Круглая печать, стр. 14

— Мышиная возня… — сказал Кур-Султан.

2

Когда учителя Касыма повесткой вызвали в милицию, он ничуть этому не удивился и не встревожился. Он близко знал Махкам-ака и понимал, что как свидетель может кому-то показаться полезным. Он пришел в милицию в середине дня. Там было много народу, и ему пришлось долго ждать во дворе. Наконец на крыльце появился толстый милиционер в форменных галифе и тапочках на босу ногу и спросил:

— Учитель Касым Насыров здесь?.. Пройдите.

В маленькой комнатке с земляным полом сидели двое: узбек-следователь, человек с узким лицом и быстрыми колючими глазами, и какой-то русский молодой человек в полувоенной форме, в кепке блином.

— Садитесь, — сказал следователь. — Мы вызвали вас в связи с убийством председателя махалинской комиссии, о котором, я надеюсь, вам известно.

Следователь, видимо, ждал, что учитель что-то скажет ему, но тот промолчал.

— Что вам известно по этому делу? — спросил следователь.

— О самом убийстве, — сказал учитель, — я знаю, видимо, то же, что известно всем. Но вы спрашивайте о том, что вас интересует. Боюсь только, что нового я могу сообщить вам мало.

— Хорошо, — сказал следователь. — Где вы находились в момент убийства?

Учитель пожал плечами:

— Мне трудно ответить на ваш вопрос, потому что я не знаю точно, когда был убит председатель.

— Так… — Следователь поглядел на человека в кепке. — Я переменю свой вопрос. Где вы находились между восемнадцатью и двадцатью часами накануне того дня, когда вам стало известно об этом убийстве?

— Я был в гостях, — ответил учитель. — Точнее, к восьми или чуть позже я уже вернулся домой.

— У кого вы были?

— Я был у одного старика, который когда-то учил меня.

— Как его зовут? — спросил следователь.

Этого вопроса учитель Касым очень не хотел. Он действительно был у друга своего отца, у своего бывшего учителя, у одного из самых образованных стариков Ташкента. Он действительно вернулся от него в восемь или даже позже, и доказать это было бы легко, потому что старик всегда подтвердил бы его слова, подтвердили бы и соседи. Но назвать имя — значит заставить старика ходить в милицию, ждать здесь во дворе, давать показания. Этого учитель Касым никак не хотел. Старик был слишком стар и слишком слаб, чтобы впутывать его в дело об убийстве. Всякий раз, когда учителю Касыму нужно было пойти к старику, он долго сомневался, боялся потревожить его покой и уединение.

— Ну, так как же его зовут? — повторил следователь.

— Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос, — сказал учитель.

— Почему?

— Потому что это не имеет отношения к делу.

— Об этом можем судить только мы, — возразил следователь.

— Я тоже могу судить об этом, — сказал учитель. — Вы спрашиваете, где я был в тот вечер, я вам отвечаю. Если вы знаете, что убийство было совершено именно в это время, то я вам говорю, что меня тогда поблизости не было.

— И все-таки я настаиваю, — сказал следователь. — Сказать правду в ваших же интересах.

Учитель промолчал.

— Мы не можем перейти к дальнейшему, не выяснив, где вы были в тот вечер.

Человек в кепке вмешался в разговор:

— Я думаю, что мы сможем к этому еще вернуться. Продолжим. Вы хорошо знаете бухгалтера Таджибекова Уктамбека Таджибековича?

— Давно знаю, — сказал учитель Касым.

— Что вы можете о нем сказать?

— Говорят, он хороший бухгалтер.

— А еще?

— Во всяком случае, ничего плохого об этом человеке я не знаю.

— Сколько лет вы его знаете?

— Тридцать, — сказал учитель.

— Тридцать? — удивился следователь. — Вы с ним дружили?

— Нет. Мы учились вместе в школе и жили на одной улице.

— В школе вашего отца?

— Да, в школе моего отца.

— А ваш отец и отец Таджибекова дружили?

— Нет.

— Ну хорошо. А почему же вы не дружите? Тридцать лет знаете друг друга, вместе учились. Почему вы не дружите? Он вам чем-нибудь неприятен?

— У меня плохой характер, — сказал учитель Касым. — Я человек замкнутый, сержусь по мелочам.

— Как вы думаете, — спросил русский, — Таджибеков годится на пост председателя махалинской комиссии?

Учитель удивленно посмотрел на него. Во-первых, странно было то, что этот русский так хорошо и без акцента говорил по-узбекски, а во-вторых, еще более странным было то, что он спрашивает его о таких вещах.

— Почему вы спрашиваете меня об этом?

— Потому что вы один из уважаемых людей, член махалинской комиссии, учитель, воспитатель подрастающего поколения. — Все это русский говорил по-узбекски. — Ваше мнение дорого стоит.

— Вы меня простите, — сказал учитель, — но вопрос о том, кто достоин и кто не достоин быть председателем комиссии, могут решить только выборы. Разве в милиции решать этот вопрос?

Узбек-следователь обиделся за своего товарища.

— Значит, вы ничем не хотите нам помочь, — сказал он. — Идите, мы вас еще вызовем.

Когда учитель вышел, русский поднялся.

— Ну, я пошел в управление, — сказал он, — Что ты, Абдулла, думаешь про этого?

— Темнит, — сказал следователь.

— А на меня он производит хорошее впечатление. То есть, может быть, что-нибудь он и знает, конечно, но что к убийству он не причастен, в этом я не сомневаюсь. Просто твой Таджибеков никому не доверяет.

— А Иса? — спросил следователь.

— Ну что Иса… Нашел тоже Шерлока Холмса!

3

В послеобеденный зной чердак — не самое лучшее место для отдыха. Каждый из ребят мог бы лежать в прохладной комнате своего дома, куда вся семья собирается отдохнуть в такие часы.

Солнце палит так нещадно и духота такая, что никто не скажет «сбегай туда», «принеси то» или «сделай это». В такие часы все отдыхают. Даже в учреждениях замирает жизнь. То есть люди сидят за столами, читают бумаги, макают ручки в чернильницы, но делают это так медленно, как во сне. Послеполуденный зной в Ташкенте действует на всех.

Тихо сейчас и на чердаке заброшенного дома. Пятеро ребят лежат на циновках и читают книги, каждый свою.

«Рассказывают, что некий крестьянин как-то приехал в Багдад, — читал Эсон. — Он ехал верхом на осле, а сзади, привязанная за веревку, бежала коза, на шее которой позвякивали колокольчики. Три вора, сидевшие на улице, увидели крестьянина, и один из них сказал:

— Пойду-ка я украду козу у этого деревенщины.

— Это просто, — сказал другой вор. — Я у него осла уведу.

— Все это ерунда, — сказал третий вор. — Я стащу с него его собственную одежду.

Первый вор отправился вслед за крестьянином и, как только представилась возможность, отвязал колокольчики от шеи козы и прицепил их на хвост ослу, а козу увел. Осел помахивал хвостом, колокольчики звенели, и крестьянин думал, что коза бежит сзади.

Другой вор встал на узком перекрестке и, когда крестьянин поравнялся с ним, крикнул…»

«По обе стороны улицы зажглись фонари, и в окнах домов показались огни, — читал Рахим. — Шел крупный пушистый снег и красил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы. Мимо Каштанки, заслоняя ей поле зрения и толкая ее ногами, безостановочно взад и вперед проходили незнакомые заказчики. (Все человечество Каштанка делила на две очень неравные части; на хозяев и на заказчиков; между теми и другими была существенная разница: первые имели право бить, а вторых она сама имела право хватать за икры.) Заказчики куда-то спешили и не обращали на нее никакого внимания…»

читал Закир.