Когда приходит ответ, стр. 16
Так Мартьянов и протоптался до конца дня над монтажным столом довольно бесполезно. И даже не накидывался на Карпенко, как обычно, из-за какой-нибудь мелочи. Ушел, едва пробило четыре.
Вадим проводил его взглядом и стал собирать инструменты.
7
Чем же это можно объяснить?
Мартьянов слывет на факультете одним из самых «трудных» преподавателей, иногда резким до невозможности, как было, например, с «комедией вопросов», с которой он покончил весьма решительно; читает он лекции все так же в отрывистой манере, без долгих объяснений, задает упражнения самые немыслимые. А вот все же…
Всем известно, какой был недавно в его группе бунт. Он предложил на лабораторном занятии задачу: расчет распространения волны по длинной цепи, — такую, что почти все сразу положили ручки и отказались решать. Ни в одном учебнике не встретишь ничего подобного.
— А я нарочно сам придумал, чтобы вы не списывали с учебника, — с зверской веселостью сказал Мартьянов и уселся спокойно за кафедру. — Решайте!
Записка с условиями этой задачи переходила потом в соседние группы, демонстрировалась другим преподавателям: «Вы только взгляните!» Была предметом рассмотрения на студкоме. Попала в деканат и цитировалась в стенгазете с грозным намеком: «Кому это на руку?» И больше всех, конечно, волновалась Тамара Белковская — боец за правду и сорванец в юбке.
Ну, всегда вокруг Мартьянова завязывается почему-то клубок осложнений. От них он только и спасался тем, что спешил к себе в полуподвал Центрэнерго, где мог предаваться за экспериментальным столом маленьким электрическим радостям. Хотя и они иногда тоже — ой-ой! — как доставались.
Дело о бунте разбиралось на педагогическом совете. Большинство членов совета было уже достаточно утомлено и, поглядывая па часы, искало примирительного решения. А Мартьянов ударился в принципы. Он так убежденно, горячо и неутомимо входил во все подробности, излагал свои идеальные соображения насчет подготовки и воспитания передовых инженеров, так долго приводил всякие аргументы и контрсоображения, что окончательно довел всех присутствующих до изнеможения. Никто уже просто не имел сил ему отвечать — опять все о том же, сначала. Последнее слово осталось вроде как за ним. Ну и характерец!
А смотрите-ка, все же к нему идут. Он пробежал описок новой группы: знакомые всё лица. И прежний групорг Полунин, и этот медлительный Николай Зубов, и, что удивительнее всего, сама Тамара Белковская… С новосельем вас!
В институте новость. Организована кафедра: кафедра автоматики и телемеханики. Вот как шагает время! И вместе с тем шагнул еще на одну ступеньку Григорий Мартьянов. Он заведующий кафедрой, как вы догадываетесь, доцент, в окружении студенческих списков, лекционных и лабораторных расписаний, учебных программ — всех полагающихся отличий.
Теперь не было уже к его услугам готового курса, кем-то давным-давно составленного, проверенного в многолетних чтениях. Теперь все Мартьянову приходилось создавать заново, самому, на пустом месте. «Основы телемеханики и диспетчеризации управления энергосистемами». Сам сочиняю и сам читаю. Ему предоставлялась полнейшая свобода дать волю своей склонности: обобщать, классифицировать, подводить основы. Тяжкая свобода!
Весь свой опыт, набранный на диспетчерском пункте Центрэнерго, и за экспериментальным столом, и в дискуссиях на комиссии Академии наук, и в собирании своей библиографической картотеки, и в чтении — чего скрывать! — баскинских статей, — весь свой багаж бросил сейчас Мартьянов в котел этого мучительного сочинительства. Первый, пробный курс телемеханики. Без учебников, без каких-либо пособий. Все на полное его усмотрение и на полную его ответственность. Перед кем же ответственность? Мартьянов думал о том, что опять могло ожидать его в аудитории. Те же тридцать пар глаз, настороженных, любопытных и беспощадно насмешливых глаз, перед которыми придется выворачивать плоды своего сочинительства.
Необъяснимо, казалось бы, а к нему на курс по новой специальности потянулись гурьбой. Может быть, тяга к новшеству? Автоматика, телемеханика — мода! Но больше всего потя нулись из его прежней группы во главе с Белковской. И это после всех стычек, после знаменитого «бунта» и после того, что Мартьянов настоял все же на своем, продолжая угнетать бедное студенчество инквизиторскими упражнениями и задачками. Кстати, он и не собирается от этого отказываться, хотя и стал еще на ступеньку солиднее. Что ж, если знаете, на что идете… При случае он готов это подтвердить. Случай не замедлил представиться.
Дни подготовки к курсовому проектированию. Весенняя пора, когда все за окном манит к себе и когда, как назло, студент должен сидеть дни и ночи напролет, отворачиваясь от соблазнов, за листами чертежей, за объяснительными записками. Мартьянов давал на кафедре консультацию. К нему входили поодиночке, расстилали листы. Он выслушивал объяснения, водил по схемам крепким указательным пальцем с пушком рыжеватых волосков. Строгий, неукоснительный палец! Сколько студенческих глаз следили с опаской за его маршрутом! Мартьянов не упускал случая отметить самую ничтожную ошибку, описку, небрежную линию.
Одной из первых была в тот день Тамара Белковская. Она как-то изменилась в последнее время. Стала взрослее, что ли, образумилась. И личико более осмысленное. Еще бы — редактор факультетской газеты, член комсомольского бюро. Но чего она так вырядилась сегодня — на консультацию, словно на бал? И ведь знает наверняка, что ей идет. «Ну ничего!» — угрожающе подумал он.
— Прошу! — указал на стул с холодной вежливостью и, чтобы не встречаться с ней взглядом, справился по тетрадочке, какая же у нее тема.
Сначала все шло благополучно. Белковская развернула рулончики схем и, поигрывая изящным карандашиком с цепочкой, объясняла устройство разной телемеханической аппаратуры. Кратко, связно. Он даже позавидовал ей втайне: вот как она умеет растолковывать. Ему бы частицу такого умения вместо всегдашних его рубленых фраз и скупых переходов: «отсюда имеем», «как очевидно»…
Конечно, он прошелся пальцем по схемам, постучал в нескольких местах: «Эге! А здесь не так!» Но, в общем, вполне нормальные придирки, обещающие, что все, кажется, сойдет.
Белковская приободрилась и даже раза два поправила кокетливым движением свою короткую стрижку.
Мартьянов снова предпочел заглянуть в тетрадочку. И вдруг задал вопрос:
— Ну-с хорошо. В отдельных устройствах вы разбираетесь. А как представляете себе, по каким признакам можно их распределить?
Вот оно: распорядок и классификация — его вечный конек!
Белковская замялась, теребя бантик на платье. Возможность разделить по принципу действия, по роду сигналов… И куда девалась ее уверенность, ее способность толково рассказать. И что она городит!
— Нет, это не так! — отрезал он.
И через несколько фраз прервал уже совсем обидным тоном:
— Ну что вы! — и брезгливо поморщился.
Он уже забыл, что всего несколько минут назад собирался ее похвалить — первый раз за все месяцы похвалить. Подумаешь, знает по кусочкам! Лоскутное представление… А общий взгляд, широкое понимание — никакого! Типичная психология гусыни.
И он уже почти с презрением окидывал ее неуместный наряд.
Мне трудно сразу разобраться одной, — проговорила она, ища в нем хоть каплю сочувствия.
«Одной»! — едко подхватил он. — Вы что же, надеетесь всегда получать чужую помощь?
Это было уже слишком. Ее глаза сузились — две угольные точки. И она, отвернувшись, прижала к носу платочек. Этого еще не хватало! Он так растерялся, что прикрикнул:
— Бросьте реветь! Лучше бы подумали как следует. Чудак, ну где ж тут подумать! Она вскочила и, оставив у него на столе развернутые листы, бросилась к выходу. В последний момент обернулась и выпалила:
— Вам легко! Если бы вы знали, какой для меня сегодня день! Спасибо за ваш свадебный подарок!.. — и с сердцем стукнула дверью.
Мартьянов остался один в комнате, за столом. Вот те на! Все это было так неожиданно, так нелогично, что неизвестно, что же делать. Поспешить за ней, успокоить? Или поставить ей на объяснительной записке «неудовлетворительно» и на том самому успокоиться?