Дальнее плавание, стр. 19
Он начинал тревожиться за ее судьбу.
И все же он верил в ее всегда пытливую мысль, в ее резвую память, в ее живую душу. Что случилось с ней? По всем предметам она, как прежде, училась отлично. Он это видел в той же «книге судеб». И только против него одного подняла свое маленькое восстание.
Вот уже целую четверть она всячески избегает его уроков.
И все же он ни с кем не поделился своими мыслями и своим огорчением. Даже с Анной Ивановной, которую считал своим другом. И не вызвал к себе матери Гали и никому не пожаловался.
Он привык воевать только с врагами, а детей привык любить и сам исправлять их пороки.
Едва только открыв дверь, он еще с порога класса повернул свое лицо, изборожденное шрамами, и обратил свой взгляд, скрытый за темными стеклами, в ту сторону, где сидела Галя.
Она была на месте. Но как она была бледна!
Он попросил всех сесть, а ей дружески улыбнулся.
Она опустила голову и побледнела еще больше.
Он сел за стол и подумал: «Сердце ее не испорчено. Оно только слабо».
— Ну-с, так, — сказал он своим громким спокойным голосом. — Мы не будем сегодня рассказывать ничего, а начнем спрашивать тех, чьи знания для меня еще не ясны. Времени у нас для этого хватит — целых два часа.
— Значит, и следующий урок будет история? — спросила, задыхаясь, Галя.
— Да, Галя Стражева, да, — ответил он.
В классе наступила такая тишина, что слышно стало, как каждый дышит, как движется ветер за окном и как в паутине, которую паук соткал в углу под потолком, забилась муха, каким-то чудом оживленная струей теплого воздуха, поднявшегося от жарко натопленной печки.
Иван Сергеевич удивился этой необыкновенной и тревожной тишине целого класса.
Он обвел пристальным взглядом лица многих девочек и увидел в их глазах выражение общей неловкости и испуга.
Блестящий взгляд Анки был беспокойней, чем у других, и блуждал по всем направлениям. На Галю Анка не поднимала глаз. Ей страшно было посмотреть в лицо своему бедному другу.
Иван Сергеевич, хорошо знавший эти взгляды детских глаз, то внимательных, то рассеянных, то доверчивых, то лукавых, подумал на этот раз: «Нет, они не о себе тревожатся».
— Анка, — позвал он, — подойди к столу.
Ему пришлось повторить ее имя, так как Анка даже не могла понять в первое мгновение, что это именно ее вызывает Иван Сергеевич. Она все время думала о Гале.
Анка подошла к столу и с удивлением посмотрела на Ивана Сергеевича. Ведь он же должен был вызвать Галю.
— Почему ты так удивлена? — спросил Иван Сергеевич. — Ведь я уже давно тебя не спрашивал. Вот и расскажи нам, что ты знаешь о японской интервенции на Дальнем Востоке в эпоху гражданской войны.
Анка пришла наконец в себя. Но все же долго рассказ ее носил следы ее внутреннего волнения и рассеянности. Она отвечала хуже, чем обычно.
Иван Сергеевич покачал слегка головой и поставил свой особый значок в маленькой памятной книжке, которую постоянно носил с собой. Он никогда не ставил отметок при всех.
— Ну что же, иди, — сказал ей укоризненным голосом Иван Сергеевич. — Ты всегда мне отвечала лучше.
— Простите, Иван Сергеевич, — сказала Анка. — Но если бы вы спросили меня через полчаса, вы были бы гораздо более довольны моим ответом. Я немного рассеянна сейчас.
Она сказала это чистосердечно, так как с Иваном Сергеевичем никто не лукавил. И эта непринужденность в беседах с учителем, к которой он их приучал, была для них как бы только первым дуновением того вольного духа науки, какой ожидал их так близко за иными дверями и в иных стенах — в круглых аудиториях университетов.
Анка села.
А Иван Сергеевич вызвал к доске еще нескольких девочек, чьи лица показались ему более спокойными, чем у Анки.
Потом он вызвал Нину Белову и долго слушал ее толковый, уверенный и, может быть, лишь немного холодный рассказ.
И только Галю он ни разу не назвал по имени, не задал ей ни одного вопроса.
Он давал ей время.
XII
Но никто, однако, лучше самой Гали не знал, как бесполезно было для нее сейчас время и какое страдание причиняло оно ей. Ожидание своего наказания было для нее так страшно, что если бы Иван Сергеевич вызвал ее сейчас и осудил бы при всем классе, при всех друзьях, и поставил бы ей самую плохую отметку, и вся школа посмеялась бы над ней, сердце бы ее не так болело.
Но он был добр к ней и снисходителен.
И это было больнее всего. Ожидание возмездия казалось хуже, чем самое возмездие. Так что же это за странное существо — человек с его беспокойной совестью?
И пережить еще один такой час показалось Гале выше ее сил.
Поэтому, когда Анка после урока истории, снова придя в свое обычное расположение духа и радуясь неизвестно чему, сказала со своим необыкновенным простодушием и верой, что он не спросит ее, Галю, сегодня, а может быть, и завтра и послезавтра, что гроза миновала и теперь все будет хорошо, то Галя почти неприязненно посмотрела на своего друга.
Что понимала счастливая Анка в грозах, проносящихся над головой человека!
Галя, незаметно взяв с вешалки, стоявшей в классе, свою шубу и собрав книги в сумку, потихоньку выбралась в коридор.
Она решила бежать. Да, бежать! Уйти совсем, оставить школу, чтобы никогда больше не возвращаться в нее и не испытывать ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра тех терзаний и укоров души, которые придумал для нее Иван Сергеевич.
Стараясь не встретиться ни с кем из своих подруг, она отправилась в тот уголок, где еще совсем недавно стояла рядом с Анкой на подоконнике.
Теперь здесь никого не было. Но все же и сюда мог кто-нибудь заглянуть и спросить ее, почему она не идет в класс.
Она бесшумно приподняла засов на стеклянной, всегда запертой двери и вышла на пыльную, забытую всеми площадку, где старая каменная плитка, оторвавшаяся от пола, тихонько зазвенела под ее ногой.
Галя здесь никогда не была.
Стеклянная дверь вела еще в какой-то другой коридор, тоже поворачивающий под углом.
Здесь можно будет подождать в полутьме, когда в классах начнутся уроки и в школе наступит тишина, та тишина, которую всего лишь час назад Галя слушала за дверью своего класса. Теперь она не будет ее слушать с таким страхом. Теперь для нее все равно, какой урок будет следующий — история, или химия, или что-нибудь другое.
Такое же маленькое окно с широким подоконником было и тут, на площадке, и так же видны были Гале и каменные ворота школы, и улица, и железный знак над ней, и школьный двор, весь занесенный снегом, где широкая тропинка вместе со многими следами хранила и следы ее собственных шагов.
За дверью загремел звонок, глухо донесшийся до слуха Гали, и после гула и топота множества ног наступила наконец та тишина, которую больше не хотела слушать она. Так путник, удаляясь от моря и перевалив за гребень приморских гор, перестает вдруг слышать голос прибоя, который, казалось, до того ничто не могло заглушить.
Стало тихо вокруг. И бушевало одно только сердце Гали.
Вдруг громкая музыка наполнила всю улицу, и от звуков ее, казалось, закачался железный знак с белой надписью: «Тихий ход. Осторожно! Школа!» И черные липы во дворе, державшие на ветвях своих снег, уронили его серебряной пылью и украсили ею густой холодный воздух, заставив его засверкать.
Мимо ворот прошли солдаты. Одни несли противотанковые ружья, сгибаясь под тяжестью их длинных стволов, другие шли легко, неся только винтовки за плечами или же автоматы, которые, подобно какому-то странному украшению, висели у них на груди. Потом проехали на резиновых шинах пушки, укрытые брезентом, потянулись санитарные повозки.
А сзади и спереди колонны бежали быстрые мальчишки, вечные спутники солдат. «Счастливые мальчишки!»
Часть отправлялась на фронт.
«Счастливые мальчишки!» — снова подумала Галя.
И сердце ее затрепетало, как маленькая птичка, зажатая в ладонях охотника.
Так вот о чем она думала каждый раз, когда с печалью и гордостью вспоминала геройскую смерть отца, когда так пытливо расспрашивала Ваню, знает ли он, что такое победа, когда хотела быть мальчиком, шагая с Анкой по коридору школы, когда завидовала своим сверстникам, которые, может быть, уже там совершили все подвиги своей жизни, когда говорила всем друзьям, что хочет быть сильной и сама найдет выход.