Лабиринты рая, стр. 18

Глава 5

КОЛЛЕДЖ ВСЕХ ДУШ

Джим Полпути проглотил таблетку и ждал неизбежных неприятностей с желудком. От лекарств его рвало, но все равно он предпочитал их генной терапии, хотя Блу твердила, что она совершенно безвредна. Вот пусть сама ее и принимает, черт ее дери. Никакое лечение не помогает, ну разве что (и то совсем чуть-чуть) отодвигает неизбежное. Очень слабое утешение перед лицом вечности.

Он включил музыку, громко, пожалуй, даже слишком, пытаясь заглушить дурноту дикими визжащими звуками. Благословенный грохот. Подожди-ка, его творение пытается что-то ему сказать, произносит слова, которых совсем не слышно. Щелк. Музыка смолкла.

– Что?

– Я говорю, ты на меня сердишься. Ты на меня сердишься, а я не знаю за что.

Джим рассматривает экран, ребенок кажется таким потерянным. Он обиделся.

– Я совсем не сержусь на тебя.

– Сердишься, – настаивал он. – Я точно знаю, потому что ты меня наказываешь. Что я сделал? Не понимаю.

– Ладно, ладно, ничего подобного, – успокаивал его Джим. – Просто я извлекаю тебя из одной среды и вставляю в другую.

– Но я не хочу уходить. Мне здесь хорошо.

– Может, там тебе будет еще лучше?

Он смотрит на Джима взглядом, полным сомнения, его глаза стального цвета полны слез. «Уж не переусердствовал ли я со слезами?» – подумал Джим. Или это уже плод эволюции? В любом случае он слишком чувствительный, мне не нужен сын-плакса.

– Дай мне попробовать, – говорит Джим.

– Я буду хорошим, обещаю, – просит он.

– Неужели тебе не интересно узнать что-нибудь новое?

Джим Полпути почувствовал укол совести. Мальчик может многому научиться, но не в этом цель. Он создавал его не для этого. Его задача – просто протестировать конфигурацию. Виртуальный ребенок будет для системы подопытной свинкой, чтобы в нее мог потом войти настоящий ребенок. А значит, слезы совсем ни к чему. И все-таки это лучшее творение Джима, искусственный интеллект, максимально приближенный к настоящему, хотя, как кажется Джиму, подлинный прорыв еще впереди.

Если, конечно, у него осталось на это время.

Джим не хочет его обижать. Он слишком его любит. Полностью прописанная личность. Сколько одиноких программистов влюблялись в собственные произведения? Так много, что и не сосчитать.

Смотри не ошибись, Пигмалион.

Он решает перепрограммировать мальчика заново. Он убрал непокорность с помощью нескольких клавиш. Для того чтобы тест прошел успешно, мальчик должен быть как можно больше похожим на человека. А значит, Джим Полпути должен стать больше чем богом, он должен быть еще и отцом.

– Считай это приключением, – говорит Джим, борясь с очередным приступом тошноты. – Нам очень нужно, чтобы ты это сделал. Ты попробуешь, сын? Ради меня, попытайся.

– Ни в коем случае. Выход из системы означает, что ты потеряешь огромную часть своего потенциала, – заявил первый хост Боба и Бетти, охотников за вирусами.

– Твой отец прав, Гейб, ты слишком много вложил труда, чтобы сейчас все бросить, – поддержал его второй.

Мои родители: доктор Роберт Хэлл и доктор Беатрис Хэлл. Знаменитые ученые. Или лучше – ученые-знаменитости? Папа – эпидемиолог. Мама – микробиолог. Медики, их работа – бороться с болезнями. Союз «Чистые руки».

Мое имя – мое настоящее имя – Габриель Кеннеди Хэлл. Мне никогда оно не нравилось. Хэллоуин, мое прозвище, производное от нашей фамилии, но родители так меня не называют. Для них я всегда Габриель.

– Отдайте меня в обычную школу, – предложил я.

– Мы обсудим это в конце семестра, – отрезала мать. – Мне не нравится эта идея – забрать тебя из школы раньше.

– Но ГВР небезопасна.

– Доказательства, – потребовал отец.

Я вздохнул: их у меня не было. Сканирование мозга ничего не показало: как только я рассказал родителям о случившемся, они тотчас помчались в пункт первой помощи, но отсутствие физических повреждений доказывало, что амнезия была чисто психологической. А то и вовсе отсутствовала, если признать, как это сделали мои родители, что я «притворяюсь» или «преувеличиваю, чтобы привлечь к себе внимание».

Считалось, что я склонен преувеличивать, делать из мухи слона. Это не первая моя неприятность в академии, а потому они считали, что я – волк в овечьей шкуре. «Вы никогда не верите мне», – хотелось мне сказать, ну или что-нибудь подобное, но я не мог это сделать. Они верили мне. Они меня любили. То есть могли принимать неверные решения с чистой совестью.

– Может быть, нам стоит устроить консилиум? – предложила мама.

– Мне это не поможет, если я умру.

– Ты говоришь глупости. Никто не хочет тебя убивать. Но боюсь, что я сам это сделаю, если ты не прекратишь нас тиранить, – пошутил папа.

Я молчал. Захотелось курить.

Мама вырвала сигарету у меня из рук.

– Кажется, ты хочешь заполучить рак легких, – сказала она.

– Будто он не лечится, – возразил я.

– Будто тебе понравится лечение, – продолжил папа.

Я хмыкнул и скрестил руки на груди. Это означало, что я не в настроении. Дверь открылась, и директор пригласил нас войти.

– Спасибо, что подождали, – улыбнулся доктор Эллисон. – Заходите, пожалуйста.

Ярко-синяя с длинными изящными плавниками: сиамская бойцовская рыбка.

Ярко-зеленая, похожая на торпеду: радужная рыбка. Красно-белая с мягкими мешками у глаз: рыбка-телескоп.

Я предпочитал аквариум остроумию Эллисона. Он подлизывался к моим родителям, делал им комплименты, обсуждал старые времена, намекал на пожертвования. Я не слушал его. Я разглядывал рыбок.

– Когда он внимателен, – продолжал директор, – он прекрасный студент, но в этом семестре он стал очень рассеянным. Нерациональное использование учебного времени сочетается, по словам Маэстро, с саркастическим, неуважительным поведением. Я верно говорю, Гейб?

Я прищелкнул языком. А как насчет того, что делает Маэстро?

– Гейб?

Я наклоняю голову.

– Извините, я не согласен.

– Как ты тогда это называешь?

– Здоровая паранойя.

– Паранойя не бывает здоровой, – отметил он. Только посмотрите, на радужной рыбке белые пятнышки – безобидные изменения кожи или болезнь? Паразит может оказаться очень опасным. Я поймал себя на том, что страстно желаю, чтобы в аквариуме завелась смертельная инвазия. Меня, кстати, поразило, что глава эксклюзивной подготовительной медицинской академии не в состоянии позаботиться о здоровье своих пресноводных особей, а ведь это проще, чем заботиться о людях.

– К тому же у тебя пропуски без уважительной причины.

– Сколько? – захотела узнать мама.

– Три за прошедший месяц, включая вчерашнюю вечернюю экскурсию. – Он бросил на меня взгляд. – Подозреваю, ты можешь это как-то объяснить?

– Мне понадобилось выйти. Кто-то меня выпихнул, – ответил я. Просто и со вкусом.

Они спросили кто.

– Я не стану называть имен, – заявил я. – Возможно, стоит поставить в мою комнату камеру слежения.

– Это незаконно, – заволновался Эллисон.

– В самом деле? – с невинным видом спросил я, хотя сам знал, что незаконно. – Надо же, а я уж подумал, что у меня вообще нет никаких прав.

– Прекрати, – оборвала меня мама.

Она была недовольна. Пришлось выслушивать целую лекцию. Они говорили по очереди, внушая мне, что я должен доверять своим родителям и учителям, потому что они старше и знают, что для меня лучше, они особенно подчеркивали, что я должен позитивно относиться к учебе и объяснили, как максимально использовать свои способности. Они беспокоились обо мне, по-настоящему беспокоились, они были огорчены.

«Ну что ж, пора складывать вещички и отправляться в изгнание».

Я слушал. Я изображал внимание. Я кивал в нужных местах.

– Мы можем обсудить покушение на мою жизнь? – спросил я.

– Покушение на твою жизнь? – Эллисон ничего не знал.

– Выброс Каллиопы, – объяснил я.