдохновенно продолжала бабка Фрося, изобретая всё новые и новые проклятия.
— Тьфу ты! Это ж надо, не баба, а сплошная землетрясения! — изумлённо покрутил головой Матвеич, вслушиваясь. Он даже пересел на ступеньку ниже, словно боялся пропустить хоть слово, и уже с явным интересом, как на спортивных состязаниях, стал подзадоривать:
— А ну давай! Ух ты! Давай, давай!
Бабка Фрося оскорблённо замолчала и, взмахнув майкой, неожиданно ткнула ею в нос Матвеичу.
— Я тебе дам, старый дурень! Я тебе покажу, как за душегубов вступаться.
— Да ты что, сказилась? — дед Матвеич отшатнулся. — Вздумала людей промтоварами пугать! За каких таких душегубов?
Бабка приложила к глазам майку и горестно всхлипнула.
— За обыкновенных… Кимку, учителькиных, да вон энтого, — она кивнула на бабушку, — городского. Завели, заманили скотинушку… ноженьки пообломали! Да что ж это? Люди добрые, где же мне управу на супостатов найтить?! За что они святую животную умучили? — Она опустила руку и, подняв блёклые глаза к самолёту, пролетавшему над селом, быстро забормотала: — Господи Иисусе, помилуй мя, господи, помоги, господи, немощной вдовице, рабе твоей Ефросинье, дай силы пережить горе неразмывное…
— Успокойтесь, пожалуйста. Прошу вас. Тут какая-то ошибка, — взволнованно сказала бабушка и протянула руку, пытаясь погладить Авоську. — Какой славный козлик. — Но козёл не принял ласки. Он быстро нагнул голову и боднул воздух острыми рогами. Бабушка едва успела отдёрнуть руку.
— Вам-то что, городским! — запричитала с новой силой бабка Фрося. — Пошёл в магазин — и бери молока сколько хочешь, а нам-то, деревенским, куда без скотины?
— Это от козла-то молоко? — ехидно проговорил дед Матвеич и, стукнув себя кулаком по колену, рявкнул: — Дело говори, а коли нет, так замолчь, не позорь перед приезжими людьми деревенскую нацию…